119

распоряжаться этой властью справедливо и разумно.

Яков не желает заговоров и мятежей, а потому

прибегает к единственному разумному выходу —

собирает вокруг себя сильнейших.

—

Так вы полагаете подавить мятежи, принудив

меня к сожительству? — спросила она.

—

Если бы дело касалось сожительства с вами, то

вы давно были бы моей. Боюсь, однако, что речь идет о

вещи более постоянной и прочной. — Она не отрывала

от него глаз, и Донован помолчал несколько секунд,

чтобы до нее дошел смысл сказанного.

—

Брак! — задохнулась она.

—

Именно так, брак!

—

Нет, никогда! Без любви? Нет и нет! Это то же

самое, что взять меня без брака. Я вас не желаю!

—

Никому не интересно, что вы там не желаете.

Подписан указ короля. А что до любви, — он засмеялся

снова, привлекая ближе ее непослушное тело, — жалок

был бы тот, кто влюбился бы в вас, Кэтрин. Вы бы

разбили ему сердце и погубили душу. Нет, я возьму вас

такой, какая вы есть, и любви здесь нечего будет делать.

Надеюсь, и без этого брак будет, по меньшей мере,

волнующе прекрасным.

—

Я никогда не стану вашей женой.

—

Не спешите делать заявления, особенно в тех

вопросах, где слово вам не принадлежит. Через

несколько недель мы будем обвенчаны, а я не из тех

мужчин, которые заставляют жену скучать в

одиночестве в пустой постели. У нас будут дети, и тем

самым сойдет на нет сама мысль собрать бунтовщиков

под знаменами Мак-Леодов.

—

И теперь я в ваших руках?..

120

Глаза ее были наполнены яростью.

—

Я бы сказал — в моих объятиях.

—

Что ж, тогда не ослабляйте хватку и бдите даже

во сне, — сказала она сквозь зубы, — а, вернее всего,

приготовьтесь к бессонным ночам. Если вы меня к

этому принудите, я либо убью себя, либо... либо буду на

каждом шагу изменять вам, и все дети, которых я вам

рожу, будут безродными, нагуленными от отцов, о

которых вы до конца жизни ничего не узнаете.

Злоба сверкнула в серых глазах Донована.

—

Нет, — прошептал он сипло, — вы дадите

клятву перед лицом Господа, стоя рядом со мной пред

алтарем. С этой минуты вы будете по закону моей, и

заверяю вас, что не найдется мужчины, который

рискнул бы наставить мне рога. Это уж поверьте. — Он

уверенно улыбнулся. — Разумеется, я не стану стеречь

вас, как заключенную, но если застану с вами другого

мужчину, то ему это будет стоить жизни. И я без

колебаний накажу вас в случае измены. Чтобы вы знали,

что мое незапятнанное имя и моя честь для меня

превыше всего.

Ему хотелось добавить, что слишком хорошо ее

знает, чтобы поверить в ее способность отдаться

другому мужчине после свадьбы. Донован слишком

доверял ее представлениям о чести.

—

Пустите меня.

—

Может быть... попозже, — сказал он негромко и

прижал к себе так крепко, что она слышала каждый удар

его сердца и ощущала жар его тела. — А теперь

посмотрим, что же меня ждет в браке.

—

Нет... нет, пустите меня. Я вам не какая-нибудь

шлюха!

121

—

Горячитесь, горячитесь, — сказал Донован, —

ведь вам предстоит согревать мою постель. Ну, а

сейчас...

С силой он прижал ее к своему телу, все крепче и

крепче смыкая кольцо своих безжалостных рук. Она уже

не могла дышать, не могла думать, затем его губы

прижались к ее, и страстный, опаляющий поцелуй

пронзил Кэтрин, вытеснив из ее сознания все мысли и

чувства.

Все внутренние барьеры были сломлены, его

прикосновения, вкус его губ, его запах — все

волновало и будоражило Кэтрин; казалось, никого,

кроме них двоих, не осталось во всей Вселенной.

Губы девушки невольно приоткрылись навстречу его

поцелую, а руки сами собой обвили его шею. Все мысли

о том, что перед ней враг, испарились, и она, незаметно

для себя, уступала чужой, неизмеримо более сильной

воле.

Донован отпустил ее столь же резко, как и привлек, и

Кэтрин ощутила мучительный стыд за свою слабость, в

основе которой лежало влечение. Раздавленная

пережитым, она метнулась в сторону, но Донован

стиснул ее запястье, мешая ударить себя.

—

Я никогда не буду твоей!

—

Я уже сказал, что не нуждаюсь в уступках:

чтобы ты там ни говорила, в твоих жилах течет горячая

кровь, и я сумею довести ее до кипения. Хочешь,

попробуем сейчас?

Донован двинулся к кровати, заметив в ее глазах

страх, который Кэтрин пыталась скрыть. Теперь она

боялась самой себя, своей страсти, не подчиняющихся

сознанию и воле чувств.

122

—

Я буду ненавидеть тебя до конца жизни.

—

Ничего, Кэтрин, это я как-нибудь переживу.

Мало-помалу я сумею пробудить более нежные чувства.

—

Любовь, например, — с сарказмом сказала

девушка.

—

Если и не любовь, то уж страсть-то точно. Этого

будет достаточно.

—

Так тебе неважна любовь, ты готов обойтись и

без нее?

—

Любовь? Это глупый сон, игрушка для поэтов и

мечтателей. Зачем она мне, когда я получу все, что

желаю? Прекрасный замок, красивую жену, которая

подарит мне здоровых сыновей, состояние. О любви

кричат те, у кого ничего нет, ну а меня избавьте,

пожалуйста. Я всего добился сам, своими руками,

головой, а когда нужно — мечом. И можешь мне

поверить, Кэтрин, я никогда не выпускаю из рук то, что

сумел схватить.

—

Не заставляй меня разыгрывать этот фарс с

женитьбой!

—

Фарс? Обещаю тебе, это будет настоящий брак,

и он совершится как на небесах, так и на земле.

—

Ты еще пожалеешь об этом!

—

Опять угроза, Кэтрин. Не надо. Не пытайся

остановить восход солнца — это выше твоих сил.

Вскоре король публично объявит о нашем предстоящем

венчании, и мы станем мужем и женой. Ну, ладно,

Кэтрин, — заявил Донован, уверенный в глубине души,

что сделан первый шаг к тому, чтобы стать хозяином ее

воли. — У меня неотложное дело, иначе бы я более

убедительно тебе доказал, что твое будущее далеко не

так мрачно, как кажется.

123

—

Иди и поскорей дай мне отдохнуть от тебя... А

куда ты собрался?

—

Уже начинаешь ревновать, любовь моя? —

подсмеиваясь, сказал Донован.

—

Нет. Просто я надеялась, что ты едешь на

какую-нибудь стычку, с которой не вернешься.

Он снова рассмеялся и поцеловал ее еще раз, затем

неохотно, со вздохом отпустил и шагнул в сторону,

чтобы взять чистую одежду. Глазами Кэтрин, не

отрываясь, следила, как он одевается.

Она смотрела, как он натягивает на себя чистую

рубашку,

белизна

которой

казалась

особенно

ослепительной на его бронзовом теле. Да, Донован, без

сомнения, красив, и тело его, без преувеличения,

прекрасно, но, подумала она с болью, сердце у него из

камня.

Кэтрин лихорадочно искала путь к бегству. Но что

она могла сделать? Приближенный короля, ее

тюремщик обладал почти неограниченной властью...

Переодевшись, Донован сел, чтобы натянуть сапоги,

затем встал и поднял плащ.

—

Вы здесь в полной безопасности, — с

издевательской улыбкой сказал он. — Кстати, можете,

не смущаясь, пользоваться моей постелью. Только не

вздумайте покидать эти комнаты до моего возвращения,

иначе познакомитесь с холодной и сырой камерой. Мои

люди получили приказ глядеть за вами в оба.

И он вышел, закрыв за собой дверь.

Кэтрин медленно уселась на кровать и начала

размышлять. Было очевидно, что кто-то отбил у Мак-

Адама всякое доверие к понятию «любовь». Кто это мог

сделать?

124

И тут ее осенило, как решительно и по полному счету

она сможет ему отомстить. А что, если вся его

неприступность — лишь доспехи, скрывающие его

уязвимость? Что, если это он боится ее, а не наоборот?

Она поднялась, разделась и, нырнув под одеяло чужой

постели, уснула сном удовлетворенного, прожитым

днем, человека.

Улыбка сошла с лица Донована, едва только он вышел

за дверь. Ему уже давно следовало заняться другим

делом, но в своих расчетах он не принял во внимание то

воздействие, которое способна на него произвести

исключительная красота Кэтрин.

Он еще раз предостерег себя от легкомысленности в

отношениях с этой девушкой. Ошибка в молодости

обошлась ему слишком дорого, и он, Донован Мак-

Адам, не собирался дважды попадаться в одну и ту же

ловушку.

Он не должен подчиняться гипнозу ее прекрасного

тела, сказал он себе. Просто он желает ее. Что ж, когда

она станет его женой, никаких проблем не будет. Он

будет владеть этим редкостным созданием, и жизнь их

потечет в русле, где будет много страсти, но никакая

любовь не спутает ему карты.

Донован, шагая, рассеянно прикоснулся к шраму на

щеке. Она его заклеймила, что ж, теперь его черед. Он

овладеет ее телом и душой и, рано или поздно, сделает

ее такой женщиной, какая ему нужна.

Сейчас ему предстояло покончить с делом, не

терпящим отлагательства. Уверенность в том, что

Эндрю Крейтон — английский шпион, заставляла его

спешить. Эндрю, если это был он, ранен, и едва ли так

125

скоро успел вернуться домой. А если он и вернулся, —

кто рискнет укрывать английского шпиона и оказывать

ему помощь? Энн Мак-Леод не настолько глупа, чтобы

рисковать репутацией и будущностью своей семьи. Она

слишком любит сестру и брата. А дальше... Эндрю

Крейтон заговорит в его руках как миленький, и у

Донована Мак-Адама будет дополнительный козырь в

его партии с Кэтрин.

Довольный собой, в сопровождении трех воинов, он

поскакал к дому Мак-Леодов.

Эндрю, без малейшей боязни представавший перед

лицом монархов, хладнокровно встречавшийся с глазу

на глаз со смертельной опасностью, остолбенело взирал

на пару бездонных темно-голубых, фиалковых глаз.

—

Леди Энн... — начал он, запинаясь. Наконец

ему пришел в голову естественный в этой ситуации

вопрос: — Что вы здесь делаете?

—

Дожидаюсь вас. И уже не первый час.

—

Но почему?

—

Потому, Эндрю Крейтон... или кто бы вы ни

были, что у меня к вам есть несколько более чем

серьезных вопросов, которые требуют немедленного

ответа.

—

Боюсь, однако... — Он собрался все отрицать,

но Энн уже разглядывала его окровавленную рубашку, и

глаза ее расширились от ужаса.

—

Вы ранены!

—

Так, ерунда, царапина. Я сам обо всем

позабочусь, если вы...

—

Пожалуйста, хватит! — Ее глаза загорелись

гневом, щеки порозовели. Такой Энн ему еще видеть не

126

приходилось. — Сядьте и, пожалуйста, Бога ради, не

кормите меня байками для малолетних детей. Мне

приходилось ухаживать за ранами брата, и я

разбираюсь, что ерунда, а что — нет. Сидите, я сейчас

принесу воды.

—

Только не разбудите кого-нибудь, — попросил

Эндрю.

—

Я не собираюсь никого будить, — надменно

подняв подбородок, заявила Энн и вышла.