- Это все ерунда. Прятаться опасно, особенно если он такой любопытный. Давай между делом скажем ему, что познакомились тут и просто квасим вместе. И все. Я, мол,  тут с тетей отдыхаю, ее предъявлять не будем, бухать будем в его номере… Ну вроде как у меня нельзя – я с тетей, а у тебя… Ну раскидано все… Или мои вещи спрячем… Или там соседи с ребенком за стеной, ругаются, тишины требуют… Короче, что-то такое! – она деловитым голосом излагала свои идеи, и я понял, что план у нее уже готов и она просто не хочет его раньше времени рассказывать.

- Лен, ты что придумала? Говори сразу.

Она обернулась и, рассеянно глядя поверх меня, произнесла:

- Ну, все просто… Если станет понятно, что он меня узнал, - напьемся, ты уйдешь, я его трахну, а потом ему скажу – все, пиздец, мальчик мой, муж убьет нас обоих. Напугаю его Бориной брутальностью, скажу, что у него друзья-бандиты и что его-то мой муж по-любому жить не оставит. Он испугается и будет молчать. Как ты полагаешь, он испугается?

Степень женского цинизма в очередной раз меня удивила. С другой стороны, определенная логика в этом была. Я знал про Гришу одну неприятную историю: в свое время он регулярно поносил некоего уважаемого человека, хвастаясь, что готов с ним судиться и публично доказывать свою правоту. Кто там был прав – это вопрос второй, а вот финал истории был поучительным: уважаемый человек пригласил Гришу на разговор, а когда тот пришел, ему с глазу на глаз и в очень доверительной манере было обещано, что после следующего пасквиля ему сломают ноги. Естественно, на этом правдоискательство и закончилось. Короче говоря, угроза физической расправы могла подействовать нужным образом. Однако меня беспокоило форсирование событий с нашей стороны. Кроме того, чего уж греха таить, задел сексуальный аспект плана – Ленка, моя Ленка, и это чмо? Нет, ну то есть мы даже обсуждали полусерьезно идею найти на курорте третьего и поэкспериментировать в этой области, но вот поганого Гришу я категорически не мог представить с ней и в ней.

- Ты серьезно будешь с ним это… да? – спросил я и для пущей глупости еще и хмыкнул.

- Ну, раз убить его ты не можешь, что еще делать? Мне, в общем, не трудно, если честно… Приятного мало, но что делать-то… - она ответила очень серьезно, и мне стало совсем неудобно. – Это вам сложно изображать похоть, у нас все просто, в крайнем случае – смазки капнуть и постонать пять минут… Фигня.

На самом деле мужчины тоже могут изображать оргазм, подумал я. Это волшебное открытие я совершил совершенно случайно и, откровенно говоря, поздно. В период краха наших полусемейных отношений с Дашей, когда я уже совсем не интересовался ею сексуально, а она периодически требовала внимания, я пришел к выводу, что если ввести член в презервативе внутрь и какое-то время продержаться, то потом можно просто заявить, что кончил, и на этом завершить процедуру. Главное – быстренько утилизировать презерватив. Да, даже в постоянных отношениях я настаивал на их использовании. Уже хотя бы для того, чтобы не заразить постоянную девушку чем-нибудь неприятным, подхваченным в опасном мире случайного секса.

- И как будем действовать? Я готов участвовать, - тогда это показалось мне хорошей идеей, даже в чем-то возбуждающей, хотя первым делом я для себя решил, что после Гриши я с ней, наверное, уже никогда не смогу, но до этого самого «никогда» еще надо было дожить. А еще я подумал, что менее всего мне бы хотелось жить с общей, одной на двоих с Гришей, тайной.

- У, как я тебя вчера расцарапала, – Ленка стояла перед зеркалом, пытаясь что-то сделать со своим помятым лицом, и смотрела на отражение моей спины. Сразу после ее слов я почувствовал, что спина действительно саднит, и пошел в душ.

- А ты мне на бедрах синяки оставил, садист проклятый! – услышал я сквозь шум воды и даже улыбнулся. Нет, все-таки мы были замечательными любовниками.

Выйдя из душа, я посмотрел на часы. Общий завтрак мы, как обычно, проспали и потому заказали завтрак в номер.

Пока его готовили и несли, я успел побриться, почитать книжку и даже посмотреть новости. Ленка все это время была занята различными гигиеническими процедурами, полностью уйдя в свои мирные хлопоты.

В дверь вежливо постучали. С легким волнением я пошел открывать, но это была всего лишь горничная с тележкой.

Мы не спеша и даже с аппетитом поели. В конце концов, думал я, пока ничего страшного не случилось. Ленку он еще вообще не видел, времени до отъезда у нас не так много. Может быть, удастся все как-то свести к глупой болтовне трех случайно встретившихся земляков… Хотя, конечно, это все было ерундой: болтовня болтовней, но Ленки тут не могло быть ни под каким соусом, так что ее план в данной ситуации представлялся не худшим вариантом.

После завтрака мы еще раз все обсудили. Договорились, что я между делом встречу Гришу, мы пойдем к бару у бассейна, где нас и найдет, разумеется совершенно случайно, Ленка.

Я осторожно покинул номер, предварительно оглядев коридор, и торопливым шагом вышел на оперативный простор. Солнце даже сквозь очки слепило глаза.

Сразу вспотев от жары, я, тем не менее, старательно обошел всю территорию отеля, делая вид, что гуляю, но Гриши так и не нашел. Тогда я подошел к стойке регистрации и попытался выяснить у некрасивой улыбчивой турчанки, где поселился мистер Пенников. Задача оказалась не такой простой, и это меня до некоторой степени взбодрило. Может быть, он поехал на какие-нибудь дурацкие экскурсии, и этот день можно будет провести спокойно. Короче, я уже собирался вернуться в номер, как вдруг увидел Гришу.

Он как раз входил в холл торопливым шагом. Погруженный в свои мысли, он нес в руках аляповатый пакет и широко улыбался чему-то своему.

- О, привет! А я как раз тебя ищу! – изобразил я радость.

- А я за сувенирами ходил! Вот, купил тарелку и магнитиков всем, ну, Полинке, Лерке… Ну, всем нашим… Вот! – он запустил тонкую руку в пакет и вытащил оттуда грубо размалеванную пальмами и цветами тарелку.

- Это круто! Давай я только заброшу это к себе да пойдем вместе! – гостеприимно предложил он. И мы пошли.



8.

…Гриша жил на третьем этаже, и, пока мы ждали лифт, пока ехали в нем, пока шли по длинному коридору, мой спутник без умолку болтал. Он похвастался мне каждым предметом своего гардероба, включая трусы, и даже анонсировал укрытую под ними татуировку с изображением человека-паука, которой он, очевидно, особенно гордился. Зачем парню человек-паук на пояснице – я так и не понял, но уточнять не стал.

Я шел сзади, с ненавистью разглядывая его грушеобразную фигуру, с кривыми безволосыми ногами, с толстыми ляжками и тонкими паучьими руками, разглядывал его отвратительной расцветки рубашку, его по-детски короткие шорты, его затейливо выстриженный затылок. Хотелось пнуть его со всей силы, просто так, молча, потом плюнуть в лицо и уйти. Но я с деланой радостью поддакивал каждому его слову и покорно шел за ним.

Гришина комната уже успела пропахнуть его запахом, мерзким и едким запахом молодого козла. Чужой запах, особенно запах чужого мужского тела, всегда раздражал меня. Я никогда не жил в общежитиях и с ужасом вспоминал убогую казарму, где провел месяц военных сборов, – там запах не очень чистых мужских тел достигал трудновыносимой концентрации. Эта нелюбовь к чужим ароматам и служила, очевидно, гарантией моей гетеросексуальности: если сам по себе вид голого мужчины в одной постели со мной меня ничуть не смущал, что подтверждали несколько удачных групповух, то вот запах чужой мужской плоти, особенно не очень чистой, действовал на меня совершенно антисексуально (это открытие относится все к тем же немногочисленным коллективным экзерсисам). Короче говоря, от мысли, что с этой вонючкой придется какое-то время возиться и тут, а потом в городе поддерживать нормальные отношения, меня передернуло.

- Может, виски выпьем, пока я переодеваюсь? За встречу?! – он уже разливал питье в стаканы, одной рукой стряхивая с себя рубашку. Обнажилась безволосая грудь, и это зрелище породило во мне новую волну раздражения, смешанного с брезгливостью.

- С радостью! – я взял стакан и залпом выпил его, тайно надеясь, что полегчает.

Гриша отбросил рубашку в угол и, к моему ужасу, начал снимать шорты. Я углубился в изучение этикетки. Гриша в это время разделся, причем догола, ибо под шортами никакой нижней одежды не обнаружилось.

- Смотри, клевая же татуировка! – похвастался он, и я вынужден был обозреть его рыхлую розовую задницу с прыщами и идиотской татуировкой. Я, если честно, не большой любитель бани и общих душевых, а потому голый парень рядом меня несколько озадачил. Гриша же, похоже, даже не задумался о том, нормально ли его поведение, неуклюже натянул купальные шорты и взялся за свой стакан.

- Ну, за встречу! В городе мы как-то мало общались, хоть тут… А то мне про тебя много чего рассказывали, – Гриша с преувеличенной многозначительностью посмотрел мне в лицо и стукнулся стаканом о мой стакан.

Меня слегка передернуло от такого вступления. Кто и что ему мог рассказать, и, что самое неприятное, что и кому он пересказал и с какими комментариями – даже думать об этом не очень хотелось.

- Да уж, да уж…- промямлил я и вновь приложился к стакану.

Виски было дешевое и теплое, а потому неприятно пахло сивухой. Или это я уже все вокруг воспринимал в негативных тонах? Не удивительно: необходимость слушать неприятного человека, дышать его испарениями и пить теплую зловонную алкогольную жидкость создала труднопередаваемое словами ощущение мощнейшего дискомфорта.

Застольный разговор все-таки потек, но главным образом Гришиными стараниями.

- Я же буквально перед отлетом губернатора видел! – многозначительно сообщил Гриша и с нескрываемой гордостью посмотрел на меня. В его глазах так явно читалось ожидание заинтересованности и восторга с моей стороны, что я почти мгновенно сориентировался и выдавил необходимые слова:

- Да что ты? И что старик, весел и бодр?

Больше от меня ничего не требовалось. Юный щелкопер мгновенно взвился под облака, и на меня нескончаемым потоком полились малозначительные и совершенно ненужные мне факты и сплетни со зловонной и скучной областной политической кухни.

Я уже много лет не работал журналистом и вспоминал это время с удивлением и даже какой-то брезгливостью. Гриша же переживал пик звездной болезни, и в данном случае это совершенно не образное выражение, как оказалось.

Передо мной сидел светящийся от собственного величия сопляк, искренне полагающий, что его писанину не только читают серьезные люди, но даже и учитывают ее при принятии решений. Он верил, что случайные кивки в коридоре и несколько вымученных слов, сказанных ему на бегу «великими мира сего», возносили его до каких-то там высот жизни, придавая его собственной фигуре особое значение и смысл.

В другой ситуации я громко расхохотался бы ему в лицо, но при сложившемся положении вещей мне приходилось униженно поддакивать, и всякий раз, когда Гриша небрежно говорил что-то вроде: «Ну, та моя статья про отставки в правительстве…», я, делая понимающее лицо, мямлил: «Да, ну конечно!»

Мой принудительный собеседник был моложе меня, и, как это ни печально признавать, в чем-то походил на меня в начале моей собственной карьеры. Более того, местами я с ужасом узнавал себя, молодого и борзого, и становилось мне страшно. Боже мой, а как бы я повел себя в такой ситуации? Черт знает, растрезвонил бы всем вокруг? Или попытался быть джентльменом? Но с какой стати? Джентльменство – оно или врожденное, или возникает с годами, от размеренной и сытой жизни.

От таких мыслей мне сделалось вдвойне страшней. Господи, каким я был глупым и жестоким в его годы! А Гриша был явно глупее и, наверное, более жестоким (или мне так хотелось думать). Во всяком случае, страх и отвращение заставляли меня наделять его самыми скверными чертами характера. С другой стороны, все эти пакости я находил в своем сознании, то есть, признав таки определенное сходство себя и Гриши, я мог бы действительно как-то предвидеть его реакции.

Увы, но предвидения мои были самого мрачного свойства.

Что я вообще знал о нем? Что ему двадцать два года. Что он рос без отца и в школе был отличником. Вообще, выяснялось, что я довольно много знал об этом человеке, - вроде бы никогда и не собирал специально никакой информации, но вот она, особенность любых тусовок – так или иначе, все про всех все знают. Или думают, что знают.

Писать он начал рано, чуть ли не с четырнадцати лет. Сначала во всякие школьные многотиражки, а лет с семнадцати – во взрослые газеты, хотя, конечно, уровень газет был, прямо скажем, не очень высокий. Но на безрыбье и рак рыба, и не Гриша первый этим воспользовался.

Вечный кадровый голод и личное Гришино упорство быстро сделали юного мальчика звездой губернской журналистики, он менял одну редакцию на другую, постепенно убеждаясь в своей гениальности.