— Что ты задумал? — спросила я.

— Ничего особенного. Просто хочу немного замутить воду. — Подняв голову, он посмотрел на покрытое облаками небо. — Похоже, дождь собирается.

Я остановилась:

— Прекрати пудрить мне мозги. Признавайся.

Он улыбнулся, все так же глядя на небо:

— Я не сделал ничего порочащего мою профессиональную репутацию. К тому же я ведь почти отошел от дел…

— Мне никогда и в голову не могло прийти, что ты способен совершить порочащий профессию поступок. Но сейчас ты говоришь как провинившийся!

— Я сказал миссис Борджиа, что, по слухам, в будущем году на рынке появится несколько произведений Матисса. Вот и все.

— И что из этого следует?

— Ничего. Просто, когда Линда пошла принести нам что-нибудь выпить, я сообщил даме, что эти Матиссы будут первоклассными.

— Ты хотел ее уверить, что Матисс Джулиуса не первоклассный?

— Всего лишь намекнул. Дураку понятно, как хорош — исключительно хорош — этот портрет, но ни Лукреция, ни Линда не разбираются в живописи. Я также посоветовал Линде, которая была несколько уязвлена тем, как быстро ретировалась синеволосая леди, немного подождать и сориентироваться на рынке. А это универсально мудрый совет.

— По-моему, это хулиганство.

— Вовсе нет. Посмотри-ка вон на того дрозда. Полагаю, он рекомендует нам вернуться в дом. Гм… так о чем бишь мы? Ах да, вовсе это не хулиганство. Я всего лишь объяснил хозяйке, что лучшую цену можно взять, продавая вещи в комплекте. У миссис Мортимер прекрасная коллекция работ художников школы Сент-Ива,[22] поп-арта, они подобраны тематически и хронологически. Людям нравится, когда нечто выстраивается в историю. Этот же Матисс торчит одиноко — фрагмент, прекрасный, но фрагмент. — Фишер искоса взглянул на меня. Мы почти подошли к дому. — Я еще сказал, что выгоднее было бы продать комплект офортов Пикассо… — Он распахнул передо мной дверь. — На это Линда ехидно заметила: «Но он же принадлежит ей», — имея в виду тебя…

— Очень скоро я выставлю его на аукцион.

— Тебе так нужны деньги?

— Пока нет, — сказала я. — Просто эти офорты мне не нравятся. И в любом случае мне было велено их продать.

— Повремени. По крайней мере пока, — сказал он. На нас надвигалась Линда. — Это мой совет. Только что Волларовский цикл[23] был продан за куда меньшую цену, чем он заслуживает. А твоя коллекция — всего лишь фотогравюры, к тому же сомнительные в сюжетном отношении.

— Сама знаю… Хорошо бы ты и Линде сказал правду, — пробурчала я, живо напяливая на лицо улыбку.

Фишер прыснул.

— Не надо ей пока ничего говорить.

Не желая застрять в его паутине, я поспешила извиниться, поблагодарить Линду с Джулиусом и умчалась, обдирая боковыми зеркалами шпалеры лавровишни и разбрызгивая гравий из-под колес в жажде поскорее вырваться на волю.


Есть нечто весьма раздражающее в бывшем любовнике, быстро нашедшем утешение в объятиях твоей преемницы. Даже если он тебе больше не нужен. Почему так — одна из загадок человеческой натуры. Хорошо было Руссо рассуждать о том, что человек (интересно, женщину он тоже имел в виду?) от природы добр. В отношении политики, может, так оно и есть. Но в том, что касается любви и эмоциональной сферы вообще, подозреваю, мы всегда будем желать лучшего. Расставшиеся любовники очень часто ведут себя как собака на сене. Вот и я, хоть и не хотела больше жевать это самое сено вместе с Роджером, все же кривила душой, когда говорила ему, будто очень рада, что он нашел мне замену для обустройства на новом сеновале.

Он явился забрать свою музыкальную энциклопедию, проверить, не осталось ли в моем доме еще каких-нибудь его вещей, и поразил меня тем, что свистнул, войдя в прихожую. Роджер был вовсе не из тех, кто свистит. Кроме того, под старым твидовым пиджаком на нем был довольно смелый черный джемпер с высоким воротом, придававший ему весьма стильный вид. Он превращал бледное лицо в очках без оправы в лицо эстета-любителя, коему как раз вполне шло — вот так вот вдруг взять и свистнуть. Роджер зашел около полудня и, сняв книгу с полки, начал топтаться, нежно прижимая ее к груди. В своем примиренческом великодушии я решила, что он хочет остаться и разделить со мной мой скромный обед — суп. Но он отказался, с удовольствием сообщив:

— Не могу. Мы обедаем с Эммой. — Он уже пятился к выходу. — Но за приглашение спасибо.

— С Эммой? — елейно спросила я. — Со студенткой?

Он улыбнулся. И наверное, именно из-за этой улыбки кровь замедлила ток в моих жилах, потому что улыбка — ухмылка — была определенно самодовольная.

— Нет, — ответил он без дальнейших пояснений.

Испытывая острое желание немедленно оторвать его оттопыренные уши, я тоже безмятежно улыбнулась:

— Подружка? Рада за тебя.

Он опять улыбнулся. Так же самодовольно! Я глубоко засунула руки в карманы, чтобы не проделать с обоими ушами Роджера того, что проделал некогда Ван Гог с одним из своих.

— Да, — подтвердил он. — В сущности — любовница.

— Что ты говоришь?! — воскликнула я. От звучной красоты слова, слетевшего с его прежде казавшихся пыльными губ, мне захотелось немедленно убежать. — Ты времени даром не терял.

— Хочешь, покажу? — с готовностью предложил он, попросил подержать энциклопедию, полез в нагрудный (может, уместнее было бы назвать его «надсердным»?) карман и протянул мне снимок. Это была захватанная черно-белая фотография — по грудь — некой отнюдь не уродливой особы. Более того, эта милашка скорее всего еще лежала в пеленках, когда мне стукнуло одиннадцать лет.

— Черт возьми, — сказала я.

— М-м-м… — Он забрал у меня снимок и, с нежностью глядя на него, еще более восторженно сообщил: — Здесь, к сожалению, не видно, но у нее черные волосы, синие глаза и чудесный характер.

— Поздравляю. — Я старалась говорить с энтузиазмом. — А чем она занимается?

— Играет на гобое.

— Я имею в виду, чем она зарабатывает на жизнь?

Он сочувственно посмотрел на меня:

— Играет на гобое.

— Ах вот как! Ну, тогда это именно то, что тебе нужно. И где же вы познакомились?

Он впервые немного смутился.

Эта чертова собака на сене становится еще злее, если вы замечаете слабость в поведении бывшего возлюбленного. Тогда уж вы не упустите возможности загнать его в угол. Честно говоря, от себя я такого не ожидала, тем не менее тут же принялась давить на Роджера. С чего бы ему смущаться, если все хорошо?

— Ну-ну, давай, признавайся. Ведь не так просто завести новое знакомство. Особенно, — тут я кивнула на фотографию, — с такой потрясающей молодой женщиной, как она… — Я была уверена, он простит мне преувеличение. Потрясающей его подружка не была, хотя, несомненно — это следовало признать, — выглядела более чем недурно.

— Ну-у… — протянул Роджер, продолжая пятиться и держа над головой снимок, как держат крест, чтобы отпугнуть вампира. — Она прислала мне это. Вместе с письмом.

— Вот так вдруг, ни с того ни с сего?

— Не совсем.

Я молча ждала.

Он глубоко вздохнул, отбросил, судя по всему, всякую осторожность и сознался:

— Я поместил объявление в «Музыкальной неделе».

— Объявление? — Я представила себе цветной журнальный разворот. — И что ты в нем написал?

— Ну, я точно уже не помню. — Он пожал плечами. — В общем, она ответила, мы встретились и… вот, собственно, и все.

— Что было в объявлении? Я хочу сказать… это весьма необычный поступок, — промямлила я, больше думая не о том, что поступок странный, а о том, что это сработало. — Дорого заплатил? Обычно за рекламу дерут страшные деньги. В свое время реклама сосновых рамок обошлась мне в две сотни фунтов.

— Нет-нет. — Роджер заметно расслабился и простодушно улыбнулся: — Это же не большая реклама. Просто объявление в колонке для одиноких сердец. Восемь строчек стоят, кажется, тридцать фунтов или около того. Я уж точно и не помню.

Я еще раз взглянула на снимок. По моим представлениям, люди, дающие объявления в колонке для одиноких сердец, должны были обладать, выражаясь современным политкорректным языком, крайне неблагополучной внешностью.

— Я получил девять откликов, — гордо сообщил Роджер. — Эмма была лучшей. Имелась, правда, еще одна претендентка… — Претендентка?! — Но она оказалась замужем, — в его голосе послышалось брюзжание, — и призналась мне в этом только на втором свидании, да и то в конце, когда мы уже пили кофе.

— А что, остальные были, так сказать, никуда не годными?

Роджер явно оскорбился и, наверное, имел для этого основания.

— Вовсе нет, — с достоинством возразил он.

— Так ты все проделал за какие-то несколько недель? Ну, шустёр!

— А почему, собственно, тебя это удивляет? — Роджер горделиво вздернул подбородок.

— Извини, ради Бога. Просто это немного… ну-у… удивительно.

— Ты же сама сказала, что заводить новые знакомства нелегко.

— Да, но… давать объявление!

— А что, по-твоему, надо делать? Ждать и возносить молитвы Всевышнему?

После его ухода я долго сидела в прострации на ступеньках, время от времени недоверчиво покачивая головой и пытаясь отыскать повод, чтобы, высмеяв, напрочь откинуть нелепую идею. Но повода не находилось. И в то же время я с трудом представляла, что могу дать объявление в колонку для одиноких сердец газеты «Будни окантовщика» (если бы таковая существовала), потому что последнее, чего бы мне хотелось, — это познакомиться с коллегой.

— Не хватало еще напороться на какого-нибудь Рэга! — вырвалось у меня.

Я позвонила в «Музыкальную неделю» и спросила, можно ли где-нибудь купить их старые номера. Оказалось — да. Я мигом прыгнула в машину и чуть быстрее, чем следовало, помчалась в их офис в Марилебоне, где и приобрела три последних выпуска журнала. Зайдя в ближайшее кафе, заказала чай с булочками и, пока его не принесли, пролистала страницы с объявлениями. Вверху одной из них откровенно, так, словно в этом не было ничего постыдного, красовался крупный заголовок «ОДИНОКИЕ СЕРДЦА». Словосочетание казалось таким жалостным, что я воочию представила себе жуткое зрелище: полка, на которой, выстроившись в ряд, бьются в тоскливом ожидании маленькие комочки мышц.

Официантка принесла заказ. Я вдруг почувствовала себя так, будто делала нечто недозволенное, и поспешно прикрыла руками журналы, чтобы она не заметила, что именно я читаю. Вид у меня, надо полагать, был глуповатый — как у ученицы, которая загораживает тетрадь от пытающейся списывать соседки по парте. Официантка поставила на свободный край столика чашку и вазу с булочками. Подняв голову, чтобы поблагодарить ее, я заметила, что она смотрит на меня как на чокнутую. Прежде чем удалиться, она еще раз внимательно взглянула на журналы, потом снова на меня — словно желала хорошенько запомнить мое лицо с целью дать подробное описание полиции, когда меня станут разыскивать.

Не без труда мне удалось догадаться, какое из трех дюжин объявлений принадлежит Роджеру: поначалу я никак не могла соотнести ни один из текстов с человеком, которого знала. Лишь упоминание о том, что автор объявления считает Шуберта величайшим из когда-либо живших на земле создателей камерных произведений, а также любит кататься на лыжах, навело на мысль, что это и есть Роджер. Все остальное имело к нему весьма туманное, с моей точки зрения, отношение, и мне потребовалось внимательно сравнить то, что написал о себе он, с тем, что сообщали о себе другие, чтобы убедиться в правильности догадки. Совершенно очевидно, что Роджер неплохо изучил конъюнктуру рынка. Но если даже он видел себя сорокадвухлетним мужчиной приятной наружности, «в отличной физической форме, ЧЮ» (что, черт возьми, значит это «ЧЮ»? Уж не «Чокнутый» ли «Юбочник»?), то какими же должны были быть те, что именовали себя «представительными, активными и зрелыми»? Несмотря на циничное объяснение Колина, при слове «активный» я представила пенсионера, с утра до вечера яростно вскапывающего землю у себя в саду, чтобы соседи не сочли его слабоумным немощным стариком и не вызвали часом карету «скорой помощи».

Тем не менее, попивая чай, подбирая крошки с тарелки и размышляя над объявлением, которое сочинил Роджер, я невольно задумалась о том, как сама могла бы себя описать, если бы решила (хотя я вовсе не собиралась этого делать) поместить объявление в такой колонке? На ум стали приходить забавные варианты.

«Незамужняя (да, приходится признать) тетушка ищет мальчика для легкого флирта, чтобы немного развлечься». Я рассмеялась, что в полупустом в этот тихий дневной час кафе привлекло неодобрительное внимание моей официантки — она не замедлила явиться, чтобы убрать пустую посуду. Я представила и ее в качестве «претендентки»: «Высокая сирена-соблазнительница сорока с хвостиком, любительница хорошей еды и творчества Мадонны (несколько раньше я заметила, как официантка притопывала в такт льющейся из радиоприемника песенке в исполнении поп-дивы), ищет зрелого мужчину для оказания помощи в приготовлении сандвичей…» Я опять расхохоталась, оставила скромные чаевые и отправилась домой.