Это был человек дела, человек, от которого зависели великие свершения, человек уверенный в себе и отвечающий за свои поступки.

Живое воображение Карлотты помогло ей увидеть и понять эту сторону личности Нормана, едва она увидела его в этой новой для себя обстановке. Понять глубже и лучше, чем это удавалось раньше, когда Норман представал перед ней в ее мире – чуждый ее окружению, случайно затесавшийся туда.

Нет, здесь на его плечах лежала ответственность совершенно иного рода. На лице Нормана было совершенно иное выражение, он даже разговаривал иначе.

Пока они ходили по огромному заводу, Карлотта как завороженная наблюдала за мужем. Впервые в жизни она почувствовала себя маленькой и незначительной.

Билли крепко вцепился в ее руку, но Карлотта едва слушала его оживленную детскую болтовню. Сейчас она была целиком поглощена Норманом.

Нет, он не сказал и не сделал ничего из ряда вон выходящего, просто взял на себя роль гида. Он показывал Билли небольшие станки, по пути заговаривая с рабочими или перебрасываясь парой слов с начальником цеха. Но каждое его движение, каждое произнесенное им слово становилось для Карлотты откровением.

Когда они с Билли возвращались в машине назад в поместье, она слышала внутри себя голос, который вновь и вновь повторял: «Ты понимаешь, что ты упустила? Ты понимаешь, что ты упустила?»

Гул станков на заводе говорил ей то же самое, как, впрочем, и сдержанная деловитость конторских служащих, как и целеустремленная сосредоточенность рабочих в цехах.

И тогда она стала казаться себе дурочкой, которая иллюстрировала собой поговорку о предмете и тени, которую тот отбрасывает.

Карлотта сидела, погрузившись в себя, пока Билли не потянул ее за руку, стараясь привлечь к себе ее внимание.

– А тебе не было стлашно там, на заводе? – поинтересовался он.

– Нет, не было, – ответила она. – А тебе?

– Конечно нет! – презрительно воскликнул Билли. – Я ведь мальчик, а мальчики ничего не боятся. Мне показалось, что ты самую чуточку испугалась.

Карлотта подумала, что Билли наверняка заметил, как у нее тряслись руки, и по-детски каким-то шестым чувством угадал, что под маской внешнего спокойствия таилось желание расплакаться.

Раньше Карлотта даже не догадывалась, как трудно будет разрушить барьер, который, из-за ее легкомыслия и необдуманно брошенных слов, стоит теперь между ней и Норманом.

А здесь, на принадлежащей ему фабрике, ей вдруг стало отчетливо понятно, что, кроме физического притяжения, их фактически ничего не связывает. Она представила себе свою никчемную, наполненную одними развлечениями жизнь, пустые условности, которые до этого казались ей такими важными, свои честолюбивые мечты, которые на самом деле были так мелки, так ничтожны.

Более того, в сравнении с Норманом все в ней показалось ей мелким и ничтожным. Норман трудился, делал настоящее дело, она же тратила жизнь на бессмысленные и бесполезные занятия, на которые не стоило тратить и секунды.

Карлотта ощутила всю свою никчемность, а поскольку она все, за что бы ни бралась, доводила до крайности, то теперь в некотором роде оказалась совсем одна среди руин прошлого и поверженных идолов.

– Билли, я устала, – сказала она, пытаясь уйти от ответа на его вопрос, который толком и не расслышала.

– Когда мамочка устает, я сталаюсь не шуметь, – ответил Билли. – Вот и сейчас я не буду шуметь.

– Ты такой хороший! – вздохнула Карлотта. – Если хочешь, я расскажу тебе одну историю.

Услышав, что ему сейчас расскажут сказку, Билли даже вскрикнул от восторга, Карлотта же принялась судорожно вспоминать какой-нибудь сюжет, который помог бы им скоротать время по дороге домой.

Когда они наконец приехали, в поместье ее ожидало письмо. Карлотта взяла конверт с дубового стола в холле, подумав, что оно от Магды или от Леолии, но, к своему величайшему изумлению, обнаружила совершенно чужой почерк.

Она нетерпеливо вскрыла конверт и первым делом посмотрела на подпись. Почерк был смелый и размашистый и мог принадлежать только Хани.

...

Ты и представить себе не можешь, что со мной случилось! Когда ты получишь это письмо, я уже буду плыть через океан, в США. Когда старик Уинторп – надеюсь, ты его помнишь – предложил мне роль в его фильме, я едва в обморок не упала от неожиданности!

У меня было всего четыре дня, чтобы собрать вещи, попрощаться с близкими и тронуться в путь. Я мечтаю заработать миллион, тогда можно смело возвращаться домой! Кстати, Карлотта, дорогая, а что ты скажешь насчет такого – он ведь и тебя хотел снимать в этом фильме.

Какая жалость, что именно в тот момент, когда подвернулся такой шанс, ты решила выйти замуж и все бросить – театр, роли…

Уинторп спросил: «Где девушка, которая тут была, тот персик с русской фамилией? У меня и для нее найдется роль. У нее лицо как раз для киноэкрана».

Разумеется, я была вынуждена сказать ему, где ты и почему тебя нет, и, можешь себе представить, он пришел в полный восторг! Не удивлюсь, если он тебе еще напишет, а сейчас у него не было времени тебя приглашать, он очень торопился.

Не уверена, что ты в Англии, но если ты все-таки здесь, пошли мне в Голливуд телеграмму и пожелай мне удачи. Я буду вспоминать о тебе. Не забывай обо мне в своих мраморных залах, и, дорогая, помни, что я за тебя рада.

Твоя Хани.

Карлотта читала письмо и не могла сдержать улыбки. Она искренне обрадовалась, что Хани выпала возможность сняться в хорошей роли в хорошем фильме. Подруга наверняка добьется успеха, потому что она неплохая актриса, а кроме того, природа наградила ее именно такой внешностью, которая отлично смотрится на киноэкране.

Несколько недель назад, размышляла Карлотта, ее саму привела бы в восторг перспектива сниматься в Голливуде.

Однажды она уже проходила кинопробы здесь, в Англии, и притом успешно. Однако контракт она так и не заключила, в основном из-за того, что от нее потребовалась бы слишком большая самоотдача в обмен на более чем скромный гонорар.

«Пошлю ей телеграмму», – решила Карлотта.

Она подошла к телефону и сняла трубку.

Когда она спустилась к чаю, ее уже поджидал Билли, на лице у него был написан восторг. Взгляд мальчика был прикован к блюду с пирожными, стоящему на столе.

– Пиложные с глазулью, – сообщил он Карлотте, едва она вошла. – У нас что, плазник?

– Если праздник, то совсем маленький, – ответила она. – Только для нас с тобой. Но ничего страшного, нам же больше достанется, верно?

Карлотта налила себе чаю, а Билли дала кружку молока.

Она сделала над собой усилие, пытаясь развлечь ребенка, однако все время ее мысли витали где-то в другом месте – она думала о Нормане, об огромной фабрике, работающей день и ночь, об автомобилях и аэропланах, которые то и дело сходят с конвейера.

Совершенно неожиданно ей на глаза навернулись слезы, и, прежде чем она успела их смахнуть, они предательски покатились по щекам.

Билли вскочил со своего места.

– У тебя что-то болит? – участливо поинтересовался он.

Но Карлотта лишь покачала головой.

– Ерунда, просто что-то нашло.

Но Билли прижался к ней, обхватил ручонками ее шею и уткнулся в нее лицом.

– Не надо плакать, – стал утешать он. – Где тебе больно?

Карлотта вымученно улыбнулась сквозь слезы.

– Ну вот и все, – сказала она. – Было чуточку больно, а теперь все прошло, по крайней мере, можно потерпеть.

– Надо выпить лекалство, – посоветовал Билли.

– Боюсь, лекарство мне не поможет, – грустно возразила Карлотта.

Мальчик серьезно посмотрел на нее.

– Значит, у тебя очень сильно болит, – сделал он вывод.

– Вероятно, ты прав, – вздохнула Карлотта и выдавила улыбку. – Допивай молоко, Билли, дорогой. А я поднимусь к себе в комнату.

Выйдя из столовой, она бросилась по лестнице в спальню. А вбежав туда, сразу заперла дверь.

На нее нахлынула жалость к себе. Она была уже не в силах сдерживаться, но вместо того, чтобы зарыдать, она впала в какое-то тупое оцепенение. Карлотта чувствовала себя такой несчастной, что даже не могла расплакаться.

Ей казалось, что она заглядывает в собственное сердце и видит там лишь горечь и пустоту, без какого бы то ни было, даже самого слабого, проблеска надежды, который помог бы ей выбраться из этого мрака.

– Что мне делать? – твердила она.

Куда подевалась ее былая уверенность в собственном очаровании, в неотразимости своей красоты, в том, что эффектная внешность поможет ей преодолеть любые препятствия?

С некоторых пор Норман, казалось, разлюбил ее. Норман, который, как она когда-то считала, мало что представлял собой как личность.

К своему величайшему удивлению, Карлотта обнаружила, что в ее муже есть то, чего она лишена и чего, по всей видимости, ей никогда не обрести. По сравнению с Норманом она ощущала себя полнейшим ничтожеством.

«Я сделала ему больно, я ранила его, я намеренно хотела заставить его страдать», – сказала она себе.

И повторила эти слова вслух. После чего прошлась по комнате, чувствуя, как стены давят на нее, словно она пленница, запертая в темнице.

Неожиданно ей в голову пришла мысль немедленно уехать в Лондон, проведать Магду, рассказать ей все, что случилось. Но чувство стыда подсказывало, что никому, даже Магде, она не сможет рассказать всей правды о том, как некрасиво она обошлась с Норманом.

И тут ей вспомнились слова, сказанные ее приемной матерью в день их с Норманом свадьбы.

Карлотта представила себе Магду, стоящую в ее комнате после венчания. Словно наяву она видела мольбу в ее глазах, слышала умоляющие нотки в голосе.

Тогда она не обратила на них внимания. Она заковала сердце в броню, позволила озлобленности и эгоизму взять над собой верх, позволила низким поползновениям ослепить себя, и поэтому не различала ничего, кроме желания обладать Гектором.

Какой же она была дурой! Глупой, безмозглой дурой, и вот результат. Брак, который и браком-то не назовешь, муж, который ненавидит и презирает ее. Но кто может его в этом упрекнуть?

Спустя какое-то время Карлотта переоделась, припудрила лицо и спустилась вниз. Норман уже вернулся с завода домой и играл с Билли.

Он привез для мальчика игрушечную железную дорогу и теперь собирал ее в гостиной на гладком паркетном полу.

Карлотта остановилась в дверях и глядела на них, пока они не заметили ее присутствия.

Первым поднял взгляд Билли.

– Иди посмотли на мой подалок! – радостно крикнул он. – У меня тепель есть паловоз и железная долога.

– И правда, подарок замечательный, – согласилась Карлотта, подходя ближе. Норман даже не посмотрел в ее сторону. Он стоял на полу на коленях, собирая игрушечное железнодорожное полотно. Карлотта посмотрела на мужа, в надежде, что он заговорит с ней.

– Мне понравилось на фабрике, – произнесла она наконец, на удивление робко.

– Рад слышать, – отозвался Норман, по-прежнему сосредоточенно соединяя рельсы.

– Мне так приятно думать, что эта фабрика принадлежит тебе, – добавила она.

– Что ж, она того стоит, – ответил Норман.

У Карлотты возникло ощущение, будто он влепил ей пощечину. Она с трудом сдержалась, чтобы не бросить в ответ какую-нибудь колкость, которая вертелась на языке, но вовремя сдержалась и отошла в сторону.

Со скамьи у окна она принялась наблюдать, как Норман укладывает игрушечные рельсы под роялем, как затем тянет их мимо стола и стульев.

Затем он завел паровозик и поставил его на рельсы. Этот взрослый человек был по-настоящему увлечен тем, что делает. Билли наблюдал за ним полным восхищения взглядом. Мальчуган смотрел на Нормана так, словно перед ним не обычный человек, а какое-то сверхъестественное существо.

Карлотте казалось, что она едва ли не ежесекундно открывает в Нормане нечто новое для себя. Подумать только, ведь он ее муж и одновременно совершенно неизвестный ей человек!

«Ну, кто бы мог подумать, – мелькнуло у нее в голове, – что Норман, Норман, а не кто-то другой, так хорошо находит общий язык с детьми!»

Буквально каждый день она словно перелистывала новую страницу, однако, ей казалось, делала это с большим опозданием. Она начала понимать Нормана, увы, слишком поздно!

Билли остался играть в гостиной до того, как пришла пора переодеваться к обеду. Карлотта спустилась вниз через полчаса, как раз в тот момент, когда раздался удар гонга. Они с Норманом вместе вошли в столовую.

Пока слуги подавали обед, они перебросились всего парой слов, однако едва они остались одни и Норман спросил разрешения выкурить сигару, Карлотта наконец решилась спросить:

– Ты виделся сегодня с доктором Мэтьюзом? Что он говорит насчет Билли?

– Я принял решение усыновить мальчика, – ответил Норман. – Пока он еще мал, за ним будет присматривать гувернантка, а потом его можно будет отправить в школу. Это чудесный ребенок, и, как мне кажется, хорошее образование позволит ему занять подходящее место в жизни. Думаю, из него выйдет дельный человек. И для него всегда найдется работа на заводе. – Норман помолчал, а затем продолжил: – Для начала я положу на его имя небольшую сумму, однако намерен с годами ее увеличивать.