С того дня, как Александр познакомился в конном клубе с девушкой по имени Майя, прошло меньше года, а как изменилась жизнь! Можно сказать, она обрушилась.

Но какое это имело значение, если Майя умерла.

Уезжал он ниоткуда, направлялся в никуда. Вещи уместились в машине, ничего, кроме одежды, ноутбука и внешних накопителей с личными файлами, он с собой не взял. А что и нажил? Квартира казенная была, обстановку перевезла к новому мужу бывшая теперь уже жена. И остался Данилов Александр Сергеевич ни с чем. Ну разве что “Круизер”, тот самый, на котором он ездил в Россию, на него был записан.

Да, наделал он тогда с “Круизером” шуму в поселке Майи. Грустная улыбка скользнула по лицу Александра — не думал он о Майе как о мертвой.

Странное было у Данилова чувство, будто звала она его настойчиво. Снилась часто.

Он мог бы ничего не менять, закрыть глаза на дурацкую интрижку жены, не доводить до развода, сохранить работу. Об этом, желая сохранить опытного работника, не просто намекал, а открыто говорил Александру генеральный консул. Но Данилов не слушал. Странное и необъяснимое стремление гнало его неизвестно куда, но прочь от привычного. И он использовал первый же предлог, чтобы разрушить свою устоявшуюся жизнь.

Сначала он не собирался в Петербург. Думал, что поедет к друзьям в Финляндию. Но письмо от незнакомого человека, каким-то образом связанного с Майей, решило дело.

Данилов не был суеверен, не читал “знаки”, но, получив весть из России, сейчас же перезвонил по указанному для контактов номеру.

Ответил мужчина, тот самый что и писал. Говорил сначала по деловому спокойно, про Лаки. Потом занервничал, Данилов понял так, что это сотрудник конюшни. Лаки будет участвовать в каких-то соревнованиях и надо разрешение владельца. Мужчина, которого тоже звали Александр, готовился уговаривать и убеждать. И почему он так был уверен, что Данилов откажет? Вопрос выеденного яйца не стоил — достаточно было факсимиле, переслать электронную подпись, но Александр Сергеевич сказал, что приедет сам и на месте будет разбираться.

В чем разбираться? И так все ясно… или он повод ищет, чтобы поехать туда?

Чувство вины не оставляло его, а сейчас когда он дал себе волю, то захлестнуло все остальные. Ну как можно было не понять? КАК? Оказаться настолько слепым. Снова и снова он прокручивал в памяти те дни, что провел с Майей. Час за часом, минуту за минутой. Во всех подробностях восстанавливал их и все больше находил подтверждений о своей слепоте и глухоте. Бледность, оцепенение, замкнутость — все это было от боли! И от страха смерти. Как же он не понял и оставил девочку один на один с темнотой небытия.

Глухое беспросветное отчаяние отупляло все прочие чувства Данилова. Исправить можно все, кроме смерти, а Майя умерла.

Александр хотел одного — поехать туда, прийти к ней, рассказать все. Как он жил, о чем думал. Прощенья попросить и остаться рядом.

Выходит, кто-то там наверху услышал его? Письмо это про Лаки, предлог ехать не просто в Россию, а туда, к Майе. Хоть это и больно будет. А ей-то было больнее…


В зеркале заднего вида ничего не просматривалось, давно стемнело, а Данилов все ехал. Дорогу помнил на такие вещи у него память хорошая была. Добираться до Петербурга на машине почти сутки, самолетом — два часа, но сам процесс, пребывания в пути как бы приводил к общему знаменателю разрозненные счета, что жизнь выставляла. Александр Сергеевич уезжал, оставлял прошлое в Германии. То прошлое, которое было без Майи.

Гамбург, Берлин, Познань, дальше вся Прибалтика, ночевал в Латвии, где-то в районе Тарту. На границах почти не держали, досматривать у Данилова было нечего. Рано утром опять поехал, рассветало медленно, уже и ноябрь, на траве изморозь — чем дальше на Север, тем холоднее.

Йыхви, Нарва, Кингисепп… вот и Ленинградская область пошла. Деревни-развалюхи, на дома смотреть страшно. Запустение, грязь, обочины захламлены. Унылость, тоска.

Это вполне созвучно было мрачному настроению Данилова.

Мерный гул мотора, дорога бежит под колеса и это странное чувство — что едет к Майе. А ее уже нет, нигде нет. И не доедешь, и не долетишь…

Александр в эти сутки почти не спал и не ел. Не то, чтобы он спешил, скорее бежал от привычного. Не хотел его больше. Что там дальше — кто его знает, главным для Данилова было доехать и… вот здесь обозначалась разделительная черта. Что там за ней Александр не знал. Уверен был в одном: перешагнуть надо, начать жить иначе.

В Петербурге мог бы остановиться у матери — но не стал, ни друзей, ни сослуживцев видеть не хотел. И на ночь глядя упорно ехал в сторону Выборга. Приморское шоссе, побережье, дом…

Фары осветили ворота, Данилов не заглушая мотор вышел, отомкнул замок, развел створки, заехал во двор. В последний раз он был здесь с Майей.

В доме холодно, не топлено, сыро, затхло — не заночуешь. И дров нет, печь не растопить. Александр вернулся в машину, запустил двигатель, включил грелку. До утра как-нибудь, а потом он пойдет в конный клуб к Лаки. Что дальше? Пока ничего.

* * *

— Святые угодники! — Чижик Пыжик воззрилась на Данилова не просто с изумлением, а даже и со страхом, — Случилось что у вас?

— Почему обязательно случилось? Я по делу, здравствуйте, Лариса Сауловна. Может присяду?

— Садитесь, конечно.

— Сотрудник ваш мне написал. Я и решил заехать, вопрос решить.

— Какой сотрудник? Какой вопрос, — Чижик Пыжик начала нарочито внимательно перекладывать бумаги на столе, изучать Данилова с пристрастием было неприлично, не того уровня клиент, а глаза предательски так и лезли в его сторону.

— Про соревнования.

— А! Так это Минин тебя к нам высвистал. Можно было и не ехать, по телефону все утрясли бы. Неужели только из-за этого?

— Не только. На Лаки посмотреть.

— “Посмотреть”, — сердито передразнила Чижик Пыжик, вы бы на него три месяца назад посмотрели, мы думали копыта жеребец отбросит. Если бы не Ася не знаю что с ним было. Выходила она его. На соревнования ее хочу выставить, вот для этого согласие надо.

— А оплатить?

— Ничего, — покачала головой хозяйка клуба, — Минин все оплатил уже.

— А кто это Минин? — Данилов понял, что речь о том человеке, который писал ему.

— Тезка ваш, он у меня на паях с еще одним мужиком кафе арендуют.


— Понятно. Хорошо, все нужно для соревнований этих я готов подписать, оплатить и прочее. А теперь хотел просить — тренер… Майи, она все еще тут работает?

Данилов запнулся, голос у него пресекся. Так трудно оказалось произнести ее имя. Просто имя…

— Конечно работает, куда она денется. А вам зачем?

— Спросить хотел.

— А ну… там в ангаре, как обычно, она в каптерке тренерской, наверно, или в манеже поищите.

— Спасибо. Вот телефон мой новый, если что по нему я всегда отвечаю.

Александр записал номер на визитке и положил на карточку стол.

— Ладно, если что — наберу. Соревнования на той неделе начинаются, точное число сообщу, пока сама не знаю. На сайте тоже есть. Ну бывайте, если у вас все, а то завал тут у меня с бумагами. В том числе и кафе это, на кой хрен я его только открыла!

Чижик Пыжик махнула рукой в сторону двери и Данилов пошел в указанном направлении. Из домика администрации по центральной аллее, к ангару, по коридору мимо денников в каптерку тренеров.

И ведь не забылось ничего — как будто вчера он был здесь. Голос Наташи Данилов узнал, грубоватый, прокуренный. Почти мужской. Отчитывала тренер кого то за попоны:

— Я тебе сколько раз повторяла в кучу не бросать, надо было развесить, просушить. Что тут помойку устраивать, вот есть бы… — Тут она увидела Данилова и на полуслове замолчала. Спросила с недоверием: — Александр Сергеевич?

— Да что же вы все как будто привидение меня встречаете? — рассердился он, — Ну я это, да, что такого страшного?

— Простите. Неожиданно… ладно, ты иди уже попоны суши! — это она кому-то в глубь каптерки рыкнула, а сама вышла и дверь прикрыла. — Насчет Лаки?

И почему-то тревога в голосе. И еще такое… как будто не вовремя тут Данилов оказался. Помешал.

— Да и насчет Лаки тоже, но я просить хотел.

— Что?

Данилов молчал, собирался с силами чтобы сказать ЭТО. Неужели так и не верил все время, а сейчас только?

— Я когда уезжал. Когда мы в последний раз виделись. Вы мне предложили… — и снова голос не слушался и слова не те… “предложили” — Я… к Майе приехал, мне надо к ней. Сейчас.

Наташа смотрела на него как-то странно, с таким глубоким состраданием. Данилов не мог понять почему. Его она за что так жалеет?

— А поседел весь, — только и сказала Наташа, — подождите пять минут, я только переобуюсь и пойдем.

— Я на машине, можем доехать.

— Я на парковку приду.


Ехать оказалось недалеко, минут за пятнадцать добрались. Кладбище было в сосновом лесу, километрах в трех от городка, под мост железнодорожный, немного по шоссе, а потом сразу направо и в лес.

Типовая чугунная ограда, перед ней какие-то женщины продают искусственные цветы, часовня и ворота. На парковке еще три машины, “Круизер” Данилова — четвертый.

— Я и цветов не купил, — с запоздалым сожалением сказал он

— Там у нее все хорошо, и цветы, и крест, мы с Асей досматриваем, недавно были, — успокоила его Наташа. Она стояла у машины и ждала, — сначала в часовню пойдете, или к ней?

— А как надо? — Данилов поражался идиотизму своих вопросов, косноязычию и тупой бесчувственности. Ничто в нем не отзывалось, чувства были, как вон эти аляповатые пластмассовые ромашки и розы. А сосновый лес поднимался к небу стройно. И сильные живые деревья мерно покачивались из стороны в сторону, кроны будто мели низкие ноябрьские тучи. Было пасмурно.

— Кто его знает как надо. Как душа просит, так и…

— Не надо тогда в часовню, пошли сразу к ней, — попросил Данилов.

С широкой центральной аллеи они свернули на ту что была поуже, потом пошли совсем уже по тропке между оград и вот…

— Это здесь, — Наташа открыла калитку, заперто было на палочку просунутую в ушки для навесного замка. — Все не соберусь попросить мужиков щеколду приварить…Ну… я пойду тогда, а вы тут сами. Я на автобусе вернусь, там остановка рядом.

Данилов был благодарен ей, что поняла: сейчас ему только одно нужно — остаться с Майей.

В сердце, как кол забили, Александр и вдохнуть не мог, сел на лавку, что была приткнута у самой ограды и смотрел на могилу.

Федорова Майя Константиновна — значилось на табличке в перекрестье. И годы жизни. На крест венок надет, не выцветший еще, дорогой, в середине футляр с живыми цветами в вакууме. Белые розы. И лента тоже белая, на ней надпись золотым. Могила без урны — просто холм, вся цветами усажена, не по сезону цветы, долго не проживут, померзнут. Нелепые они тут, в ноябре и зачем им тут умирать, чего ради?

— Ты прости меня, что так долго не шел, — с трудом разлепил губы Александр, — не мог я поверить. Я и теперь не верю. Все думаю — почему ты мне тогда сразу не сказала? Я бы попытался помочь. Нет я не упрекаю, как бы я мог? Только мне как жить то с этим, скажи? — Данилов замолчал надолго. Сидел и слушал как сосны шумят над ним. Плакать хотел и не мог. И что еще сказать ей не знал.

Могильный холм отделял его от Майи, не той что под землей лежала, там уж и не было ее, а другой, что звала. Ведь он слышал все это время. По ночам просыпался, искал ее в комнате. Лечился, к врачам ходил, таблетки пил, а не проходило. И все равно ему было, что там в его собственной жизни творится. Одно знал — надо ему сюда, к ней. И вот он здесь и что? Все это как в кино показывают, на коленях у могилки ползать, землю ногтями рыть. Да нет же… ничего такого. Вот сосны шумят, они тут с ней, живые.

Почему-то вспомнилось ей письмо. Данилов его при себе держал, мог бы и достать но зачем — он и так помнил.

“Здравствуй, Саша, раз ты читаешь это письмо — значит меня уже нет.

Прости, что не сказала тебе правду, я хотела, много раз пыталась в те дни, что мы были вместе, но так и не смогла. Я думала, что потом будет хуже, если ты узнаешь…”

— Куда уж хуже, Маечка, куда уж хуже, — закрыл лицо ладонью Данилов. Посидел так, еще помолчал, а потом вздохнул глубоко и просто без надрыва стал рассказывать ей все, что с ним было, начиная с того дня, как он уехал из России. Подробно, припоминая мелочи, повторяясь. И про то как ждал ее звонка, про смс из больницы, про развод, и про работу, и про то что не вернется в Германию. — Может здесь в посольстве стану работать, или не знаю где…Лаки я не продал, он так и живет в конюшне, не ходил еще к нему. Морковки нет, надо купить. Может он меня вспомнит.