Оценивая захлестнувшие его чувства стыда и раскаяния, он вдруг ясно понял: если бы Линнет спала с другим мужчиной, она вела бы себя совершенно не так, как вела себя на самом деле, отвечая на его нелепые и вздорные обвинения в неверности. Боже, что он наделал? Он, считавший Линнет недостойной его, в мгновение ока поменялся с ней местами. Теперь не она, а он был не достоин ее.

Томас внезапно протрезвел от этой мысли. Боже, если бы Линнет увидела его сейчас: грязного, полупьяного, опустившегося. Он был омерзителен самому себе. Нет ему прощения. Но если он бросится к ее ногам, будет ее умолять, просить о прощении…

Вернувшись в «Таттерсоллз», Томас взялся за ум, бросил пить. В один прекрасный день собравшись с духом, он тщательно побрился, аккуратно оделся и направился в Лэнсдаун, полный решимости вернуть назад жену и своих детей.

Войдя в дом герцога, он без лишних слов отпихнул в сторону дворецкого Снеллинга, как всегда, мрачного и неприязненного, прошел на середину гостиной и громко позвал Линнет. Однако первой на его крики явилась не она, а ее мать, герцогиня.

— Ступайте домой, Томас, к своим лошадям, — повелительно проговорила она. — Вам здесь нечего делать.

— Напротив, мне здесь есть что делать. Здесь моя жена и дети. Я приехал забрать их с собой.

— Они не хотят ехать с вами, — ледяным тоном произнесла старая герцогиня.

— Давайте об этом мы лучше спросим их самих, — дерзко ответил Томас. Хоть держался он вызывающе, в глубине души он робел.

— Это уже не первый раз, когда Линнет вынуждена сделать выбор между вами и мной. Пусть она сама решит, оставаться здесь или…

— Она будет решать? — Герцогиня рассмеялась, от ее сиплого, зловещего смеха у Томаса похолодело сердце. — И это после того, как вы погубили ее и его светлость и выгнали ее отсюда.

Смысл ее слов не сразу дошел до изумленного Томаса. У него все поплыло перед глазами.

— Линнет сказала вам, что я ее погубил? Обесчестил?

— Вот именно. Она пришла к нам сразу после того, как это случилось. Она раскаивалась, плакала и молила о прощении. Она заверила нас, что вы женитесь на ней. Я попыталась убедить его светлость отослать ее на время в самое далекое наше поместье, чтобы проверить, не приведет ли ее падение к самым худшим последствиям, но муж не хотел ничего слышать. Вы говорите, что Линнет сделала выбор, но после того, как вы погубили ее, у нее не было никакого выбора.

— Нет, — срывающимся голосом прошептал он, затем почти крикнул: — Я не губил ее.

— Не надо кричать, лучше ступайте к себе домой. Прошлое пусть останется в прошлом, ведь его светлость и я простили Линнет.

— Она вам солгала. Клянусь, до свадьбы я до нее и пальцем не касался. Линнет, где же ты? — отчаянно закричал он.

В этот миг наверху лестницы появилась она, бледная, исхудавшая, но несмотря на это, самая прекрасная на свете и самая желанная для него женщина.

— Зачем ты приехал, Томас? — В ее голосе звучала ничем не прикрытая боль. Линнет одной рукой держалась за перила лестницы, другой за низ живота.

— Я приехал забрать тебя и детей. Разве вы не моя семья?! Я всегда так верил тебе. Думал, что ты никогда меня не обманываешь. — Его голос упал. — Но тогда почему ты сказала родителям, что я погубил тебя?

Линнет медленно спустилась вниз, по ее лицу текли слезы.

— Я боялась, что они не дадут своего согласия. Но ведь я выбрала тебя, тебя… я отказалась от всего ради нашей любви…

— Ты никогда от них не отказывалась, — мгновенно впав в ярость, закричал Томас. — Ты им солгала, и они, а не ты, отказались от тебя. А когда родился Алекс, они пришли к нам, и ты их приняла без всяких возражений. Стоило им позвать тебя, как ты, бросив все, ехала к ним. Ты ходила перед ними на задних лапках, угодничала, и ради чего?

— Ради наших…

— Только не приплетай сюда детей, они тут ни при чем. Ты сама погубила свою жизнь и мою тоже.

— Не смей так говорить! — вспыхнула Линнет.

— Тогда собирайся, бери детей, и мы вместе поедем домой. Докажи мне на деле, а не на словах, что ты по-прежнему любишь меня так же сильно, как я тебя.

— Но ведь они мои родители, — захныкала Линнет.

— А я твой муж.

Вдруг откуда-то сверху послышался шум. Они оба подняли глаза и увидели перепуганную гувернантку, которая бежала к сидевшим на самой верхней площадке Диане и Алексу. Дети сидели плотно прижавшись друг к другу. На их лицах отражался страх, тот самый детский страх, который в отдельные мгновения кажется самым жутким на свете. Гувернантка, подняв детей, повела их куда-то в глубь дома.

— Никакой ты мне… — Линнет не успела завершить свою гневную отповедь. Схватившись за живот, она вдруг согнулась пополам от сильной боли.

— Линнет! — в ужасе закричал Томас и, подскочив к ней, подхватил на руки. Если бы он чуть-чуть промешкал, то она повалилась бы на пол. Линнет стонала, плакала, билась в его объятиях, он ее утешал, называл ласковыми именами, успокаивал как мог. Все бесполезно. Томас бросил отчаянный взгляд на герцогиню.

— Ну что же вы стоите, как мраморное изваяние? Сделайте что-нибудь! — Его призыв возымел действие. Герцогиня принялась раздавать указания служанкам, силуэты которых угадывались в проемах дверей.

— Послать конюха за врачом. Принесите сюда чистые простыни. А вы следуйте за мной.

Бережно держа Линнет на руках, Томас последовал за герцогиней. Они прошли в спальню. Кровать уже была покрыта чистой белой простыней.

— Кладите ее. — Несмотря на драматичность ситуации, в голосе герцогини не было слышно ни теплоты, ни нежности.

Томас медлил, не желая расставаться с драгоценной ношей. Вдруг он почувствовал, что рукав его куртки стал мокрым.

Он удивленно посмотрел на руку, и только тогда его сознание пронзила мысль.

— Это начались роды? Неужели она потеряет младенца?

— Все может быть, — невозмутимо ответила герцогиня.

Он осторожно положил Линнет на кровать, ее побледневшее лицо было таким же белым, как и цвет простыни. Упав на колени рядом с кроватью, он схватил безжизненно лежавшую на постели руку.

— Можете идти, мистер Мерриуэзер, — сказала герцогиня.

Томас отрицательно замотал головой, не отпуская жену и не сводя глаз с ее лица.

— Только не вздумайте силой вывести меня отсюда, не то вы горько пожалеете об этом.

— Боюсь, вы слишком много себе позволяете. — Тут герцогиня усмехнулась. — Неужели вы полагаете, что ваша помощь для нее важнее и действеннее, чем помощь женской прислуги?

Линнет застонала от очередного приступа боли. Открыв глаза, она с неженской силой сжала его руку, словно не желая отпускать его от себя.

— Томас?

— Я здесь, моя любимая.

По ее виду было заметно, как сильно она боится.

— Томас, неужели я умираю?

— Нет. — Он ласково сжал ее руку. — Ты не умрешь. Что за глупости приходят тебе в голову?

Глаза Томаса расширились от ужаса. Он увидел, как под ней вдруг расплылось большое кровавое пятно. Ему стало страшно, несмотря на уверенный тон, уверенности в нем не было никакой.

Казалось, прошли года, века, прежде чем появились врач, пожилой джентльмен, и акушерка. Оценив всю тяжесть ситуации с первого взгляда, врач попросил всех выйти из спальни.

— Она моя жена, — запротестовал Томас. — Я ни за что не покину ее.

— Вы будете только мешать, если останетесь, — заметила акушерка, ласково кладя руку ему на плечо. — Ступайте, сэр. Мы с врачом присмотрим за леди Линнет. Не волнуйтесь, врач очень сведущий и опытный. В крайнем случае обещаю позвать вас.

Оглушенный, растерянный, напуганный, Томас вышел из спальни. Но дальше маленького кабинета, примыкавшего к спальне, он не дал себя увести. Приставив стул почти к дверям, он обхватил голову руками. Он был готов дать любые обещания Богу, всем святым, даже дьяволу, лишь бы они сделали так, чтобы его Линнет осталась жива. Он то молился, то чертыхался, то плакал.

Вдруг он вспомнил о детях, ему захотелось видеть их, но ему не позволили. Как передал дворецкий, детей, с трудом успокоив, уложили спать, и хотя герцогиня, старая стерва, как он подозревал, обманывала его, он не мог не понимать, что сейчас не следует ссориться, тем более когда в доме царила такая тревожная обстановка.

Наступил вечер, за окнами стемнело. Горничная зажгла свечи, растопила камин. Слишком затянувшееся молчание и отсутствие новостей из-за закрытых дверей спальни начинали беспокоить Томаса все сильнее и сильнее. Его как будто забыли, и это начинало выводить его из терпения. Когда свечи догорели наполовину, его терпение лопнуло. Томас встал, намереваясь войти в спальню, чтобы все разузнать, но в эту минуту дверь открылась, и оттуда вышла сама герцогиня со свертком на руках.

— Что с Линнет? — взвился Томас.

— Она жива, но очень ослабела от потери крови. Впрочем, врач считает ее положение вполне благополучным. Она обязательно поправится.

— А младенец? — Томас облизал пересохшие от волнения губы.

Вздохнув, она подошла к нему и протянула сверток, откидывая в сторону угол покрывала. Томас на миг зажмурил глаза, затем открыл их.

— Ваша дочь, — бесстрастно промолвила она.

Крошечная, невероятно красивая, она походила на спящего ангела. Полукружия бровей и ресниц матово поблескивали. У Томаса сжалось от боли сердце, он глядел на нее и не мог наглядеться, она так походила на него.

Он машинально протянул руку, чтобы погладить ее лобик, но герцогиня, нахмурившись, отошла на шаг и накрыла ее лицо.

— Выслушайте меня, мистер Мерриуэзер. Много лет назад вы отняли у моей дочери ее законное место в обществе. Несколько месяцев назад вы разбили ей сердце. Она только начала приходить в себя, как вдруг вы появились опять. И что мы видим? — Герцогиня шумно вздохнула. — Она едва не погибла из-за вас. Вы погубили ее ребенка. Если вы действительно любите ее, оставьте в покое. Уходите прямо сейчас и забудьте сюда дорогу. Так будет лучше для всех нас.

И Томас уехал, безмолвный и раздавленный. Все последующие годы обвинения, брошенные против него герцогиней, не давали ему спокойно спать. Тяжкий груз воспоминаний того дня давил с неизменный силой. Всякий раз, когда перед его мысленным взором возникало безжизненное, бледное личико несчастной малютки, им овладевало чувство вины и раскаяния.

Он выполнил просьбу герцогини. Он больше ни разу не объявился в Халсвелл-холле, целых шестнадцать лет. Линнет первая прервала молчание, первая перешла границу отчуждения между ними.

Томас тяжело вздохнул, опять сложил письмо и сунул его в карман. Конечно, он выполнит просьбу жены, не столько потому, что она сама просила его, сколько ради дочери. Он не сумел спасти одну дочь, поэтому был готов сделать все возможное, и даже больше, для счастья Дианы. Страшно подумать, ради счастья дочери он целых шестнадцать лет не виделся с ней, он оставил жену и детей ради их спокойствия, благополучия. Ради этого он вычеркнул себя из их жизни.

— Мистер Мерриуэзер, вас спрашивает какой-то джентльмен, — вдруг раздался поблизости голос Эдмонда, сына старины Татта, к которому перешел бизнес отца после его смерти.

Они прошли к конюшням.

— Вот он. — Эдмонд показал рукой на высокого, широкоплечего мужчину, внимательно разглядывавшего жеребенка, предназначавшегося для дерби. — Хотите я вас представлю?

— Нет, не стоит. Мы немного знакомы. У вас и так полно дел. Ступайте и займитесь ими.

Мерриуэзер направился к молодому джентльмену. Им оказался не кто иной, как Уэстон. Он глаз не сводил с юного грациозного создания, что дало возможность Томасу внимательно разглядеть его. На первый взгляд молодой человек не внушал никаких опасений, страхи жены казались беспочвенными. Некоторый беспорядок в одежде, явно говоривший о разгульной ночи, не портил создаваемого им хорошего впечатления. Генри Уэстон принадлежал к золотой молодежи и не был лишен слабостей, присущих ее представителям.

Томас подошел сбоку и негромко произнес:

— Чудесный жеребенок. Если не ошибаюсь, его владелец сэр Питер. Из него должен выйти прекрасный скакун.

Уэстон обернулся, и Томас протянул ему руку.

— Позвольте представиться — Томас…

— Мерриуэзер, — закончил за него Уэстон, радостно тряся протянутую руку. — Мне было бы неловко не знать такого человека, как вы. В прошлом году в Эпсоме ваша Пенелопа выиграла главный приз.

— A-а, Пенни, моя красавица. Если вы разбираетесь в лошадях, то, наверное, догадались кое-что поставить на нее.

— Конечно, причем немалую сумму, — ухмыльнулся Уэстон. — И не прогадал. Выигрыш того стоил.

Хотя склонность к азартным играм была вовсе не тем качеством, которое Томас хотел бы обнаружить в своем будущем зяте, тем не менее такое тонкое чутье на хорошую лошадь не могло не польстить завзятому лошаднику.