Карина Барч - Любовь втройне

Сначала виной тому, что я каждый раз чувствовал себя глупо, хотя всегда считал, что в состоянии контролировать свою жизнь, были её милые ямочки, тёмные миндалевидные глаза и чувственные формы тела. Когда она показала мне свой прекрасный и стойкий внутренний мир, я был окончательно потерян, как маленький мальчик на крыше многоэтажного дома.

И по сей день моё сердце принадлежит ей. Даже болезнь не смогла изменить моих чувств, пусть у неё получилось разрушить все остальное. Сейчас, так много лет спустя, все, возможно, закончится там же, где и началось. Я не мог и не хотел осознавать, что мы проиграли эту битву. И все же я знал это, чувствовал каждой клеточкой своего тела.

Соня поняла это намного раньше, чем я.

— Ян....

Я вцепился пальцами себе в волосы.

— Ты хоть представляешь, чего от меня требуешь?

Я никогда не хотел детей. Боже, эти маленькие создания казались мне ужасными. Постоянные подгузники, крики, плач, так к тому же они еще и не слушаются. Так зачем же добровольно на это подписываться?

После пяти лет отношений с любовью всей моей жизни я вдруг узнал ответ: потому что хочется иметь семью и быть счастливым.

Мы переехали в более просторную квартиру, а два с половиной года назад она наконец-то подарила мне сына. Финн. У него её глаза и такие же нежные черты лица, только нос как у меня.

Как оказалось, все мои предположения подтвердились: ровно каждый час ему надо было менять подгузник, ребёнок шумел весь день напролёт и не слушался. И все же, каким бы он ни был, он был прекрасен. Теперь вся наша жизнь крутится вокруг этого малыша. Мою спортивную машину сменила универсальная; пол превратился в пищащее минное поле игрушек, а дорогая стереосистема стала идеальным местом, где можно вытереть запачканные мармеладом руки; не успев моргнуть, мы втроём стали настоящей семьёй и ни за что не променяли бы настоящую жизнь на прошлую.

Я бы никогда не подумал, что нашей идиллии так быстро придёт конец, и что уже очень скоро мы будем больше времени проводить в холодной больнице, чем в нашей гостиной. Даже в своих самых ужасных кошмарах я и представить не мог, что мне когда-нибудь придётся сказать этим карим детским глазкам, что мама больна.

— Ян, думаю, я представляю, чего от тебя требую. И все же я прошу тебя об этом.

Глядя в чёрное ночное небо, я чувствовал, как по моим щекам катятся слёзы. Я ощущал на своей коже контраст горячей жидкости и холодного ветра. Мы с Соней никогда не были верующими людьми, считали, что непорочное зачатие и теория сотворения мира — вздор, а представление о загробной жизни хоть и красивое, однако кажется невозможным. Единственное, во что мы верили, так это в нас самих и в то, что человек после смерти становится частью природы. Что травы, цветы и деревья питаются останками, что насекомые съедают последние оставшиеся клетки и распространяют по миру, и так до тех пор, пока мы не станем с землёй одним целым.

Но теперь, когда её последний вздох всё ближе и ближе, мне уже казалось недостаточным, что Соня станет частью этого круговорота. Я хотел ошибаться, хотел, чтобы существовало место, куда навсегда отправится её душа, чтобы ждать там нас с Финном.

Я не хотел её отпускать. Особенно зная, что больше никогда её не увижу.

— Я не могу, Соня, я просто не могу.

Как часто мы себя спрашивали почему. Почему судьба не дала нам быть вместе? Как такое возможно, что кто-то такой молодой должен умереть?

Но ответов не было. Только бурлящая ярость и сожаление о том, как несправедлив этот мир. У нас никогда не было шанса. Рак — недосягаемый противник. Это проклятое чудовище не играет по правилам, распространяясь по всему телу. Тихо, тайно и незаметно. Он раскрыл себя только тогда, когда уже наполовину выиграл эту войну.

— Я знаю, что ты сможешь, Ян.

— Нет, — качал головой я. Снова и снова. — Нет.

Я опять посмотрел на море, теряясь в шуме волн. Каждое лето в день нашего знакомства мы приезжали сюда, в это маленькое местечко в пустыне. Только с тех пор, как родился Финн, это изменилось. Климат здесь слишком суровый для маленького ребёнка, а отдать малыша на пару дней на попечение бабушке казалось неправильным. Поэтому наши вылазки на выходные прекратились. Мы всегда планировали когда-нибудь взять его с собой и показать, где его родители познакомились. Место у берега, где папа пролил пиво на белую блузку мамы, только чтобы как-то начать разговор.

Я до малейшей детали представлял, как однажды мы втроём вернёмся сюда. Но теперь даже я понимал, что этого никогда не случится.

— Ты меня не понимаешь?

— Нет. Понимаю. Конечно же, я тебя понимаю. Возможно, даже лучше, чем ты думаешь.

С тех пор как она заболела, я оттеснял будущее. Я хотел будущего, где мы с женой будем вместе, и других вариантов не было. Мы вместе, втроём — вот моё будущее.

Но позавчера, когда мы приехали в наш маленький домик, последний лучик надежды, что светил во мне, погас.

Я вынес жену из машины и аккуратно положил на ту же самую постель, где девять лет назад мы впервые занялись любовью. Глаза Сони тогда были полны жизни, в них мерцали тысячи мыслей и желаний. Её образ был объят светом, в который я хотела погрузиться, а её стеснительный, но душевный смех закрадывался ко мне в сердце и согревал его изнутри.

Остановившись рядом с постелью, я, посмотрев на неё, впервые заметил разницу между моими воспоминаниями и реальностью. Увидел правду, которую так долго не хотел принимать. Свет вокруг моей жены был будто бы задут ветром, блеск в её глазах погас. Только это тёплое чувство в моём сердце распознавало в этом исхудавшем сломленном существе всё ту же женщину. Мою женщину. Распознавало даже чётче, чем когда бы то ни было.

— Ян, я не хочу ждать до тех пор, когда от меня ничего больше не останется, — плакала она. — С каждым днём становится только хуже. Я больше не могу выносить эту проклятую боль! Больше нет дороги назад, а дорога вперёд становится с каждым шагом невыносимее. Все, о чём я мечтаю, — это умереть с достоинством.

Я схватил её руки, держась за них и пряча в них своё лицо.

— Я вообще не хочу, чтобы ты умирала.

Это было просто нечестно. Вселенная не слушала наши мольбы, не оставляла нам выбора и не давала ответов на вопросы о том, смогу ли я переступить свой эгоизм, как можно дольше поддерживая в Соне жизнь; был ли я в состоянии сделать так, чтобы ей стало лучше, даже если меня это разрушит окончательно, и мог ли я однажды посмотреть в глаза моему сыну и сказать, что из-за любви убил его маму.

— Я не хочу уходить, Ян, поверь мне, я этого не хочу. Мне так хочется остаться с вами, и я не мечтаю ни о чём больше, кроме как смотреть, как растёт Финн. Я не хочу умирать, Ян. Но правда в том, что я уже давно мертва.

Я покачал головой, всё сильнее прижимая её костлявые пальцы к себе.

— Сокровище моё, — сказала она, проводя свободной рукой по моим волосам. — Дай мне возможность попрощаться с вами, пока я ещё способна мыслить ясно. Из-за морфия я только и делаю, что сплю. Я ужасно боюсь, что когда-нибудь просто не смогу открыть глаза и впаду в кому. Я не хочу заходить так далеко.

— Ты не знаешь, как это будет!

— Нет. Я знаю. И ты тоже.

Я закрыл глаза, закрываясь ото всех звуков вокруг меня, и заставил все замолкнуть, пока не почувствовал, будто меня несёт ветер.

Время — это то, чего в нашем с Соней мире не существовало. Каждая секунда могла стать для неё последней, а я уже слишком много из них провёл здесь. Я должен был вернуться к ней и мог только надеяться, что она продолжит дышать, пока я не приду.

В последний раз вдохнув в лёгкие воздух, я прочувствовал то короткое мгновение, которое принадлежало только мне. Открыв глаза, я отвернулся от обрыва и покинул это место с чувством, что уже давно всё решил.

Нью-Йорк. Город, который никогда не спит, город, в котором мечты являются фундаментом реальности. Город, в котором легенда «от уборщика до миллионера» распространена как нигде в Америке. Люди узнают о Нью-Йорке с картинок и невероятных фотографий, сделанных с высоты птичьего полёта, где утопают в солнечных лучах небоскрёбы, а башни устремляются в ночное небо Манхэттена. Этот мегаполис всегда был скоплением современности, богатства и изящества. Вечно спешащие по делам люди, как всегда одетые с иголочки в свои безупречные костюмы, с портфелями из натуральной кожи и со стаканчиками кофе изо дня в день плавно и высокомерно, как газели, пересекают Таймс Сквер, чтобы попасть на очередную встречу. Их всегда сопровождают громкие сигналы клаксонов и возгласы недовольных водителей такси, чьи жёлтые автомобили буквально захватили власть над городом. Некоторые люди даже утверждают, что Нью-Йорк — это не просто город, а живой организм со своим дыханием и пульсом. Возможно, это правда. На первый взгляд, прекрасное описание, однако уже скоро стало понятно, что у любого организма есть свои недостатки и предрасположенность к болезням.

Если не позволять великолепному виду горизонта и красивым картинкам себя ослепить, то можно увидеть мелкую пыль выхлопных газов и грязь, что накопилась по углам, как смола в лёгких заядлого курильщика. Если же заставить исчезнуть все звуки, то можно услышать, что дыхание города постоянно прерывается сухим кашлем, что сердечные клапаны сужены, а пульс бьётся в ритме власти и денег. Глаза, скрытые пеленой невежества, что не даёт замечать что-либо кроме своего отражения, обращены в пустоту. А уши, оглушённые шумом и звоном быстрого темпа жизни, разучились обращать внимание на тихие звуки и крики.

Нью-Йорк — это город, вмещающий восемь миллионов людей, целых восемь миллионов потерянных душ. И Джоэл Морган был одним из них. Старый склад, находящийся где-то на границе между Бруклином и Куинсом, вонял мочой и кисло-сладкой рвотой. Посреди склада стояла девушка в чистой одежде и с ухоженными золотисто-рыжими волосами, потирая предплечья и неуверенно осматриваясь. Джоэл, парень с жирными тёмно-русыми волосами, окинул её таким взглядом, что невольно думалось, будто эта вонь исходит от неё.

— Шерли, — сказал Джоэл, глядя на маленькую брюнетку. — Ты её притащила, вот и заботься о ней. — Он повернулся к Шерли и рыжеволосой девушке спиной и поправил ногой лежащие на полу коробки.

— Это же всего на пару ночей. Что мне оставалось делать? Оставить её одну на улице?

— А это наша проблема? — Джоэл  обернулся и указал вытянутой рукой на девушку. — Да ты посмотри на неё! Мы не какой-то приют для избалованных, которые из-за какого-то пустяка сбежали из дома и считают, что с ними ой как несправедливо обошлись.

— Джоэл, — сказала брюнетка. — Я понятия не имею, что случилось. И это, если честно, не имеет значения. Факт в том, что сегодня ночью она нуждается в постели.

— В постели? — повторил Джоэл с безрадостным смешком. — Замечательно, если найдёшь её, то прихвати и мне тоже. — Он опять отвернулся и растянулся на потёртом чёрном спальном мешке, лежащем на коробках. Шерли вздохнула.

— Нэйт, а ты что скажешь?

Её парень, лежащий под большим пледом в клеточку, открыл глаза.

— Джоэл, я хочу спать. Пускай остаётся здесь на пару дней, кого заботит-то?

— Меня не заботит, пока она не лежит со мной!

— Но у Шерли и у меня нет места.

— Мне пофиг, пускай она идёт к Луису.

Сощурив глаза, Луис выглянул из своего спального мешка.

— Т-ты прекрасно з-знаешь, что здесь спит С-Сиси.

— Сиси может спать на чёртовом полу! — ответил Джоэл, на что заикающийся парень сел с широко открытыми глазами.

— Н-н-н-нет! — Он прижал рукой белоснежную кошку поближе к себе и одарил Джоэла злым взглядом.

— Я не хотела вас ссорить... Я могу и обратно…

Все взгляды обратились на девушку с золотисто-рыжими волосами, чьи губы мгновенно сжались.

— Ерунда, — прервала Шерли. — Я тебе пообещала, что ты сможешь остаться здесь. Так оно и будет. Джоэл всегда сначала говорит «нет», чисто из принципа. Но уже скоро он вспомнит, что бы случилось с ним, если бы мы тогда его не приняли.

Джоэл и Шерли не отрывали друг от друга взгляда, пока он в итоге снова не занялся своим спальным мешком, что-то бубня себе под нос. Внешне у него было тело молодого мужчины, но если посмотреть в глаза, то можно было различить детскую невинность, что жила внутри них, и его истинный возраст.