выдохнуть его имя, сжал ее голову ладонями и

поцеловал вновь, жадно и страстно, словно стремился из

глубин ее извлечь и присвоить всю ее сущность, все ее

существо.

Кэтрин пыталась найти слова, чтобы дать ему

почувствовать ее боль и страдания при одной мысли о

том, что он может быть с Дженни; но его серые глаза

вновь

лишили

ее

дара

речи.

Кэтрин

вдруг

почувствовала, что все его разговоры о Дженни не более

чем слова, что любит он ее, и даже отрицать это

смешно.

Тщетно пыталась она бороться с затопившими ее

чувствами, оторваться от его губ... Битва вновь была ею

проиграна, всякий дух сопротивления сломлен. Он

ослабил свою хватку, но ее собственные руки

неизвестно как и почему оказались на его плечах и

обвились вокруг могучей шеи Донована...

Словно уловив момент капитуляции, он уже ласкал ее

и целовал вновь и вновь. Кэтрин в последний раз

попыталась собрать остатки воли, но вместо протеста

издала слабый стон страсти.

Донован не мог ни о чем думать, кроме как о чуде,

происходящем всякий раз, когда он держал жену в

объятиях. Тело ее сдавалось... Но вся ли Кэтрин в его

власти? Действительно ли эта сводящая с ума,

непредсказуемая женщина всецело его в эти моменты?!

Ведь когда она была в его объятиях, губы ее

приоткрывались

навстречу

его

губам,

тело

сладострастно изгибалось, стремясь как можно теснее

370

прижаться к нему! Донован не хотел ничего, только

возноситься с ней на волшебные высоты страсти, где

уже нет «я» и «ты», где остается лишь одна истина —

слепящий

свет

блаженства...

Он

прижался

к

пульсирующей жилке на шее жены, в то же время

освобождая ее от одежды, пробиваясь к мягкому теплу

ее плоти; Кэтрин дрожала, желание переполняло ее,

стремясь выплеснуться на поверхность. Она слабо

застонала, прося еще, еще, еще...

Он, проникнув в нее, начал двигаться, сперва

медленно, ловя каждый момент, играя с ней, дразня и

возбуждая пальцами и губами, пока она не забилась под

ним в страстном экстазе. В ее мире теперь не оставалось

ничего, кроме него и горячих волн желания,

затопляющих ее сознание; плоть Донована, казалось,

превратилась в горячий, раскаленный меч, пронзающий

саму ее душу, заставляющий все ее существо молить об

освобождении от этой муки. Почувствовав, что она

больше не в состоянии ждать, он проникал в нее глубже

и глубже, вновь и вновь...

Откуда-то она слышала свой голос, свои всхлипы и

мольбы; Донован шептал несвязные слова любви и

желания ей на ухо, и оба утратили чувство времени.

Холодным и мучительным показалось Кэтрин

возвращение к реальности; она испытывала стыд и

опустошенность, и разрыдалась в безутешном горе. Она

плакала, полагая, что для мужа она не более чем одно из

удобств жизни, способ извлекать удовольствие!.. Как

всегда, за мигом несказанного блаженства настал час

сомнений и неуверенности, час расплаты.

Донован чувствовал, что жена плачет, и не мог

утешить ее. Она отвернулась от него, и прошло много

371

времени, прежде чем смогла уснуть. Но Донован уснуть

так и не смог. По мере того, как бессонная ночь

тянулась, в нем начало зарождаться осознание ситуации.

Да, он проиграл. Он любит ее больше, чем любил

Дженни или кого-либо еще. Он не может без нее, и

утром ему придется признать эту горчайшую правду.

Ведь если Кэтрин любит Эндрю, то ему, Доновану,

придется делать выбор: либо ее счастье, либо его право

держать ее рядом с собой до конца. Завтра... завтра он

придет к окончательному решению...

Перед самым рассветом Донован Мак-Адам уснул.

24

Рассвет уже позолотил утренние облака, когда Кэтрин

осторожно выскользнула из кровати. Тщательно

одевшись, она немедленно поспешила к Энн, которая

уже не спала, что немало удивило Кэтрин. Она не знала,

что сестра плохо спала с момента бегства Эндрю, долгие

ночные часы молясь то за благополучие любимого, то за

здоровье и счастье Кэтрин, то за саму себя, чтобы иметь

силы встретить грядущие испытания.

—

Кэтрин, я не ждала тебя так рано!

—

Ничего, я подожду. Только поторопись,

пожалуйста, Энн.

—

Хорошо, — кивнула сестра.

Она оделась с максимальной быстротой, поглядывая

на Кэтрин, которая в нетерпении расхаживала по

комнате, как пойманная тигрица.

Кэтрин необходимо было уехать раньше, чем

проснется Донован; ей хотелось побыть в своем старом

доме одной хотя бы немного, а затем уже начать жизнь в

372

отдалении от Донована, разъезжая по всей Шотландии и

навещая бесчисленных родственников.

К тому времени, когда Энн собралась, нервы Кэтрин

были на пределе. Слуги и конюхи внизу в безмолвном

изумлении взирали на двух юных леди, поднявшихся

чуть свет и собирающихся отправиться неизвестно куда,

да еще без сопровождения.

Какое-то время сестры скакали молча. Энн видела,

что Кэтрин в смятении, но не считала себя вправе

спрашивать о чем-то, а тем более давать советы. Та

всегда играла в семье главную скрипку, держала в руках

все нити управления домом, и Энн не сомневалась, что и

на этот раз сестра найдет единственно правильный

выход из положения.

Энн давно перестала сомневаться в любви Кэтрин к

мужу; только упрямство оставалось той преградой,

которую леди Мак-Адам оставалось преодолеть на пути

к душевному миру и счастью. Разумеется, Энн не могла

судить с той же уверенностью о чувствах и настроениях

лорда Мак-Адама, но и он, как ей казалось, всего лишь

не хотел или не умел выразить в словах то чувство,

которое доводило его до крайней степени исступления.

—

Кэтрин, ты... ну, в общем, ты собираешься

пожить со мной в доме какое-то время?

—

Совсем немного.

—

Хорошо... — со вздохом облегчения сказала

Энн, но облегчения этого хватило ненадолго.

—

Потом я собираюсь поехать в Напьер.

—

В Напьер? — Энн вздрогнула от удивления. —

Но для чего?.. Что ты там собираешься делать?

—

Навестить своих кузенов и кузин, — заявила

Кэтрин.

373

—

Кузенов... кузин... Что-то никогда ранее они не

пробуждали в тебе родственных чувств.

—

Я и не собираюсь надолго у них задерживаться.

—

Не понимаю.

—

А что тут не понять? Я решила на время

сделаться путешественницей.

—

Не собравшись толком в дорогу, не захватив с

собой прислугу, без сопровождающих, без...

—

...Без мужа, — закончила Кэтрин. — Да, именно

так. Я прихватила с собой деньги и некоторые

драгоценности. Для нас полезно будет пожить врозь.

Может быть, я смогу отыскать Эрика. Так или иначе, я

хочу принадлежать себе, хотя бы на время.

—

Кэтрин, ты уверена, что хочешь именно этого?

Я ни разу в жизни не видела, чтобы ты от кого-то или от

чего-то убегала.

—

В моем положении это единственный выход.

—

Не думаю, что Донован спокойно проглотит

твою выходку.

—

Он получит то, чего давно добивается. Наше

богатство уже перешло в его руки. Наши земли, наш

дом, наши имена и титулы — все его. С него хватит.

—

Кэтрин... Почему ты не уведомила Донована о

своем отъезде?

—

Чтобы дать ему возможность и дальше держать

меня как в тюрьме!

— В тюрьме?! Если возможность поутру разъезжать

на лошади без всякого сопровождения ты называешь

тюрьмой, то я не знаю... Может быть, тюрьма не вне

тебя, а в твоей душе?

—

Нет, мой тюремщик — он, — тихо сказала

Кэтрин.

374

—

Взгляни попристальнее в свое сердце. Ты сама

свой мучитель и тюремщик.

Кэтрин, пораженная, посмотрела на Энн. Сестра за

недолгое время стала совсем другим человеком.

—

Что ты знаешь о наших отношениях? —

бросила она, испугавшись вдруг, что в руках у Энн, не

дай Бог, ключ от той двери, в которую она ломится

вместо того, чтобы открыть.

—

Насильное замужество, когда никто не

спрашивает твоего согласия, любовь к кому-то, с кем ты

не можешь разделить жизнь. Бояться за него и не знать,

где он и что с ним... — В голосе Энн звучал гнев. —

Как видишь, кое-что я способна понять хотя бы по своей

собственной судьбе, которая, между прочим, гораздо

безрадостнее твоей, потому что я, в отличие от тебя, не

смогу полюбить своего будущего мужа, как любишь ты,

вопреки всем своим словам, Донована Мак-Адама.

На глазах у Кэтрин блеснули слезы, но она лишь

стиснула зубы и подняла выше подбородок.

—

Но это-то как раз самое страшное, что может

быть... — сказала она тихо.

—

Как ты можешь...

—

Могу, потому что это именно так. Донован

считает любовь забавой для дурачков и не желает о ней

говорить. Он женился на мне как на племенной кобыле,

для того чтобы я плодила наследников. Мы и месяца не

прожили, а он уже завел любовницу, Дженни Грэй. Он

ее раньше любил и до сих пор ее хочет, и я тут ничего не

могу поделать.

—

А ты пыталась?

—

Не умолять же его?!

375

—

Твоя

гордость

превращает

тебя

в

величественную дуру, Кэтрин, — раздраженно сказала

Энн. — Откуда у тебя уверенность, что он держит

любовницу? Я не слышала при дворе ничего по этому

поводу, а ведь сплетни никого не щадят. Я думаю, ты

сама бросаешь тень на светлый день и видишь черное

там, где его нет.

—

Я сама наблюдала, как они возвращались с

поездки, и надо было видеть, какой потрепанный вид

был у Дженни.

—

А что он сказал?

—

Что он скажет... Мальчишеские объяснения, что

он подобрал ее на дороге после того, как она упала с

лошади. Но вид у нее был такой довольный, такой... Ну,

я и устроила этот фокус с ее вселением в наши покои.

—

Боже, Кэтрин... какой бред! А ты не

допускаешь, что он сказал тебе правду? А леди Грэй, как

женщина

умная

и

пронырливая,

моментально

воспользовалась твоей глупостью.

—

Он... он с того дня не раз виделся с ней. Да и до

того была ночь, когда он не объявился дома!

Голос у Кэтрин сорвался от волнения и злости.

Энн чуть улыбнулась:

—

Да ты ревнуешь, — сказала она негромко. —

Ревнуешь и из упрямства изводишь себя и предмет

своей любви.

—

Я его не желаю... И не желала.

—

А я всегда считала, что мы с тобой всегда

говорим начистоту.

Только тут Энн заметила слезу, покатившуюся по

щеке Кэтрин.

376

—

Что толку ото всего этого, Энн? Донован обо

всем сказал ясно и недвусмысленно. Он меня не любит,

не будет любить и считал, и считает любовь девушки

ловушкой для слабоумных. Как можно жить с

человеком, если ты ему постоянно отдаешь себя всю, а в

ответ ничего не получаешь!

—

Кэтрин, не позволяй гордыне ломать твою

жизнь. Поговори с ним!

—

Это не гордыня, а понимание порядка вещей. Я