уносят труп.

Когда

замолк

стук

копыт,

глаза

девушки

вопросительно устремились на отца, но тот лишь смог

выдохнуть:

Это был никакой не священник... И нужно как

можно скорее сообщить о том, что произошло Доновану

Мак-Адаму.

2

Тело короля спрятали в лесу неподалеку от

Саучиберна. Его убийца поскакал дальше, а его

сообщники под покровом темноты вернулись в лагерь

нового короля — Якова IV. Все трое обязались хранить

молчание о преступлении, ибо сын покойного монарха

надеялся, что отца вот-вот найдут и доставят к нему; он

должен, был, как можно дольше оставаться в неведении.

Смежив веки, Яков лежал в палатке, над которой

развевался королевский флаг. Он спал прямо в одежде,

изможденный и обессиленный, и сон его был сладок.

Рядом, свернувшись калачиком, спал как убитый

молоденький паж.

Шевельнувшись, Яков открыл глаза. Он уснул каких-

нибудь двадцать минут назад, и когда приподнялся,

чтобы сесть, тело и сознание запротестовали против

такого насилия над плотью. Новый король был

17

озадачен, не понимая, что могло пробудить его.

Оглядевшись, он мельком посмотрел на сладко

дремлющего пажа и улыбнулся, пусть поспит еще пару

минут. В эти блаженные мгновения он сможет побыть

наедине с собой и своими мыслями.

Он встал, и любому непосвященному стало бы сейчас

ясно, что перед ним король: он глядел, двигался и вел

себя как человек, рожденный царствовать над другими

людьми. Теперь, ко всему прочему, ему предоставлялась

возможность во всем блеске проявить свою энергию,

силу и государственную мудрость. Он обладал

бесценным даром завоевывать популярность, а

монархия была для него всем — осью, вокруг которой

вращается жизнь целого народа.

Яков обладал крепким, сильным телом и живым,

пытливым умом, но над всем главенствовала его

решимость

править

и

властвовать,

добиваться

исполнения закона и быть королем не только

номинально.

Единственное, что терзало его сознание и мешало

уснуть, — мысль о том, где сейчас отец и что с ним.

Больше всего на свете его страшила мысль, что отец

может погибнуть раньше, чем его отыщут и доставят к

нему. Он не хотел брать грех отцеубийства на свою

душу, а потому разослал по всем направлениям своих

людей с категорическим приказом найти смещенного

монарха и доставить его в лагерь целым и невредимым.

И вновь он попытался вспомнить, что разбудило его

ото сна. Он заметил, что стопка бумаг на столе

разворошена. У кого-то хватило наглости зайти в его

шатер, пока он спал. Король невольно ухмыльнулся.

Либо это отчаянная храбрость, либо отчаянная глупость;

18

определить, что именно имело место, не представлялось

возможным. Странно, ведь в бумагах не содержалось

ровным счетом ничего, о чем незваный гость не мог

узнать, прямо спросив об этом их хозяина. Яков держал

за правило всячески поощрять преданность и верность,

и мало кто не был об этом наслышан. Слабейшие

хватались за это его качество как за спасательный круг,

сильнейшие могли вкушать его благоволение и любовь,

немало гордясь этим. Итак, это был кто-то, кому он

всецело доверял, — никто другой не осмелился бы

войти в королевскую палатку. Придя к такому выводу,

Яков вздохнул и расправил плечи. Под его знаменами

служили и люди, оказавшиеся изменниками, и при их

представлениях о чести они могли предать и его самого,

подвернись для этого благоприятный случай.

Он подошел к столу, взял лежавшие на нем бумаги и,

вернувшись к кровати, решил заново перечитать их.

Подложив под спину несколько подушек, он стал

смотреть бумаги в том порядке, как они лежали. Ему

доставило глубокое удовлетворение сопоставление того,

что он планировал, с тем, чего уже удалось добиться.

Яков вспомнил о самом верном и самом надежнейшем

из своих подданных — Доноване Мак-Адаме. Ему он

поручил самую важную задачу, питая к нему особое

доверие, которое тот не раз оправдал.

Как на ладони он увидел перед собой долины

Шотландии и гористый край, за которым лежала

Англия. Подумал он о Данбаре и Хейлсе, двух городах,

из которых Данбар, укрепленный порт, являлся ключом

ко всей Шотландии. Верное чутье подсказывало ему,

что Патрик Хепберн уже взял эти города, и ему самое

время идти на столицу — Эдинбург. Овладев в

19

кровавой войне этими ключевыми пунктами, далее он

сможет распространить свою власть и на Глазго. Не

сомневался он и в том, что Донован Мак-Адам сумеет в

полной мере оценить ущерб, нанесенный стране

мятежом,

поможет

ему

восстановить

прежнее

благополучие и создаст надежный фундамент для его

царствования.

Нужны были люди вроде Донована, чтобы удержать

под властью короля пограничье. Вне всякого сомнения,

в Англию уже во весь опор неслись всадники с вестью,

что мятежники под предводительством молодого

принца одержали сегодня победу, и теперь Англии,

хочет она или нет, придется иметь дело с человеком,

занявшим трон прочно и надолго. Вместо пугливого и

боязливого союзника Генриху Тюдору придется иметь

дело с владыкой, которого нельзя ни купить, ни запугать

и которому придется отдавать королевские почести.

Яков был отлично сложен и красив: волосы отливали

каштановым цветом, в глазах таились сила и

уверенность.

Неожиданно в палатку короля вошли двое.

Один был рослым, мускулистым человеком с густой

бородой — лорд Дуглас, второй — Джон Флеминг,

человек с глазами, шныряющими по всей комнате: по

столу, по постели, где Яков оставил бумаги, пока

наконец они не остановились на короле.

Молчание пришедших раздражало Якова. Он послал

их на поиски отца сразу же после сражения и теперь с

нетерпением ждал новостей.

— Ну, господа? — Его голос звучал обманчиво тихо.

— Вы отправились несколько часов назад, что же вы

имеете мне сообщить?

20

Лорд Дуглас покачал головой.

— Пока никаких известий, сир.

Флеминг улыбнулся, чтобы привлечь к себе внимание

короля, и негромко добавил:

— Ваш отец бежал, ваша милость. Он, сломя голову,

помчался в поисках укрытия, вероятнее всего, в

направлении границы с Англией, как какой-нибудь

трусливый...

Голос его застыл, а улыбка сошла с губ при виде того,

как окаменело и наполнилось яростью лицо Якова.

Король не мог перенести, чтобы кто-то позволил себе

говорить об его отце в таком тоне. Яков-старший от

природы отличался милосердием, но его сын вовсе не

собирался быть таким же снисходительным.

— Вы дали указание разыскать вашего отца, сир, и мы

приложили все усилия. Его обязательно найдут. Вы

приказали, чтобы он был доставлен живым и

невредимым, и едва ли среди ваших подданных

найдется хоть один, который осмелится нарушить вашу

волю. Мы его отыщем.

— Так, — тихо сказал Яков. — Вы перекрыли все

дороги, по которым можно ускользнуть?

— Да, ваша милость.

Король ничего не ответил: его обуревали самые

противоречивые чувства. Он был до предела уязвлен,

вскользь высказанным, упреком отцу в трусости и

малодушии, но сейчас его пьянило ощущение победы.

Действительно, в ожесточенной борьбе он отвоевал у

своего отца престол; теперь перед ним стояла задача не

в пример более трудная — любой ценой удержать

власть. И он понимал, что люди, изменившие отцу, при

случае не погнушаются изменить и сыну! Что ж, он

21

заставит их плясать под свою дудку, преподнесет урок

суровый и решительный. Он будет королем, знающим,

как надо править.

— Патрик и Донован в Эдинбурге, чтобы приготовить

мне королевский замок. Пора вступать в права владения,

господа.

— Мы отправляемся прямо сейчас, сир?

— Да.

— И даже не станем ждать известий о вашем отце?

— Эти известия в любом случае дойдут до меня. Не

вы ли заверяли, что найдете его во что бы то ни стало?

Готовьтесь к отъезду, через час мы выступаем.

Это был приказ короля, и присутствующие не

осмелились выказать колебание или нерешительность;

они

лишь

обменялись

короткими

взглядами,

поклонились и вышли.

Яков вновь остался один. Он так надеялся получить

известия об отце, точнее, одно известие — что тот жив и

невредим. Он собирался овладеть троном, но не

совершать преступление, которое камнем лежало бы на

его душе всю жизнь. Он расправил плечи, шагнул к

выходу из шатра и взглянул на лагерь, похожий после

команды к сборам на разворошенный муравейник. И

вновь он вспомнил о Патрике и Доноване Мак-Адаме,

которые должны были захватить Эдинбург и

дожидаться там его прибытия. Отчего им овладело

внезапное чувство, что, кроме этих двух людей, ему,

возможно, не на кого положиться?

Яков скакал во главе войска к Эдинбургу, не

подозревая

о

незначительных,

казалось

бы,

происшествиях, случившихся в различных местах

королевства, — происшествиях, которым суждено было

22

оказать самое серьезное влияние на весь ход его

царствования.

Городской центр Эдинбурга казался обезлюдевшим.

Лавки и мастерские закрыты и забаррикадированы,

жители, способные носить меч, ушли, чтобы сражаться

за своего короля, Якова III. Дома наглухо затворены, и

свет не пробивался сквозь закрытые ставни. Зловещая

тишина, словно глубокой ночью, нависла над городом.

Замок был тоже пуст, воины ушли вслед за королем, и

многих из них уже не было в живых. Улицы безлюдны,

одни духи и приведения бродят по ним.

Большие, нарядные дома в богатом квартале, где

жили аристократы, заперты на засовы. Внутри

молчаливые женщины ждали весточки от близких: ведь

исход битвы был еще не известен.

В одном из домов, в комнате с обшитыми дубовыми

панелями стенами оставались две девушки. Вот уже

какое-то время они не проронили ни слова, будучи

поглощены мыслями о брате и представляя себе, как он

с мечом в руках сражается в водовороте свирепой

схватки.

Одна из них напоминала нежный цветок: бледная, с

кремовой кожей и вьющимися черными волосами,

заплетенными вокруг головы в тяжелую косу. При

первом же взгляде на нее возникало ощущение

хрупкости. Широко раскрытыми фиалковыми глазами

она следила за движениями второй девушки — та, не

находя себе места, мерила из угла в угол комнату

широкими, нервными шагами.

23

— Метаться по комнате, как тигрица по клетке —

толку мало, — сказала брюнетка. — Новости от этого

быстрее не придут.

Кэтрин Мак-Леод резко остановилась и обернулась.

Если

первая

девушка

казалась

воплощением

утонченности и нежности, то Кэтрин была само пламя и

порыв. Ее темно-каштановые волосы переливались в

отсветах слабо горящего камина, а на решительном,

украшенном румянцем лице блестели зеленые глаза.

— Боже, как бы мне хотелось быть мужчиной! Тогда