Юлия Добровольская - Любовники

— Умею, умею! — настаивал тот.

Когда до Дининого сознания дошло, что это реальный Гошка подал голос из своей кроватки, стоящей вплотную к родительской постели, она услышала Костины баюкающие подвывания.

— Гоша, я спать хочу. Спи, а?.. — попыталась утихомирить его Дина.

Но скоро стало ясно, что ни уговорами, ни баю-баюшками от ребенка не отделаешься. Тогда Костя, перевалившись через Дину, взял голого крепыша из кроватки, положил между собой и его сонной мамой и пристроил голодного к набухшей груди. Прежде он, правда, полизал сосок языком и подул на него, чтобы тот съежился и превратился в удобную сосочку. Гоша, вероятно решивший, что отец опередил его и все молоко теперь достанется ему, поднял нешуточный протестующий рев и не успокоился, пока не ухватил ртом вожделенный источник.

В тусклом свете ночника Костя наблюдал неизменно приводившую его в восторг картину кормления младенца. Младенец урчал и чмокал, месил ручонками материнскую грудь, а ногами — ее живот.

Костя гладил нежную смуглую кожу сына, закручивал черные шелковистые волосенки на голове, делая из него ежика, и целовал игрушечные пятки. Тут он заметил, что из другого Дининого соска потекло молоко, и слизнул языком образовавшийся ручеек.

— Ммм… — почмокал Костя сладострастно.

Он отстранился. Легко провел кончиками пальцев от подмышки до соска, по пути тронув маленький белый шрамик, оставшийся на память о симпатичном, но принципиальном Бобике. Снова потекла густая белая струйка. Костя снова слизнул ее. Потом припал к соску и принялся урчать и чмокать, подражая малышу.

— Костя, отравишься, это ужасная гадость… — сонно пробормотала Дина.

— Ничего подобного. Это нектар богов, — сказал Костя.

— Извращенцы…

Костино баловство перешло в возбуждение.

— Перестань… Я не хочу… Ну пожалуйста…

— Гоша, перестань, мама не хочет, — сказал Костя, продолжая настойчиво ласкать и обцеловывать Дину.

Дина засмеялась лениво. Она еще не проснулась, но уже и не спала: Костины ласки не могли оставить ее равнодушной, какой бы усталой она ни была.

Малыш отпустил грудь и довольно крякнул. Костя переложил его на свою подушку, соорудив из нее подобие люльки, вручил ему яркую желто-красную погремушку и вернулся к прерванному занятию. Словно поощрение к дальнейшим действиям, раздался жизнерадостный писк насытившегося ребенка.

— Нельзя при ребенке, сколько раз я тебе говорила… — произнесла Дина неуверенно.

— Нужно при ребенке! — настаивал Костя. — Кто его еще научит, кроме нас? Не школа же…

— Гоша, отвернись…

Но очень скоро и ей, и Косте было уже не важно, смотрит ли на них только их сын или весь белый свет, — сами они не видели и не ощущали ничего, кроме друг друга и того наслаждения, которое умели дарить и получать.

Костя перевернулся на спину и увлек за собой Дину — он любил, когда ее лицо было над ним, когда он мог видеть ее тело, свободно касаться ее груди, живота, бедер. Он любил ее ниспадающие колышущиеся волосы, запрокинутую голову и то, как она потом падала ему на грудь…

Малышу было сыто и весело, он заливался жизнерадостным смехом и гремел своей игрушкой. В какой-то момент он вдруг попал в ритм движений своих родителей.

— Давай, Гоша, давай… Не сбавляй темп… — подбодрил его отец.

А мать уже не слышала ни этих слов, ни задающего ритм бряканья. Она тяжело дышала в шею Косте, а тот со стоном прижимал к себе обмякшее тело и целовал ее лицо и волосы.

В этот момент раздался особенно громкий и радостный вопль их малыша, и спину Дины оросила теплая струйка навесного фонтанчика.

Дина вскрикнула от неожиданности. Потом оба поняли, в чем дело, и зашлись в бессильном смехе, который тут же был поддержан заливистым смехом совершенно счастливого ребенка и синкопами его ударного инструмента.

— Когда-нибудь я тебе расскажу об этом, сынок! — сказал Костя, переложив малыша к себе на грудь, рядом с его недвижной мамой, и обхватил обоих руками.

* * *

Дина назвала адрес и быстро и внятно ответила на вопросы диспетчера, попутно удивляясь своему спокойствию.

Нет, конечно, это не было безразличие. Это была с детства присущая Дине собранность. Сейчас она подкреплялась уверенностью: все будет хорошо, ведь она обратилась к людям, чья профессия — спасать других людей, попавших в беду. А значит, они делают все необходимое, чтобы оказать помощь как можно быстрее.

Откуда она это знала?.. Просто знала, и все тут. Просто так было всегда. Каждый, к кому бы и за чем бы она ни обращалась в жизни, делал свое дело так, что порой у Дины создавалось впечатление, будто сидит этот человек на своем месте только для того, чтобы заниматься именно ею. А иногда ей казалось, что ее спутали с какой-то очень важной персоной… Продавцы в магазине всегда улыбались и советовали, что купить, а чего лучше не брать. Если кто-то когда-то оказывался не слишком вежлив, Дина реагировала на это замечанием вроде: «Я понимаю, как вы устали к концу рабочего дня…» Чиновники всех рангов содействовали ей в скорейшем или простейшем получении тех или иных бумаг, притом что Дина навряд ли просила их об этом или каким-либо образом выказывала нетерпение. Если перед ней заканчивались билеты куда бы то ни было, обязательно тут же находилась какая-то невостребованная броня, которую отдавали ей. Приятельницы брали ее с собой на примерки в ателье, а потом удивлялись переменам, происходящим с их закройщицами, которые прежде не считали брак браком и переделывать ничего не собирались, а при Дине вдруг становились услужливыми и внимательными, словно имели дело с английской королевой. И так далее и тому подобное… Дина приятно удивлялась этим мелочам и в следующий раз, идя куда-то за очередной нуждой, просто знала, что все обернется наилучшим образом. Может, люди чувствовали ее доверие, ее априорное уважение к их компетентности, к их работе?..

Никаких деструктивных мыслей! Не допускать страха и даже опасений! Акуна матата! — как любит говорить Гоша.

Дина сидела на диване и вязала Гоше свитер — красивый и теплый, для катка и лыж. Тихо играла музыка. У них с Костей было много музыки — и на виниле, и на бобинах. Костя продолжал покупать новинки, которые ему по-прежнему привозили Мишины родители, жившие последние несколько лет в Австрии. Да и в Союзе начали появляться интересные музыканты…

Дина слушала The Alan Parson’s Project, их последний альбом. Вообще-то музыка в их с Костей доме звучала всегда, и под каждое настроение и занятие находилась своя группа. Например, уборка делалась исключительно под «Бони М» или «Тич Ин». А вот вязание здорово шло под Алана Парсона или под «Эмерсон, Лэйк энд Палмер»…

Шум под окном привлек Динино внимание: это уже были не просто звуки двора, полного детворы… Она выглянула в окно. Около деревянной горки шла серьезная потасовка. Гоша отбивался от нескольких мальчишек. Они окружили его кольцом и, подобно натравленным собакам, дергали за полы пальто, за уши шапки. Дина открыла форточку. Стали более отчетливыми крики: «Любовники! Любовники! Твоя мать любовница!» — и в том же духе.

Дина попыталась крикнуть, чтобы они прекратили, но ее не слышали. Гоша вцепился мертвой хваткой в чей-то воротник и стал колошматить обидчика о сугроб. Тут остальные бросились защищать товарища, и образовалась куча-мала.

Дина побежала в прихожую и принялась натягивать сапоги. «Молния» на одном из них зацепила чулок и застопорилась: ни туда ни сюда. Тогда в одном сапоге она метнулась назад к окну, чтобы, высунувшись в форточку, докричаться-таки до остервеневших подростков. Она заметила Костину фигуру, приближающуюся к горке. Кто-то из ребят тоже заметил Гошиного отца:

— Папаша!.. Полундра! Папаша!

И через мгновение в сугробе оставались лишь Гоша и его обидчик.

Дина видела, как Костя подошел к дерущимся, встал рядом, понаблюдал их возню, а потом что-то спокойно сказал. Гоша поднял голову, отпустил свою жертву, которая сначала на карачках отползла в сторону, а потом, не забыв прихватить свалившуюся с головы шапку, дала стрекача.

Костя помог Гоше отряхнуться, и они пошли к подъезду.

Дина вернулась в прихожую и с трудом освободила «молнию». Чулок был порван, она вставила палец в образовавшуюся дырочку и разорвала его пополам — ни чулки, ни колготки она никогда не штопала и, чтобы не возникало искушения сделать это, а потом надеть заштопанное под брюки, рвала и выкидывала без сожаления.

Вошли Костя с Гошей. Дина осмотрела лицо сына.

— Ну вот, опять фингал будет… — вздохнула она. — Сколько раз я говорила, не обращай внимания на глупцов и не слушай их глупости. Раздевайся и в ванную! Я сейчас лед принесу.

Дина мимоходом поцеловала Костю и ушла в кухню за льдом.

Она села на край ванны, обняла одной рукой сына, а другой приложила к его глазу и щеке раскрошенный лед, завернутый в носовой платок.

Она с нежностью смотрела на насупленную физиономию Гошки, на его красивые растрепанные — совсем папины — волосы и улыбалась. Прическа у него была «а-ля ранние Битлы». Сейчас никто так не стригся, но Гоша был человеком независимым, и ему дела не было до таких понятий, как «модно-немодно». Благо времена стрижки под одну гребенку миновали, и в школе теперь внимание больше обращали на оценки, чем на внешний вид. Таким образом Гоша отдавал дань своему увлечению музыкой легендарной группы. Стены в его комнате были оклеены плакатами и фотографиями, а на видном месте красовалась полная коллекция пластинок с их записями в фирменной коробке — предмет зависти его понимающих в таких делах друзей.

— Ну, что ты хмурый? — спросила Дина.

— Почему они вас дразнят любовниками?

— Глупые, вот и дразнят.

— А почему вы любовники, а не муж и жена?

— Потому что так получилось. Есть одно обстоятельство, которое невозможно изменить.

— Какое?

— Я уже говорила тебе о нем… — Дина перебила сама себя. — Вот скажи мне, тебе хорошо с нами?

— Конечно! — Гоша посмотрел на маму недоуменно: мол, какие могут быть вопросы!

— А то, как мы с папой относимся друг к другу, тебя устраивает?

По лицу Гоши скользнула тень какой-то догадки, и оно вдруг засветилось.

— А! Я понял! — сказал он, не ответив на поставленный вопрос. — Вы любовники, потому что любите друг друга!

Дина рассмеялась.

— Ну да! Я же вижу! — Гоша говорил горячо. — Вы же все время целуетесь и обнимаетесь!

— А другие мамы и папы не целуются? Не обнимаются? — Дина улыбалась.

— Не знаю… Я не видел. Я только видел, что они все время какие-то злые… нервные… Только Миша с Машей такие же, как вы с папой… А они тоже любят друг друга?

— А как ты думаешь?

— Думаю, да… Можно было бы спросить у Женьки, только она еще маленькая и ничего не смыслит в любви… А они по-настоящему муж и жена? — В его глазах мелькнула смутная надежда.

Дина поняла, какого ответа ждал сын.

— По-настоящему. — Она крепко прижала его к себе. — Только это ничегошеньки не значит! Главное, чтобы люди любили друг друга. А? Как ты думаешь?

— А для чего же тогда люди идут в ЗАГС и становятся по-настоящему мужем и женой, если они не любят друг друга?

Дина держала в ладонях его лицо и смотрела в большие темные глаза, тоже совершенно папины.

— Иногда люди принимают за любовь что-то совсем другое. Идут в ЗАГС. А потом оказывается, что это не любовь. А у них уже дети родились. И нужно их кормить и воспитывать… И им приходится жить вместе, хоть они этого уже и не хотят… Тогда они становятся злыми… Или разводятся.

— А вы не разведетесь? Нет ведь? — Снова лицо сына отразило все чувства, обуревавшие его.

— Нет. Не разведемся.

— Потому что вы не по-настоящему муж и жена?

— Нет, не поэтому. — Дина улыбаясь, наблюдала за работой мысли своего сына, постигающего жизнь.

— А почему?

— А сам не догадаешься?

— Ну скажи!

— Потому что мы любим друг друга и не можем друг без друга. Потому что мы оба любим тебя, и ни папа, ни я просто не сможем без тебя жить.

Гоша опустил наполнившийся медом взгляд. Губы дрогнули — он сдерживал улыбку. Дина со смехом снова прижала его к себе. В этот момент в ванную заглянул Костя.

— Что это вы тут без меня нежничаете? — строго спросил он. — Я тоже хочу!

Гоша высвободился из Дининых объятий и запрыгнул на отца, обхватив его, как медвежонок дерево.

— Пошли ужинать, — позвала Дина. — А ты, — она похлопала Гошу по попе, — не слушай болтунов и больше не обращай внимания, на всякую дребедень.