При взгляде на сверкающее ожерелье из изумрудов она невольно вскрикнула от восхищения.

— Я принес его, чтобы тебе было в чем показаться на свадьбе твоей сестры.

— О-о!

— Как понимать твое «о-о!»? Как-то безрадостно оно прозвучало.

Кэтрин уклончиво пожала плечами.

— Не так давно, — ты, наверное, об этом даже не помнишь, — я сказала в часовне в Сконе, что никогда в жизни не попрошу тебя об одолжении.

— Помню, конечно.

— Сейчас я умоляю тебя сразу о двух одолжениях. Присядь.

Донован отрицательно покачал головой:

— У меня ощущение, что я должен выслушать это стоя.

Кэтрин набрала побольше воздуха, пытаясь сохранить спокойствие.

— Ну, же, мадам?

— Я прошу тебя предотвратить свадьбу Энн.

И вновь Донован утомленно покачал головой:

— Ты не могла бы попросить о чем-нибудь другом? Драгоценности, титул, помощь твоим родственникам? Свадьбу же теперь уже невозможно отменить.

— Но почему?

— Почему? Господи Святый, если бы ты попросила меня об этом пару недель назад! Ну, а вторая твоя просьба?

Кэтрин молчала, но Мак-Адам догадался сам:

— Эндрю Крейтон? — грозно спросил он.

— Я знаю, кто он на самом деле.

— Да уж не сомневаюсь.

— Что ты с ним сделал? Что?! Ты!..

Она оборвала фразу. Спрашивать, где Эндрю, смысла не было, она и так об этом знала, и хотя англичанин находился совсем рядом, помочь ему Кэтрин ничем не могла.

— Он умрет?

— Очень может быть, — ответил Донован, с замиранием сердца следя за тем, какое действие произведут его слова.

Он почувствовал, как участилось дыхание у Кэтрин, увидел боль в ее глазах, не догадываясь, что это боль за сестру, а не за себя.

— Можешь взять свой подарок обратно. Я никогда им не воспользуюсь.

— Воспользуешься! Я хочу видеть ожерелье на тебе. Для того чтобы удовлетворить мое тщеславие, чтобы все видели, что ты — моя собственность.

— Не воспользуюсь, — прошептала Кэтрин.

— Тогда твоему Эндрю конец.

Кэтрин взяла коробочку со стола.

— Он же ничего не сделал, — прошептала она. — Не убивайте его, милорд, будьте милостивы.

Кэтрин взглянула на мужа и прочитала на его лице ожесточение, безжалостность и страсть. Донован был намерен изгнать Эндрю из сердца и памяти жены. Вычеркнуть его имя раз и навсегда из жизни, из этого мира. Его, и любого другого, кто станет между ним и женой.

Сделав два шага вперед, он подхватил Кэтрин на руки, и ей показалось, что комната закружилась; она в порыве страсти прижалась к Доновану, который в несколько шагов оказался около постели. Кэтрин уже знала всю тщетность попыток противостоять ему. Он был властелином ее чувств, и женщина чувствовала свое бессилие. Кроме того, в самой глубине ее сознания теплилась мысль, что если он с ней, то, значит, не находился в постели с Дженни Грэй.

Казалось, он целовал ее впервые в жизни. Зеленоглазая чародейка, она всякий раз умудрялась пробудить и его гнев, и его страсть, доводя до беспамятства! Соблазнительница, она дразнила, бесила, но в следующую минуту заставляла его забыть обо всем на свете.

«Я никогда не смогу приручить ее», — мелькнуло у него в голове. Всякий раз она ускользает из-под его власти, и теперь Мак-Адам вновь оказался в плену ее жарких, полуоткрытых губ… Кэтрин, в свою очередь, ощущала, что нуждается в нем, нуждается безумно; супруги все сильнее зависели друг от друга. Она чувствовала прикосновения его рук: они ласкали ее тело, затем Донован освободил волосы Кэтрин от заколок, распустив их по плечам. Не отнимая губ ото рта жены, он расстегивал ее платье; Кэтрин вскрикнула, когда пальцы мужа коснулись ее груди. Теперь он целовал ее груди, языком щекоча упругие, розовые соски, лишая Кэтрин последних остатков воли. Донован уловил этот миг полной и безоговорочной капитуляции. Откуда-то, словно издалека, она расслышала его тихий смех, затем Донован прижался к ней всем телом. Рукой он ласкал ее бедра, мягко, медленно, дразняще раздвинул ноги Кэтрин, и пальцы его нашли жаркое, влажное, чувствительнейшее средоточие ее чувств. Губы его проложили огненную тропу по ее телу к этому пылающему, содрогающемуся уголку и нашли его; он сжал ее ягодицы, приподнимая их к своему неутомимому ищущему языку. Кэтрин застонала, пытаясь избежать этой сладостной муки, но Донован удерживал ее, дразня, покусывая, пронзая ее, доводя до крайней степени чувственного восторга.

И снова его рот метнулся к ее губам, и Кэтрин задохнулась, простонав что-то. Руки ее судорожно охватили его широкие плечи, а Донован мучил ее, извлекая из нее всю, до последней капли, страсть. Наконец он пронзил ее плоть, услышав сладостный вскрик. Он двигался все быстрее, а Кэтрин оплела его ногами и прижалась к нему, содрогаясь всем телом. Вознесенная к высотам, она словно падала затем вниз, вновь взлетая и достигая пределов страсти… Никогда еще в жизни она не испытывала таких перепадов ощущений, такого захватывающего дух восторга.

И вновь реальность, остудившая ее распаленное тело и сознание, пронзила Кэтрин болью. Опять Донован доказал, что он полный хозяин и повелитель ее тела; но на этот раз в его порыве она ощутила что-то новое и необычное, почти грубое; казалось, он хотел причинить ей боль, за что-то унизить ее. Он явно был раздражен, разгневан и мстил ей. Но какое он имеет на это право, на глазах всего замка развлекаясь со своей любовницей?! Впервые Кэтрин не удержалась от слез. Отвернувшись от мужа, она уткнулась головой в подушку, чтобы заглушить рыдания.

Донован взглянул на нее. В блеске свечей кожа жены мерцала, как слоновая кость, ее плач вызвал в нем жалость, но Донован преодолел порыв приласкать, успокоить Кэтрин… Он надеялся, унизив ее грубым обладанием, притушить свою боль от того, что его жена предпочла его другому, но вместо этого ощутил в себе холодную пустоту. Своевольная и независимая, она отдавала ему свое тело, но ее внутренний мир по-прежнему оставался закрытым для него.

Донован встал с постели и начал одеваться; затем, обойдя кровать, присел на нее. Кэтрин слышала, как матрас скрипнул и прогнулся от его веса, но по-прежнему лежала, уткнувшись лицом в подушку. Вытирая глаза, она с ненавистью думала о своей слабости.

Донован вспомнил ее порывистые ласки, непроизвольные движения гибкого тела, когда она, позабыв обо всем, отдавалась ненасытной, неутолимой страсти с таким самозабвением, что, казалось, ничего кроме желания для нее в мире не существует…

— Посмотри на меня, Кэтрин, — сказал Донован.

Он почувствовал, как напряглось ее тело, но она не подчинилась.

— Черт возьми, взгляни на меня!

Она быстро перевернулась на спину и обратила на него свой сверкающий вызовом взгляд.

— Завтра ты распорядишься перенести все свои вещи обратно в нашу спальню. Ты моя жена, и тебе полагается быть с мужем.

— А если я не подчинюсь?

— Тогда я сам отдам такое распоряжение и силой заставлю тебя идти туда, где тебе надлежит быть. Мне не хотелось бы при людях уязвлять твое самолюбие, но, можешь не сомневаться, в случае надобности я сделаю то, что сказал. Так как, Кэтрин? Будем упорствовать в своей гордыне или поступим как разумные люди?

«Ну почему, почему я позволяю ему так обращаться со мной?! Да потому, что я его люблю, — бессильно подумала Кэтрин. — Потому, что я никогда не перестану его любить, пусть даже он не любит меня».

— Зачем я тебе нужна? Разве мало тебе того, что ты проводишь время со своей любовницей на глазах у всех?!

— Между мной и Дженни ничего нет; ты затеяла все эти дурацкие перестановки, а не я.

— Было бы лучше, если бы я забеременела. Тогда, может быть, ты оставишь меня в покое и будешь развлекаться с другими леди.

Донован взял ее за подбородок рукой; глаза его вдруг потеплели. Нагнувшись, он быстро и крепко поцеловал жену, так что она не успела увернуться и лишь издала придушенный вскрик, шокированная таким обращением. Затем Донован встал и направился к двери.

— Завтра, Кэтрин!.. И запомни: мои слова не пустая угроза!

Он распахнул дверь и вышел. Кэтрин в ярости глядела ему вслед, чувствуя, как в ней закипает беспомощный гнев; схватив со стола книжку, она запустила ее вслед мужу.

Стоявший за дверью, Донован улыбнулся и пошел по коридору. Пусть злится сколько хочет, все равно выбора у нее нет. Как он сказал, так и будет…

21

Кэтрин поднялась на следующее утро чуть свет и первым делом приказала немедленно перенести вещи обратно в их с Донованом апартаменты. Все эти переезды вызвали праздный интерес среди обитателей замка и породили волну сплетен. Несколько дней только и говорили что о нешуточной размолвке между двумя неуживчивыми супругами.

Кэтрин поведала Энн, что и она неспособна разрушить ту гранитную стену отчуждения, которая возникала всякий раз, когда она заговаривала с мужем об Эндрю.

— Я совершенно его не понимаю. И дело тут вовсе не в том, что пленник — английский шпион. Такое впечатление, что он ненавидит Эндрю как своего личного врага.

— Но почему?

— Не знаю.

— Но должна же я что-то сделать! — в отчаянии воскликнула Энн. Кэтрин с сочувствием взглянула на нее. — Не могу я дать ему умереть! Не могу!

— Остается последнее: непосредственно обратиться к королю.

— Ты думаешь, он милосерднее Донована?

— Не знаю, — тихо сказала Кэтрин.


Прошло почти две недели, а Эндрю ни разу не вызвали на допрос, не говоря уже о том, чтобы вынести ему приговор. Энн больше не могла ждать. Бесшумно, как привидение, она проскользнула вниз по винтовой лестнице и осторожно постучала в большую зарешеченную дверь; когда ее открыли изнутри, в свете факела она увидела вопросительное лицо стражника. Энн вынула из кармана золотую монету.

— Умоляю вас, мне нужно войти. Всего на пару минут.

Стражник вкрадчивым движением руки схватил монету и распахнул дверь шире; он сразу понял, кто и к кому пожаловал в застенок.

— Там, внизу, — прошептал он.

Посмотрев, нет ли кого на лестнице, он пропустил Энн и захлопнул дверь, заперев ее на засов, затем торопливо заспешил вниз по ступенькам. Энн, подобрав юбки, сбежала вниз. В камере, расположенной сразу по входу в коридор, лежал на охапке соломы Эндрю. Услышав звук шагов, он приподнял голову и вскочил, встав у двери, а руками ухватившись за толстые прутья решетки.

— Эндрю! — вырвалось из уст Энн.

Она встала по другую сторону решетки, лицом к лицу с Крейтоном. Оторвав взгляд от девушки, тот взглянул на стражника:

— Ни звука об этом! Ни теперь, ни когда-либо в жизни!

— Конечно. — Стражник отпрянул назад. — Вы могли бы мне и не говорить этого. Я никогда бы не поставил под удар леди Энн!

Эндрю вновь повернулся к Энн.

— Не стоило тебе приходить сюда! Тебе надо остерегаться, иначе у тебя будут огромные неприятности!

Энн коснулась его руки:

— Неужели не стоило, Эндрю?

— Пара слов, и уходи. Ради Бога, Энн, ты же подвергаешь себя смертельной опасности.

— Нет, нет, — возразила она. — Я должна была тебя увидеть, Эндрю, должна, слышишь?

Обе ее руки сомкнулись вокруг его запястья, а секундой позже легли в огромные ладони. Крейтону было стыдно за свой внешний вид: небритый, обросший грязью, в этой мрачной камере, предназначенной для политических узников. Но он продолжал оставаться сэром Эндрю Крейтоном, а потому держался с чувством собственного достоинства.

— Любимая, — сказал он тихо, — ты должна успокоиться. Не надо волноваться обо мне.

Эндрю ободряюще улыбнулся.

Казалось, не было дней разлуки, и они вновь могли наедине говорить друг с другом о своей любви. Но ее последующие слова были для него совершенно неожиданными:

— Я пришла, чтобы помочь тебе бежать.

— Господи сохрани! — прошептал он. — Это невозможно. Энн, любовь моя, достаточно того, что я могу, пусть на короткий миг, вновь увидеть тебя.

Он крепко стиснул ее пальцы.

Энн повернулась к стоящему в отдалении стражнику. Ее фиалковые глаза умоляли:

— Можно мне немного побыть в самой камере… Пожалуйста! Не может быть, чтобы вы были таким черствым и не поняли меня!..

— Конечно, конечно, миледи, — улыбнулся тот.

Разве мог кто-то на свете отказать Энн? А тем более он, знавший хрупкую и добрую девушку многие годы. Эндрю, наблюдавший за лицом стражника, не мог не улыбнуться. Миловидность и доброта порой могут оказаться сильнейшим оружием!

Стражник, избочась в полупоклоне, ибо он питал должное уважение к силе и характеру пленного английского лорда — отпер замок. Энн проскользнула внутрь, после чего дверь была закрыта и заперта. Послышались удаляющиеся шаги стражника, означавшие, что они снова оказались наедине — может быть, в последний раз в жизни.