другим останется только мечтать.

—

Ты подлый обманщик! — вскричала девушка,

лихорадочно натягивая свой халатик.

—

Я? Но в чем же я тебя обманул? Мне просто

хотелось поглядеть на то, что уже является моим. Нет,

Кэтрин, я больше не играю в такие игры. Я знаю, что

такое женщины. Не пытайся использовать свою красоту,

как предмет торга. Я, конечно, возьму тебя, но в

149

удобное мне время и без всяких предварительных

условий.

—

Ненавижу!

—

Даже сердясь, ты способна соблазнить святого!

А я не святой.

—

Тонкое наблюдение, — подтвердила Кэтрин,

крепче запахивая халат: Донован смотрел, не отводя

глаз.

—

Ты загораживаешься своей честью, как щитом.

Но тебе достаточно пообещать, что никогда не будешь

вмешиваться в мои дела, и в нашем браке установится

подобие мира.

—

Какое великодушие!

—

Ты этого не хочешь?

—

Хочу, — неохотно сказала Кэтрин.

—

И ты ручаешься своим словом?

—

Да.

—

«Да», — этого недостаточно, Кэтрин. Мое

доверие не настолько беспредельно. Произнеси вслух,

как ты обязуешься себя вести.

—

Я не стану вмешиваться ни во что. Я не буду

пытаться бежать.

—

Вот и славно.

Донован повернулся и начал одеваться. Кэтрин

хранила молчание до тех пор, пока он не двинулся к

двери.

—

Могу я попросить об одном-единственном

одолжении? — напряженно спросила она. Донован

повернулся и выжидающе посмотрел на нее. — Я бы...

мне хотелось бы узнать о приговоре брату как можно

быстрее... если можно.

150

Мак-Адам изучал взглядом ее внешне покорную и

беспомощную фигуру. Тень страдания в ее глазах

подействовала на него, и он не удержался:

—

Хорошо, я пришлю весть.

—

Благодарю.

Она отвернулась от него.

Чего проще, казалось, было бы подойти к ней,

заключить девушку в объятия, наобещать с три короба,

например, что в его силах спасти ее брата от смерти. Но

он не мог. Даже лучше, что между ними сохраняется

определенная дистанция. Кэтрин будет его, и со

временем он возьмет ее в руки, сделает из нее то, что

хочет. Настанет момент, и их стычкам и пререканиям

придет конец.

Донован вышел, и через секунду Кэтрин услышала,

как захлопнулась наружная дверь. Только после этого

она дала волю слезам.

10

Яков Стюарт созвал первый в свое правление

парламент двенадцатого июля. Он сам восседал в

резном кресле, подобии трона, на помосте, к которому

вели три ступеньки, великолепно одетый, в бархате и

соболях. Но под изящной шитой рубашкой прятался

тяжелый железный пояс, терзавший тело и не дававший

уснуть совести. Он по-прежнему носил его день и ночь.

Сегодня, когда Яков IV выступал в роли верховного

судьи, совесть как никогда давила на него, а потому

лицо короля казалось мрачнее обычного. Все

происходящее было ему хорошо знакомо по прошлому,

только тогда он не был королем и отец его был жив.

151

Ниже его, по правую руку, восседал граф

Арджильский, канцлер королевства, по левую —

Патрик Хепберн, а за ним — Донован Мак-Адам. В

этом высоком совете вообще преобладали имена людей

из пограничья. Хоум — управляющий двором, епископ

Линлитгоутский — председатель судейского архива и

всего совета, а секретарем был Уайтлоу, на столе

которого уже были разложены бумаги, а руки

испачканы чернилами.

Торжественно внесли Меч правосудия, и Яков взял в

руки скипетр и державу. Он взглянул на своих

подданных, и в наступившей тишине канцлер объявил

начало заседания.

— Милорды, — разнеслись его слова, — милорды,

бароны, депутаты от городов! Сегодня парламент

собирается на заседание, чтобы решить судьбу тех, кто

вместе с Яковом III поднял меч против его величества,

каковых насчитывается двадцать восемь лордов и

тридцать семь баронов.

Обвиняемые стояли перед королем, одни —

приведенные под стражей, другие — прибывшие по

вызову. Они подчинились приказу нового короля, и

Яков не сомневался, что причина тому — его действия

по подавлению Дайрлтонского мятежа. Ослушаться

теперь уже не осмеливались.

О намерениях короля никто не знал ничего

определенного; пока канцлер произносил свою речь,

Мак-Адам наблюдал за бесстрастным лицом Якова.

Первым в списке стоял Дэвид Линдсей; выступив

вперед, он дошел до первой ступеньки и опустился на

колени. Глаза его поднялись к королю с достоинством,

152

которое не сломило заключение. Седовласый, но все

еще крепкий телом и духом, он ждал.

—

Лорд Дэвид, вы получили вызов прийти сюда на

суд за свое выступление против короля. Что вы можете

ответить на предъявленное обвинение?

Лорд Дэвид взглянул на бесстрастное лицо Якова; не

сумев прочитать на нем решения своей участи, он

оглядел других лордов, восседавших вместе с королем.

В нем зашевелился гнев. Он поклялся на верность

своему королю, стоял за него до конца и имел право

презирать тех, кто изменил своему сюзерену, как только

его положение пошатнулось. Это были люди корысти,

которых он ненавидел. Дэвид взглянул на Флеминга и

Дугласа, но те отвели глаза.

—

Я готов с мечом в руках выйти против всякого,

кто посмеет назвать меня изменником, особенно если

он, презрев все клятвы, смотрит в ту сторону, откуда

ветер дует. Их нынешним клятвам такая же цена, как и

прошлой.

Это

был

вызов

творимой

несправедливости.

Отчаянно, почти не надеясь на успех, он пытался явить

на свет Божий истину, заклеймить клятвопреступников,

ныне подавшихся в судьи. Он сражался за Якова III,

потому что тот являлся его королем. Разве мог человек,

присягнувший на верность, поступить иначе?

—

Вы, — указал он на Флеминга и Дугласа, — вы

подговорили короля подняться против собственного

отца! Вы организовали подлое убийство бывшего

монарха! И если король не поймет этой простой истины,

если он не покарает вас, в один прекрасный день вы

убьете и его.

Он вновь повернулся к Якову.

153

—

Сир, люди, с такой легкостью раздающие

клятвы, никогда не будут по-настоящему верны вам. Я и

то буду более предан вашей милости, чем они.

Донован взглянул на Якова. Если бы он имел

возможность, то ходатайствовал бы сейчас за Линдсея,

потому что знал цену чести. Сейчас он пытался понять,

о чем думает Яков. Король мрачно взирал на Линдсея,

но тот замолчал, ибо просить о милости ему не

позволяла гордость. В молчаливом уважении смотрели

на него из зала.

Донован собрался было заговорить, когда из ряда

вышел еще один обвиняемый и встал рядом с Линдсеем.

Это был Эрик Мак-Леод. Донован пристально вгляделся

в него. Какое сходство с сестрой! Тот же цвет волос, та

же осанка, та же несгибаемая гордость...

—

Сир, к сожалению, никто из служителей закона

не пожелал высказаться от нас. — Эрик помедлил,

затем заговорил вновь, спокойно и сдержанно. — В

случае моей смерти некому будет продолжить имя Мак-

Леодов, оно будет вычеркнуто из списков живущих, и

мысль об этом потрясает меня и все мое семейство. Но

уж лучше это, чем измена данному слову. Я могу

говорить только за себя, но я бы просил разрешения

вашей милости ходатайствовать за моего троюродного

брата лорда Линдсея.

—

Продолжайте, милорд, — сказал Яков; лицо его

оставалось бесстрастным.

В зале пробежал ропот. Донован пристально

вглядывался в юношу, представляя себе на его месте

Кэтрин. Глаза, форма лица, все так похоже. Словно

почувствовав его взгляд, Эрик озадаченно и хмуро

154

посмотрел на Донована. Никто не заметил, что то же

самое сделал Яков.

Но в эти мгновения Эрик думал не о сестре. Он

вспоминал о таинственной записке, непонятно как

подброшенной к нему. Кто бы ни был ее автором, он до

тончайших деталей разбирался в праве и вручал в руки

Эрика сильнейшее оружие. Однако, не зная автора, Эрик

колебался, опасаясь, что речь может идти о ловушке,

подстроенной для него и его друзей. Словно уловив его

нерешительность, король нахмурился и со значением

сказал:

—

Милорд, вы что-то желали сказать в вашу

защиту?

Эрик облизнул губы. За спиной стояли друзья, с

которыми он испил горькую чашу поражения, они

молчали, словно доверяя ему высказаться от их имени, и

он решился.

—

Ваша милость, у меня вопрос к вам.

Яков вопрошающе приподнял брови, и губы его

искривились в усмешке. Помедлив немного, он кивнул.

—

На коронации, принося присягу, вы лишили

себя права присутствовать на сегодняшнем заседании.

Ропот удивления и возмущения пронесся по залу, но

Яков не остановил Эрика.

—

Вы поклялись, сир, что никогда не станете

присутствовать

на

заседании,

если

на

нем

рассматривается

дело,

к

которому

вы

имели

касательство.

Это прозвучало как удар в лицо.

Железный пояс безжалостно впился в тело Якова,

терзая его плоть при каждом движении, пока он вставал

с места, поднимая лицо ко всем присутствовавшим

155

лордам; но король словно упивался этой болью, как

напоминанием о жестокой истине и непроходящей вине.

—

Да, — сказал он тихо. — Вы говорите

совершенную правду. Я давал такую клятву. Так знайте

же, Эрик Мак-Леод, и вы, милорды, что я никогда не

нарушу клятву верности моей стране.

Он положил руку на сверкающую драгоценными

камнями

ручку

кинжала

и

оглядел

лица

присутствующих.

—

Я покидаю заседание парламента, дабы он мог

вершить правосудие, не испытывая моего давления. Я

приказываю строго держаться закона. А пока я ухожу и

буду ждать решения.

Он хотел уйти, ибо Линдсей, заявив, что Флеминг и

Дуглас втянули его в мятеж, не был вполне прав. Он сам

принял решение, а теперь лишал себя права судить тех,

кто остался верен присяге, и удалялся, чтобы ожидать

приговора.

Через узкий проход король вышел в смежную залу.

Эрик чувствовал себя потрясенным. Первый шаг

оказался абсолютно верным. Его уважение к новому

королю росло на его глазах.

Донован наблюдал за происходящим, пораженный не

меньше Мак-Леода. Он не мог отделаться от

впечатления, что за всем этим что-то стоит, но что

именно,

он

не

понимал,

а

потому

злился.

Нахмурившись, он перевел глаза на Эрика, слушая его

предельно внимательно.

Лоб юноши покрылся испариной. Ему оставалось

сделать одно-единственное заявление, и он молил Бога,

чтобы и на этот раз его ссылка на один из полузабытых

шотландских законов сработала.

156

—

Повестки

с

нашим

вызовом

в

суд

недействительны. Согласно закону, мы должны были

предстать перед высоким собранием в течение