— Почему ты остановилась? — спросил он очень спокойно, хотя в его голосе чувствовалась угроза, заставившая замереть ее дыхание. — Продолжай, предмет тебя, кажется, занимает. Анджело, дитя любви, ты находишь его милым и, кто знает, каким еще — учитывая, что он был дерзок до того, что пригласил тебя проехаться с ним на мотоцикле… куда только, хотел бы я знать?

— Я думаю… — Сара пыталась унять дрожь в голосе, потрясаемая чувствами, в которых еще не могла разобраться. — Я думаю, что нам не стоит рассуждать об этом, знаете ли? Анджело на самом деле интересуется не мной, он — один из фанатов Моны Чарлз. Разве вы не заметили, каким ласковым голосом он называл ее несравненной. Я привыкла к этому — и могу учуять за милю преданных почитателей мамы Моны!

— Ах да… у всех нас есть матери, не так ли? И ведь вас также называют ее любимым ребенком. Дилайт, Diletta mia… «О луна моего наслаждения…»

Он произнес цитату с язвительной насмешкой, навалившись на нее всем телом, и лег между ее бедрами, несмотря на запоздалые попытки оттолкнуть его. Опершись на локоть, он одной рукой касался ее волос, а другая его рука скользнула вверх и вниз по ее потному телу, задержалась на бедрах и со сводящей с ума медлительностью двинулась к изгибу ее грудей.

— Прекратите!.. — Сара безуспешно попыталась оттолкнуть его. — Я… я… нет надобности.

— Ради Христа, замолчи! — Его голос ударил ее так же дико и резко, как ранее он ударил ее по лицу. — Надобность есть, и ты это хорошо понимаешь, лицемерка, Diletta!

— Я… не хочу… чтобы ты называл меня так!

— Не называл твоим именем? Но я могу придумать другие имена, которыми буду называть тебя, если хочешь. Возможно, что-то подобное возбуждает тебя?

— Еще меньше, чем изнасилование!

— Я тебя еще ни разу не изнасиловал!

Он внезапно неприятно рассмеялся, скользнув руками вдоль ее тела, и схватил ее за кисти рук.

— Я думаю, что любому мужчине было бы не слишком сложно пробудить твое желание. Показать тебе, как?

Ему и не надо было показывать, подумала Сара в отчаянии еще до того, как он начал. Она превратилась в извращенную мазохистку, и ее тело уже хотело его, заставляя прильнуть к нему.

— Abbracciami[37], Dilletta! Поцелуй меня гак, как поцеловала бы любовника, которого выбрала сама… мужчину, который не знает, кто ты такая, и может быть вовлечен в ловушку твоим нежными, чувственными губами…

Она хотела поцеловать его! Зачем бороться против совершенно нормального естественного порыва? У нее еще будет время ненавидеть и презирать себя за то, что она стала такой, как он ожидал, как он и хотел. На минуту ей показалось, что она способна реагировать только инстинктивно и бездумно, когда она обняла его, чтобы прижаться к его упругому, взволнованному телу, целуя его так, как он потребовал.

33

Дни проходили за днями — теперь Сара умышленно и сознательно не рассуждала сама с собой и не пыталась анализировать. Она стала совершенной гедонисткой — избалованной одалиской, для которой сераль был не тюрьмой, а наслаждением. Почему бы нет?

Поддавшись тому, что было, конечно, чистой похотью и ничем более, Сара часами лежала обнаженная под солнцем на своей личной террасе, не думая ни о чем особенном, в то время как солнце окрашивало ее кожу. Никто из слуг, даже Серафина, не приближались, чтобы не помешать ей в это время; но изредка она чувствовала внезапную прохладу его тени, падавшей на ее тело перед тем, как он присоединялся к ней, чтобы предаваться любви под солнцем и бесконечной голубизной неба.

Иногда он приходил к ней, когда она принимала ванну, а иногда относил ее туда сам. Порой вместо того, чтобы обедать в столовой, он приказывал принести еду в ее комнаты и ел вместе с ней — временами настаивая на беседе, а временами только глядя на нее и не говоря ничего, кроме нескольких коротких слов перед тем, как поднять ее со стула и бросить в постель. Тогда он, казалось, наслаждался тем, что срывал с ее тела все, что на нем было, за исключением своих собственных подарков — тонкой золотой цепочки, опоясывавшей ее бедра, с кулоном из рубина, закрывавшим пупок, и браслетов на щиколотках, которые представляли собой крошечные рубины на тоненьких золотых петельках. Символы рабства? Она заявила ему об этом во время вспышки гнева, от которого заблестели ее глаза, когда пыталась оттолкнуть от себя подарки. Пусть и поддавшись его гипнотическому влиянию, Сара все же сохранила достаточно здравого смысла и не желала становиться маленькой qiocattolo — его игрушкой.

— Но ты и есть игрушка! — насмехался он над ее внезапным гневом, перевернув ее на живот и удерживая внизу тяжестью своего тела, пока небрежно застегивал замок рубиново-золотой цепочки. — Почему бы мне не присоединиться к другим, которые играли с тобой когда-то? У тебя есть на это ответ?

Она беспомощно почувствовала его руку на своей щиколотке.

— Прекрати! Ты — чертов негодяй! Толкаешь меня, принуждаешь! Я тебя ненавижу!

— Неужели? Тогда ты ненавидишь меня недостаточно сильно, bimba.

Это слово, означающее «маленькая девочка — ребенок», было произнесено с такой презрительной резкостью, что заставило Сару вздрогнуть, несмотря на то что во время долгих часов, проведенных под солнцем, она была очень строга к себе и мысленно поклялась оставаться холодной. Как можно согласиться с фактом, что ее тело хочет этого невозможного, ненавистного, высокомерного мужчину? Конечно, чувства здесь ни при чем. Откуда им быть? И она ненавидела его — бессовестного ублюдка с черным сердцем! Ненавидела недостаточно сильно, это правда! Почему она… Она…

В ее действиях, точнее, в отсутствии действий, не было ничего прагматичного или даже логического. Почему она оставалась здесь на этих унизительных условиях, к которым он принудил ее, когда она могла в любое время легко освободиться, просто сказав правду? Он бы разозлился, мог ударить ее в гневе, как он уже сделал однажды. Но в конце концов он, конечно, отпустил бы ее, и все было бы кончено, а с течением времени, показалось бы забавной, довольно рискованной историей, которую можно было бы рассказать нескольким близким друзьям или включить в свои мемуары.

Ну, Сара! Ты знаешь, что рано или поздно он обнаружит это, так почему бы не избавить себя от страданий и не признаться во всем сейчас? До того, как он снова приблизится своей звериной походкой, которой он может моментально пересечь комнату… и до того, как он коснется тебя, и уничтожит… а ты беззащитна. Ты ведь ненавидишь его насмешливый бранящийся голос, думала с раздражением Сара. Почему она не может контролировать свои чувства?

Солнце стало почти невыносимо горячим, вынуждая ее с неохотой передвинуться в тень — в темноту и прохладу. Войдя в свою комнату, Сара помедлила на пороге, пока глаза опять смогли видеть. Первое, на что упал ее взгляд, была она сама, отражавшаяся в зеркале на стене и выглядевшая… выглядевшая как какая-нибудь дикая полинезийская принцесса с густой гривой волос и загорелой кожей, которая теперь была такая же смуглая, как и его. В ее облике появилось нечто хитрое и одновременно примитивное, чего она никогда не открывала в себе раньше, и обнаружила сейчас, стоя обнаженная в полутьме, озаряемая солнечным светом, горящим за ее спиной и обтекающим ее, чтобы отразиться на стене с почти невыносимым блеском.

Она была здесь потому, что хотела быть. Потому что она хотела… Ум Сары хотел мгновенно стереть эту мысль. Забыть о желании. Даже если оно, казалось, превратилось в потребность. Не будем обращать внимания на временное заблуждение. Поморщившись, Сара внимательно изучала свое отражение. Она, вероятно, немного похудела. В бедрах, возможно, но больше нигде, и уж, конечно, не в груди. Слава Богу, у нее крепкое, гибкое и сильное тело. Атлетическое тело, тогда как Дилайт была всегда, ну, более сладострастной. На большом, в человеческий рост экране было тело и лицо Дилайт… и никто, даже Марко, не заметил никакой разницы. Улыбка, одновременно таинственная и чувственная, которая, казалось, не принадлежала ей, искривила ее губы, и она лениво вытянула руки над головой и потянулась, как кошка. Но все же, прошептал ей ум с глубоким женским удовлетворением, пока она продолжала томный обзор своего тела в зеркале, это мое тело он хотел и не мог не хотеть. Какое значение, как он называл меня и кем меня считал, я была с ним сама собой, и на самом-то деле он сделал своей amante Сару, это мой ум интригует его.

Сара сощурила глаза, в нервном нетерпении проведя пальцами по волосам, потом быстро пересекла комнату, чтобы схватить шелковый халат у изножия постели, где его оставила Серафина. Зеркала! Она стала думать более своим телом и чувствами, чем головой. По сути дела она забыла о том, как думают по-настоящему. Потому что ей хотелось, ради разнообразия, не думать, а лишь чувствовать. Потому что она сошла с ума!

Теперь у нее в гостиной был холодильник с белым вином, льдом и лимонадом — учтивость со стороны герцога, кого же еще? Для его теперешней любовницы — нынешней обитательницы комнат его матери. Разве она не была фактически его пленницей? Сара часто гадала об этом, как и сейчас, доставая из холодильника охлажденный стакан, наполняя его льдом и наливая в него холодную жидкость, которой жаждало в данный момент ее горло. Прохлада. Нечто чуждое ей, пока она здесь находилась. Сара почти со злобой затянула пояс тонкого шелкового халата у себя на талии и начала беспокойно шагать по комнате — на этот раз избегая смотреть на свое отражение в зеркалах. Она услышала сзади звук тихо текущей воды. Ее ванна… конечно.

Серафина знала, что она всегда в это время сбегает от солнца и любит искупаться перед сном. Когда и как все это стало привычным?

Ты должна уехать! — подумала она и ринулась было по направлению к выходу, быстро шагая голыми ногами, когда дверь распахнулась.

— Ты уже одета! Ну… почти. Ты шла, чтобы увидеть меня, desiderio mio[38]?

Он стоял, небрежно прислонившись к массивной деревянной двери, в костюме для верховой езды, похожий на зверя, с золотым изображением волка, висящим на темных волосах его груди, обутые в сапоги ноги были слегка расставлены в стороны, и он смотрел на нее, язвительно приподняв брови.

Черт его побери! Почему только одно его присутствие, один взгляд, заставляет ее чувствовать слабость в коленях? Автоматически отпрянув назад, Сара схватилась за спинку стула, и это движение поддержало ее.

— Вообще-то я не надеялась натолкнуться на тебя, дорогой. Я думала… о плавании, кажется. О дальней поездке и о ветре, который будет бить мне в лицо. О свободе, если ты понимаешь значение этого слова?

— Ты всегда была свободна, Diletta! — Его руки, которые она так хорошо знала, гнули в нетерпении рукоять хлыста, в то время как сузившиеся глаза изучали ее лицо. — Свободна сделать выбор — и использовать свои шансы. Какую поездку ты имела в виду? Если твои желания не включают новую мощную «хонду» или бриллиант в десять каратов, вероятно, я бы согласился потворствовать им!

Согласился… потворствовать!.. Если бы она не проконтролировала себя, подумала в бешенстве Сара, то могла бы плюнуть ему в лицо! Она несколько раз глубоко вздохнула, прежде чем ей удалось выговорить ледяным тоном:

— Вам не кажется, что парад окончен? Я имею в виду… я уверена, что вы уже доказали то, что хотели доказать вначале — и вам, должно быть, так же скучно, как и мне! Итак, не пора ли нам сказать «конец»?..

Пока она равнодушным, бесстрастным голосом говорила все эти правильные, логичные фразы, она почувствовала, как внутри у нее что-то сжимается, и ей пришлось контролировать неуверенное биение своего сердца. Почему он так смотрит на нее? Почему не говорит или не делает ничего, что могло бы вернуть ее назад к реальности?

Его голос был достаточно спокоен — грубость пряталась под шелком, но то, что он чуть не сломал хлыст бессознательным нажимом загорелых пальцев, заставило ее просто прирасти к месту.

— Итак, вы скучаете, pavera piccina[39]? Скучаете от того, что у вас один мужчина? Чувствуете себя потерянной без привычной обстановки с дикой музыкой на дискотеках, без ярких ночных огней, без симпатизирующего вам режиссера или другой звезды, чтобы поддерживать себя в форме и под необходимым вам воздействием!

Хотя он еще не двинулся, она уже вообразила боль удара от его хлыста, который он держал напротив ее груди, и она, должно быть, невольно вздрогнула, потому что его губы искривились в издевательской пародии на улыбку.

— Хорошо, что я знаю, какая вы лгунья, иначе бы вы довели меня до раздражения. Но то, как вы глядите на меня, стоя тут, одетая в бледно-зеленый шелк, который облегает вас и не скрывает ничего в одно и то же время… что я вижу в ваших лживых, нефритовых глазах, Diletta mia? Вы боитесь этого маленького хлыста для верховой езды, который я держу в руках, или отметин, которые он может оставить на вашей нежной, золотой от солнца коже? Или вы бросаете мне вызов?