Юлия Добровольская - Любовники

Она уселась на огромном сиденье поудобней. Если бы кто-то наблюдал за ней со стороны, он решил бы, что Дина только и делала, что всю жизнь разъезжала на роскошных авто, — с таким достоинством она шагнула в распахнутую Михаилом Анатольевичем дверь и с такой непосредственной легкостью заняла удобную позу.

Она смотрела прямо перед собой на залитый солнцем город, на серый асфальт дороги — далеко впереди, за огромным круглым капотом, на котором замер в прыжке серебристый олень.

Через несколько минут Михаил Анатольевич не выдержал.

— Вы даже не хотите спросить, куда я вас везу? — с улыбкой спросил он.

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, — отшутилась Дина.

Михаил Анатольевич рассмеялся:

— Железная выдержка!

— Вы же сами сказали: не волнуйся. Вот я и не волнуюсь. А любопытство мне не свойственно. Приедем — сама все увижу.

Несмотря на это заявление, Дина все же снова испытала волнение, когда автомобиль въехал в ворота травматологической клиники.

Они вошли в просторную высокую палату на четыре койки с застекленными дверями и белыми крахмальными занавесками на них. Два больших окна были раскрыты. Сквозь листву деревьев в помещение вливалось яркое солнце и громкий птичий гомон. Под одним из окон на какой-то необычной койке лежал Константин Константинович в полосатой казенной пижаме и улыбался одновременно и виновато, и обрадованно, и страдальчески. Его левая нога была в гипсе от середины бедра до щиколотки.

Михаил Анатольевич подвел под локоть ошарашенную, но старающуюся держаться Дину к постели.

— А вот и наш герой! — сказал он.

Константин Константинович протянул навстречу Дине руку, а когда она подошла ближе и пожала ее, не отпускал Динину ладонь, глядя то на Дину — все с той же радостно-виновато-страдальческой улыбкой, — то на Михаила Анатольевича.

— Ну что? Я свободен? — спросил Михаил Анатольевич деликатно. — Миша сделал свое дело, Миша может уходить?

— Миш, спасибо тебе! Если бы не ты… — При этом Константин Константинович неотрывно смотрел на Дину, и она смущенно опустила взгляд.

Он перехватил ее ладонь в левую руку, а правую протянул Мише. Михаил Анатольевич улыбнулся Дине, тряхнул Костину пятерню:

— Счастливо! — и вышел из палаты. Константин Константинович кивком указал на край своей кровати:

— Садитесь… я так рад вас видеть…

Дина присела.

— Как это вы?.. Как вас угораздило? — спросила она.

— А вы не получили моего письма?

— Нет.

— Когда вы приехали?

— Тридцатого.

Константин Константинович взвыл сокрушенно.

— Я вам звонила, — сказала Дина.

— Конечно! А я через день после вашего отъезда… Ремонт затеял. Что-то вдруг взбрело в голову… решил все изменить в жизни, начав с квартиры. Мишка помогал… сейчас один возится. А я вот тут…

— Как же вы?..

— Со стремянки навернулся. Перелом и вывих… Перелом, правда, закрытый… Хорошо, Мишка рядом был — побежал к соседям звонить… У меня что-то с телефоном… не работает… может, сами и повредили… Он и письмо вам возил в общежитие, и звонил туда, просил записку передать…

— Про письмо мне сказали, только я соседку по комнате никак не могла застать, она, говорят, его забрала. А я сейчас к родным переехала. Они в отпуске… А записки только одна дежурная пишет, остальные вредные.

Они замолчали, глядя друг на друга.

Дина протянула руку к виску Константина Константиновича — на нем красовались сине-желто-зеленый кровоподтек и заживающая ссадина. Дина осторожно коснулась пальцами выбритых вокруг раны волос:

— Болит?..

Костя перехватил ее ладонь и прижал к губам.

— Нет уже… Как я скучал…

— И я скучала… — Дина опустила глаза, готовые наполниться слезами. — Ужасно просто…

Глаза Константина Константиновича тоже заблестели. Он положил руку Дины себе на грудь и прикрыл ладонью.

— Вы что, в одиночестве тут? — Дина оглядела палату и заметила на двух постелях из трех пустующих следы пребывания.

— Нет, нас трое. Только вот эта койка пустая. — Он показал на аккуратно застеленную крахмальным бельем кровать по соседству.

В этот момент двери в палату распахнулись, и санитарка вкатила тележку, на которой стояли чистые стаканы, тарелки, огромный чайник и кастрюля. За ней в палату вошли двое мужчин: один с забинтованной головой, другой с загипсованной рукой на перевязи.

— Товарищи больные, полдник! — жизнерадостно провозгласила пожилая санитарка.

Она принялась разливать из чайника серо-коричневый кисель и раскладывать на тарелки по два пряника. Все это она расставляла на тумбочки. Константину Константиновичу она положила не два, а три пряника и весело ему подмигнула.

Константин Константинович тоже подмигнул ей в ответ и произнес одними губами: «Спасибо».

Дине он тоже улыбнулся и кивнул на свой паек:

— Угостить?

Дина замотала головой.

— А я голодный!.. — сказал Константин Константинович сокрушенно и словно извиняясь. — Все двадцать четыре часа голодный.

Он набросился на пряники и кисель. Не успела Дина глазом моргнуть, как и тарелка, и стакан оказались девственно-чисты.

Константин Константинович удовлетворенно прикрыл глаза.

— А во сколько посещения заканчиваются? — поинтересовалась Дина.

— В восемь. — Он посмотрел на нее. — А что?

Дина глянула на часики:

— Сейчас половина пятого. Мне нужно отлучиться… Я скоро вернусь. — Встретив умоляющий взгляд, она добавила: — Скоро-скоро, правда. Мне недалеко… Правда. Я ненадолго.

* * *

Дина вернулась через час с небольшим.

Она тихонько постучала в дверь палаты и вошла.

Палата была залита оранжевым предзакатным светом, а гомон птиц, казалось, усилился многократно.

Константин Константинович спал с улыбкой на лице — теперь в этой улыбке доминировало страдание. Дину кольнуло в самое сердце: она подумала, что ему, должно быть, очень плохо и больно, если даже во сне он ощущает эту боль… А она ничем не может ему помочь.

Мужчина с загипсованной рукой глянул на вошедшую с тяжелой авоськой Дину, улыбнулся ей и продолжил чтение журнала «Наука и жизнь».

Дина тихо подошла к кровати Константина Константиновича, осторожно поставила авоську на стул рядом с тумбочкой и принялась доставать из нее банки, обернутые газетами.

То ли Константин Константинович почувствовал Дину, то ли она все же разбудила его неосторожным движением…

— Дина! — воскликнул он обрадованно, а увидев на тумбочке газетные свертки и сообразив, что это значит, расхохотался в голос.

Сосед глянул на обоих поверх журнала, улыбнулся и снова погрузился в чтение.

Константин Константинович с аппетитом набросился на принесенный Диной суп и картошку с курицей. Дина смотрела на него с улыбкой. Какое это доставляло ей удовольствие, ни одно золотое перо на всем свете не смогло бы описать.

Она вспомнила вдруг свою маму, вот так же глядела на маленькую Дину, прибежавшую с улицы вечером голодной и с аппетитом уплетающую ее стряпню.

— Мам, ну что ты смеешься? — спрашивала Дина счастливо улыбающуюся маму.

Тогда мама и вправду начинала смеяться.

— Ну что ты?.. Что?.. — недоумевала Дина.

Успокоившись, мама говорила:

— Когда-нибудь ты меня поймешь, — и продолжала умиленно смотреть на жующую с удовольствием дочь.

Пожалуй, сейчас был именно тот самый случай, когда Дина во всей полноте прониклась маминым чувством. Только объяснить его сама себе пока не могла…

Она собрала опустошенные банки, аккуратно завернула их в газетные листы и сложила в авоську. Тарелки и ложку с вилкой она вымыла здесь же, в палате, — правда, кран над эмалированной раковиной был всего один, что означало отсутствие горячей воды. Но Дина знала секреты выживания в подобных условиях — недаром прожила четыре года в общежитии, где горячую воду давали только один-два раза в неделю, да и то лишь в душевых и постирочных, а в туалетах и кухнях на этажах краны с горячей водой точно так же отсутствовали.

На утро Константину Константиновичу оставались остатки хорошо прожаренной курицы, огурцы и помидоры, хлеб, сыр, вареные яйца и несколько пачек печенья.

— Я приду завтра, только вечером, — сказала Дина. — У меня первый рабочий день. Но я приготовлю вам поесть… Что вы любите?

Константин Константинович улыбался, благодарно глядя на Дину.

— Я люблю все, — ответил он. — Лишь бы побольше. — И смущенно опустил глаза.

— Ну, вам хватило?.. Сейчас вы наелись?..

— Вполне! — рассмеялся он. — Вполне хватило, даже осталось… — И Константин Константинович кивнул в сторону своей тумбочки, куда Дина спрятала остатки еды и вымытую посуду. — Мне Мишка приносит поесть… Но не каждый день: у него работа да еще этот ремонт в моей квартире… — Он говорил это, словно извиняясь за друга.

— Теперь я буду вас кормить… Только вы поправляйтесь скорей.

Константин Константинович снова поцеловал Динину ладонь и вернул ее на место — к себе на грудь.

Жизнь Дины, как ей самой казалось, приобрела особый смысл.

Это не значило, конечно, что до того ее существование было никчемным, нет. Учеба владела ее временем и мыслями безраздельно, а если выдавались паузы, Дина заполняла их книгами, фильмами и театром. Просто теперь, когда она чувствовала ответственность за другого человека, за его комфорт… даже за его здоровье, — теперь жизнь стала неизмеримо более полной и осознанной. Более взрослой и ответственной.

Утром Дина шла на работу, в четыре работа заканчивалась, и по пути домой она заходила на рынок или в магазин, потом готовила еду и ехала в больницу.

Счастливый взгляд Константина Константиновича, встречающий Дину, когда она входила после тихого стука в палату, его предвкушающее утробное рычание при виде распаковываемых Диной свертков, удовлетворение на его лице после сытного ужина — вот что составляло теперь смысл каждого Дининого дня.

Дина с радостью оставалась бы рядом с Константином Константиновичем хоть до утра, только ровно в восемь посетителей просили удалиться, и Дина возвращалась домой, переполненная счастьем. Счастье видеть Константина Константиновича было теперь единственным и необходимым условием ее существования. Но каким бы ни было оно неизмеримо большим, до следующего вечера его едва хватало, и заканчивалось оно на пороге больничной палаты, ровно в тот момент, когда Дина открывала застекленную дверь с крахмальными белоснежными занавесками. Случись так, что она не встретила бы в этот миг взгляда Константина Константиновича, ее счастье, сама ее жизнь могли бы оказаться под угрозой…

* * *

Однажды, когда Дина, как обычно, читала Константину Константиновичу очередную книгу, в палату вошел Михаил Анатольевич.

Друзья поздоровались.

— Ну и житуху ты себе устроил! — заметил Михаил Анатольевич, глядя на Дину, сидящую рядом с Константином Константиновичем, на книгу в ее руках и на свертки с едой на тумбочке.

— Надо было вместо меня на стремянку лезть! — засмеялся Константин Константинович. — Но теперь уже не уговоришь поменяться! Теперь все верхолазные работы только мои!

— Да, за мной некому было бы вот так ухаживать. — Михаил Анатольевич с улыбкой посмотрел на Дину.

Дина улыбнулась в ответ, опустила глаза и сказала:

— Я выйду ненадолго. — Она почувствовала, что друзьям нужно поговорить наедине.

Оставив книгу, Дина вышла во двор и села на скамейку около входа в отделение.

«Почему так хорошо?» — думала она.

«Может быть, потому, что ты чувствуешь свою необходимость, полезность?» — ответил вопросом на вопрос давно запропавший куда-то Внутренний Голос.

Дина очень обрадовалась — ведь друг ее не появлялся с того самого момента, когда она пренебрегла его советом и зашла на главпочтамт, чтобы позвонить Константину Константиновичу. Он не появился даже в такое трудное для Дины время, как пребывание в полном неведении — где Константин Константинович и что с ним…

«Не знаю, — ответила Дина, — может быть… Только это, наверное, не очень достойно: испытывать радость… удовлетворение оттого, что кому-то плохо…»

«Ну-ка, ну-ка! Поподробнее!»

«Ну, если бы Константину Константиновичу не было сейчас тяжело, он бы не нуждался в моей помощи… Стало быть, в конечном счете я радуюсь оттого, что ему плохо?..»

«Ты правильно рассуждаешь… Очень полезно рассуждаешь, — сказал серьезно Динин собеседник. — Очень полезно для твоей души. — Он немного помолчал. — Нет, ты не извлекаешь выгоду для своих чувств, пользуясь его положением. Ты могла бы первым делом подумать о том, что тебе просто хорошо рядом с ним, и не вдаваться в подробности его положения… А ты все же сначала подумала о его страданиях. У тебя большое сердце, девочка».