Джилл уверяла лук-порей, что, если бы не он, да еще не морковь, она бы давно сбежала в Лондон к своей подруге Маргарет — вот кто бы понял ее. Здесь никто не понимает. Она не уверена, что и сама себя понимает, а вот поговорить бы с Маргарет вечерок-другой — все, возможно, и прояснилось бы, или по крайней мере наметилась бы перспектива, ну, словом, это дало бы ей то, что служит женщине утешением.

Она распрямилась и посмотрела вокруг. Небо было затянуто тучами, холодно, хотя скоро май. Здесь, на диком севере, первые летние месяцы — еще не лето, воздух прогревается только к августу, если вообще прогревается. Джилл любила все это — смену времен года, горы, прозрачные речки, контрасты. Один из них сейчас у нее перед глазами: кустики вероник мерцают среди растрепанной травы на краю поля, а вот скромный дубровник: блистательный Давид на фоне мрачного Голиафа — неба. Если бы только можно было, сохранив все это, перенестись в прошлое — или хоть ненадолго перенести в настоящее ее Дэвида, — она была бы счастлива. Может быть.

— Если бы я… — громко и яростно сказала она, но тут же спохватилась, заметив, что Сидни Берни вопросительно уставился на нее из-под кустистых бровей. Передвинув в угол рта гадость, которую он постоянно держал в зубах и называл трубкой, Сидни невнятно что-то спросил.

Джилл медленно убрала с лица упавшую прядь волос, чтобы дать себе время поразмыслить. Но что она могла придумать? Пришлось продолжать с той же яростью:

— Если бы я знала, сколько времени на это уйдет… — произнесла она, надеясь, что этого достаточно. Но Сидни явно так не считал.

— И что тогда? — спросил он.

— Я бы наняла еще одного работника!

Он вернул трубку на прежнее место и, с умудренным видом покачав головой, заключил:

— Ему же надо платить.

Этот разговор они начинали не впервой.

— Шли бы вы уже в дом, — посоветовал Сидни, склоняясь над грядкой.

Джилл вспомнила, как Маргарет с помощью Ван Гога выразила свое отношение к ее занятиям: на один, из дней рождения подарила ей прелестно окантованную репродукцию картины, изображающей сурового вида женщину, низко склонившуюся над каменистой почвой и безраздельно поглощенную своими трудами. Оригинал хранился в амстердамском музее. Джилл хотелось бы когда-нибудь поехать в Амстердам и увидеть всю коллекцию. Дэвид всегда отвечал ей на это: «Да, ягодка моя, конечно», — но времени на поездку так и не находил. Она-то могла бы найти время, но ехать одной — это, казалось ей, слишком грустно. Предлагать Джайлзу поехать с ней тоже бессмысленно. Какой сын в здравом уме согласился бы сопровождать мать в Амстердам вместо того, чтобы отправиться куда-нибудь с компанией сверстников? Большую часть времени Джайлз торчал в плоской, как доска, голландской провинции и, дорвавшись до городских развлечений, вряд ли первым делом сломя голову побежал бы в музей.

Может, поехать в Лондон? Вот это вполне осуществимо. Но она не могла все бросить! Пока… Джилл, ворча, снова распрямилась. Они, мужчины, занимались и занимаются этим испокон веков, а вот ей пришлось приложить немало усилий, чтобы научиться не обращать внимания на их насмешки — не женское, мол, это дело. Она встала, упершись в бока руками, широко расставив ноги, не без труда заново приняв вертикальное положение. Вокруг все так серо, что даже деревья, несмотря на полураспустившиеся почки, казались уныло-однотонными. Захватывающее дух чудо свершится, когда лето позеленит все вокруг, но этот момент пока не настал, еще нет. В здешних краях ожидание лета сродни ожиданию родов. Все точно по Д.Г. Лоуренсу, как выражается Маргарет. Эта мысль обычно успокаивала сердце Джилл.

Ну? Джилл с горней высоты, из-под низко нависшего неба взирала на окружавших ее мужчин. Что-то не видно среди них ни одного, похожего на Мэллорса.[25] Джилл вздохнула. Жалкий выбор. Всем им либо за шестьдесят, либо столько же, сколько ее сыну. Кроме Сидни, их вожака и правой руки Джилл. Этому хоть и пятьдесят с небольшим, но выглядел он и пах, как картошка, оставленная гнить в земле. Он постоянно сосал трубку, не жаловал дам и, когда приходило время обеда, прятался от нее куда-нибудь подальше со своими бутербродами и жевал их, надвинув на глаза кепку и не отрывая глаз от очередной книги. Нет. Ни капельки в нем не было от Мэллорса. На такого разве что в делах можно положиться.

— Так как ты все же думаешь, нужна нам еще пара рабочих рук? — спросила она.

Он молча размышлял некоторое время, потом передвинул трубку в угол рта и ответил:

— Может быть. Надо посмотреть, как будем справляться к концу недели.

Она кивнула и снова склонилась над землей. Однажды партнер Дэвида по бизнесу сказал Джилл, что эффективность труда ее работников была бы выше, если бы она не вкалывала рядом с ними на поле, а осуществляла руководящие функции. «Управляющие должны управлять, — наставлял он ее, — а рабочие работать». Никогда она не любила бизнесменов. Если бы знала — Джилл с остервенением выдернула из земли зеленый сорняк, — если бы она знала, что Дэвид станет одним из них, то скорее всего хорошенько подумала бы, прежде чем позволить ему после третьего свидания расстегнуть ей лифчик.

Уходить не хотелось. Было что-то умиротворяющее и здоровое в ритмичном выдергивании сорняков — тело действует, а голова свободна для размышлений. Несомненно, такая работа помогала ей держать себя в форме без того, чтобы исходить потом, прыгая и приплясывая в красном спортивном костюме из обтягивающей лайкры, или истязать себя на теннисном корте. Джилл опять распрямилась. На сей раз ее ворчание прозвучало как заключительное слово.

— Ладно, пойду в дом и займусь бумагами, — бросила она и, тяжело ступая, побрела по полю. Хозяйским взглядом окидывая морковные хвостики, зеленые кустики картофельной ботвы, запотевшие парники с огурцами, она продолжала размышлять о чувственном воздействии весны.

Прошлой ночью Дэвид откликнулся, конечно, на весенний приток жизненной энергии. Пока они, тяжело дыша и жадно лаская друг друга, катались по постели, ей в голову пришла замечательная фантазия — будто она наполовину женщина, а наполовину дерево. Как Диана — нет, как Дафна.[26] Но она не могла вспомнить, какое именно там было дерево, поэтому, не долго думая, спросила Дэвида — в тот момент он был сверху, хотя они позволили себе разные вольности в выборе поз: «Это был лавр или рябина? Никак не могу вспомнить». Пара чрезвычайно удивленных глаз, только что отрешенно тонувших в экстатическом море вожделения, пристально уставилась на нее, моргнула, и Дэвид с легким оттенком раздражения спросил:

— Что такое?

— Было бы замечательно, если бы это был лавр или рябина.

Лишь тут Джилл обратила внимание на его взгляд. Дэвид широко открыл, потом сердито закрыл глаза и очень раздраженно сказал:

— Ты можешь хотя бы в постели забыть о своем проклятом огородном центре?! — Он не мог ей простить, что она враз все испортила, замутив чистоту интимного наслаждения своими низменными интересами. Дэвид именовал ее хозяйство «огородным центром» только в моменты крайнего неудовольствия.

Она хотела было рассказать ему о своей фантазии, но потом решила, что не стоит труда. Не стоит? Это ее саму серьезно обеспокоило. Можно ведь было повеселиться, гадая вместе, какие части ее тела превратились в дерево, а какие нет, и куда могли бы белки прятать орешки… Но вместо этого Джилл закрыла рот, смежила веки и предалась своим фантазиям в одиночестве. И когда он чуть позже, настойчиво лаская ее, спросил: «О чем ты думаешь?» — она лишь улыбнулась и ответила: «Ляг сверху, и я тебе покажу».


Сняв ботинки у порога, она подняла с пола два конверта. Оба почерка знакомы: одно письмо из Лондона, от Маргарет, другое — из Сомерсета, от Аманды.

Невольно испытывая чувство вины, она первым открыла письмо Аманды — не из материнского нетерпения, а чтобы поскорее отделаться. Раз в неделю дочь сообщала ей все, что любящая бабушка должна знать о живущих вдали внуках. Однако письма дочери весьма напоминали те, что бывшие соотечественники пишут друзьям на родину — с просьбой, прочитав, показать письмо друзьям и знакомым. Совершенно безличные. Джилл не смогла найти дорогу к сердцу дочери, или, скорее, не было в этом сердце ничего для нее интересного. Аманда была счастлива. Скучная, надежная, добрая, организованная, спокойная и счастливая. Копия Дэвида. Едва ли матери имело смысл искать в дочери то, чего в ней никогда не было.

Ирландцы показывают британским выскочкам что почем, писала Аманда, она посещает курсы детской психологии — сердце Джилл больно сжалось, — и они наконец решились купить автофургон для поездок за город. Не хотят ли Джилл с Дэвидом их навестить? Они собираются провести отпуск в Уэльсе — показать детям замки. Сердце Джилл упало и растеклось по полу. Ей срочно потребовался союзник.

Чтобы облегчить душу, она распечатала письмо Маргарет, но оно оказалось на удивление лишено какой бы то ни было душевности и — если, конечно, дело не в настроении самой Джилл — мало чем отличалось от послания Аманды. Бодренькое, легковесное, изобилующее подробностями о том, чем занимается подруга. Но где же чувства? Где тонкие и остроумные наблюдения над превратностями жизни? Где ощущение чего-то личного? Ни следа. Маргарет не писала ни о себе, ни о том, что, она знала, волновало сейчас Джилл. Джилл вложила письмо в конверт и вздохнула. Ну что ж, после отъезда Саскии Маргарет, наверное, тоже не сладко. Вероятно, у нее настроение еще хуже, и она просто не захотела обременять подругу своими горестями. Очень может быть. Джилл встала, сварила кофе в двух турках, поставила на стол белые фарфоровые кофейные чашки. («Должен ли управляющий варить кофе для своих работников? — поинтересовалась она, обращаясь к спящему коту, и сама решительно ответила: — Да, должен».) Не то чтобы у нее не было здесь приятелей, они у нее были, но это не задушевные друзья, все у них в жизни представлялось ей разумным, ясным, надежным — таким, как должно быть. А ведь на самом деле так не бывает. «…Вот вам и вся человеческая жизнь»[27]… Конечно же, это должно быть справедливо и здесь, на севере Англии. Но Джилл ни с кем не сблизилась настолько, чтобы вникать в подробности чужой жизни. Выращивание овощей на продажу не дало ей деградировать от праздности, но отдалило от местных кумушек с их кухонными посиделками.

Взяв свою чашку, она направилась в кабинет. Настроение немного улучшилось — по крайней мере, у нее было свое дело, нечто, чего она достигла самостоятельно, несмотря на то что Дэвид поначалу считал это дурью (теперь он ее энергично поддерживал, хотя иногда отголоски того, прежнего, неудовольствия все же прорывались наружу). Джилл принялась за письма, оставшиеся нераспечатанными со вчерашнего дня. В одном конверте оказалось приглашение на открытие ярмарки даров природы, которое должно состояться в следующем месяце в Оттербурне. Светская жизнь, усмехнулась она. Жаль, что этот буколический сход состоится уже после визита Маргарет. Вот уж они бы повеселились, как девчонки! Ах, если бы Маргарет жила рядом постоянно. Джилл всегда мечтала, чтобы подруга нашла истинную любовь здесь, в идиллическом окружении овечек шевиотской породы, и поселилась по соседству.

Она положила приглашение на видное место. Жаль, мысленно повторила она, ведь Маргарет могла бы именно здесь найти мужчину своей мечты и больше никогда не уезжать отсюда.

Глава 15

Я рисую дни напролет как сумасшедшая — кое-что получается недурно, кое-что — весьма недурно, а кое-что — из рук вон плохо. Присутствие отца меня воодушевляет. Он почти никогда ничего не говорит, пока я не спрошу, — но уж тогда пускается в рассуждения и становится весьма назидателен.

Чувствует себя, наверное, отцом-наставником. Странная вещь это кровное родство. Представляешь — у нас почти одинаковые подписи. Теперь он подписывается «Ричард Доналд» и говорит, что времена «Дики» давно миновали. Он показал мне прелестный портрет мамы, которая держит меня, спящую, на руках, — сколько в этом нежности! Он мне его подарил. А что ты там поделываешь? От тебя сто лет ни слуху ни духу.

* * * * * * *

Женщина, 39, ищет любовника сроком на год (с апреля по апрель).

Предлагаю красивые ноги, живой ум, легкий характер. Познакомлюсь с уравновешенным, обеспеченным мужчиной от 35 до 40.

Без планов на будущее.

Диапазон представлений о приемлемом возрасте холостяков весьма широк. Подобно тому как в былые времена, если женщина говорила «нет», это означало «да», теперь если женщина ищет мужчину от тридцати до тридцати восьми, то на самом деле она имеет в виду возрастной разброс от окончания школы до медицинских проблем с простатой.

Я тоже не имела предубеждений против какой бы то ни было возрастной категории. У меня была цель. Это как поход в магазин: идешь, заранее зная, что тебе нужно купить. Итак, со вспотевшими ладонями и ощущением не которой униженности я сдала свое объявление — с указанием возраста и прочего — в раздел «Девушки». В конце концов, и активные парни зрелых лет ищут обеспеченных красивых женщин с мозгами и ногами, вдвое моложе себя.