Юлия Добровольская - Любовники

— Ну-ну… куда уж нам, убогим, понять вашу высшую математику!

— Ладно, Вера, прости. Я устала обороняться. И не понимаю, почему это делаю… Сколько твоему младшему?

— Тебе-то что?

Дина повторила спокойно:

— Вера, сколько твоему младшему?

— Ну, восемь. А что?

— У меня много хорошей одежды есть для мальчика. Гоша растет быстро, не успевает снашивать… А мне отдать некому. У друзей девочка, а младший еще совсем маленький. Возьми своему…

— А! — Вера криво усмехнулась. — Роскошные обноски незаконнорожденного ублюдка… Давай… Мы люди не гордые…

Дина не поняла в первый момент сказанного Верой. Когда до нее дошел смысл ее слов, она произнесла спокойно:

— Я могла бы прогнать тебя… И должна была бы. Но жалко мне тебя. А детей твоих еще больше. Идем, возьмешь и сразу уйдешь. Я больше не хочу тебя видеть и слышать.

Дина отдала ей давно приготовленные для подобного случая вещи.

Одеваясь в прихожей, Вера вдруг сказала:

— Помнишь то письмо?

— Какое письмо? — Дина не сразу поняла, о чем она.

— Которое тебе принесли, когда ты к родне ушла.

— А… И что?

— Я его прочла.

— Кто бы сомневался. — Дина была спокойна и ждала одного: поскорее закрыть дверь за этой несчастной, которой помочь она ничем не смогла бы, даже если бы очень захотела.

— Там…, — последовало непечатное выражение, — там такое признание в любви было, что украсило бы любой семейный архив!.. — Она тяжело дышала, с трудом застегивая «молнию» на сапоге. — Я так чуть не кончила, когда читала… Только я почему-то порвала его. Ты уж прости. — Она говорила жестко, без нотки раскаяния.

— Бог простит. Тебе дать денег на такси? Тяжело ведь. И далеко.

— Дай, — сказала Вера.

Дина достала из кошелька пятерку и протянула Вере.

— А чё это ты такая добрая, Турбина?

— Мне так нравится.

— А дай тогда еще десятку! — Вера смотрела с вызовом.

Дина снова открыла кошелек и достала еще две пятерки.

— Возьми.

— Добренькая… — Вера криво усмехнулась, но больше ничего не сказала, взяла деньги, сумки и ушла, не поблагодарив и не попрощавшись.

А Дина помолилась вслед о ее несчастных детях, о ней самой, о ее муже… Она представить себе не могла такой жизни… Она не могла представить себе жизни без любви. Ради чего тогда вообще жить?.. И почему одним «везет», а другим — нет?

«Ты правильно ответила Вере», — сказал Внутренний Голос.

«Что ты имеешь в виду?»

«О том, что ты знала, чего хочешь, а чего нет».

«Да, я понимаю… Но и она ведь права: она же тоже не о такой жизни мечтала…»

«Мечтать и делать выбор — далеко не одно и то же».

«Объясни!»

«Я, конечно, объясню… — Голос усмехнулся. — Только ты ведь и сама все прекрасно знаешь. Вот ответь мне: ты чаще следуешь за своим сердцем или за умом?»

«Наверное, чаще за сердцем».

«Мы уже говорили как-то с тобой очень давно на эту тему».

«Напомни мне, пожалуйста».

«Ты как-то сказала, что не всегда тебе нравится исход ситуации, в которой ты следуешь моим советам, зато совесть у тебя чиста».

«Да, помню… И что?» Дина пока не понимала, к чему клонит Друг.

«Теперь, когда ты давно уже не ждешь моих советов в чистом виде, ты руководствуешься своим сердцем. И оно тебя не подводит. Так?»

«Так…»

«А если бы ты делала выбор только умом, не слушая сердце?»

«А-а!.. Кажется, я поняла».

«Ну-ка!» Внутренний Голос часто поступал с Диной так: он помогал ей «усвоить пройденный материал», заставляя повторить его.

«Вера строила свою жизнь только умом: нужно остаться в городе, а значит, «затащить» кого-нибудь в ЗАГС, нужно получить квартиру, а значит, родить двоих, троих детей… Фу, какой ужас!» Дина содрогнулась.

«Да… А ведь ее мечты почти не отличались от того, о чем мечтает любая девушка: муж, дети, благополучие… Не о том ли мечтала и ты?»

«О том же. Только ты забыл одну малость». Дина решила, что настал ее черед объяснить Внутреннему Голосу то, чего он не понимает.

«Какую это?» Внутренний Голос изобразил недоумение.

«Ты забыл любовь! — Она говорила горячо, стараясь донести до собеседника самую суть. — Я мечтала прежде всего о любви, а не о муже! Прежде о любви, а не о благополучии и даже детях!»

Внутренний Голос улыбнулся и погладил Дину по волосам — да, с некоторых пор она физически ощущала любое проявление его чувств.

«Совершенно верно, моя девочка, — сказал он, — в этом-то и есть разница между мечтой и выбором. Мечта — это цель, а выбор — путь. Твой путь — любовь. Это самый надежный, самый благословенный путь».

«Но он так часто бывает тернистым… Почему?»

«И на этот вопрос ты знаешь ответ».

* * *

У брата Коли тоже была своя история любви.

Отработав после института по распределению в Узбекистане — дома он не захотел оставаться ни в какую — и дослужившись там до зама главного инженера строительного управления, прошел по конкурсу на ответственную стройку в Афганистане, правда рангом ниже, прорабом. Сбылась его мечта поработать за границей — не важно за какой. Письма от него приходили регулярно, не слишком редко, не слишком часто — как из пионерского лагеря, где раз в неделю устраивался «день письма», только себе день письма Коля устраивал значительно реже. По всему было понятно, что жизнь у него там интересная и насыщенная. Чем — никто не догадывался, предполагали, что работой и новыми впечатлениями. По крайней мере, в письмах было только об этом.

Когда началась война, от Коли перестали приходить и эти не слишком частые письма. Отец даже хотел, пользуясь своими высокими связями, лететь в Кабул и искать сына. К счастью, не успел — от Коли пришла весть. И пришла окольными путями: письмо принесли не в родительский дом, а Дине.

Оказалось, что Коля в первый же год работы влюбился не без взаимности в афганскую девушку. Ее семья ничего не имела против замечательного советского парня и даже на инаковерие его смотрела сквозь пальцы. Зато сам он проникся сначала любопытством, а потом глубоким уважением к вере своей любимой, стал изучать язык и основы мусульманства. Колю не раз журили за слишком тесные интернациональные отношения с местным населением и грозились выслать на Родину. Но к тому времени, когда Коля уже готов был бросить все: и карьеру, и возможность в обозримом будущем вернуться домой — ради того, чтобы жениться на любимой, началась война. Война, которой Коля не понял, несмотря на пропагандистские объяснения ее причин и необходимости.

Семья его возлюбленной была вынуждена спасаться бегством, и он, не задумываясь, отправился с ними. Обо всех мытарствах Коля не сообщал, написал только, что в конце концов им всем удалось попасть в США, где он останется до лучших времен, а родителям, скорей всего, придет сообщение о том, что он пропал без вести, — как он это устроил, он тоже не написал.

Вот так, подумала Дина, донжуанствовал направо и налево, а полюбил — и прощай все и вся: дом, благополучие…

Родителей Коли они с Костей кое-как урезонили и успокоили, хотя дядя Саша и пытался заклеймить сына предателем Родины. Потом он ворчал уже не зло: «Нас на бабу променял!..» А тетя Ира повторяла только: «Слава богу, живой!»

* * *

«Слава богу, живой!» — думала Дина, меряя шагами длинный коридор.

«Боже, благодарю тебя!..» Она знала, что всегда, даже в самый тяжелый момент, найдется за что поблагодарить Бога, судьбу, обстоятельства…

Еще Дина знала, что смерти нет, — но как же ей оставаться тут одной, без любимого?!..

Нет! Они собирались пожить здесь долго, повидать много и уйти в другую жизнь, «будучи насыщенными днями»! Так же легко и светло, как ушла любимая бабушка Кости, как ушел его отец…

Дина с Костей ссорились не на шутку. Гоша был в школе — при нем они себе этого не позволяли. Хотя ссоры их никогда не переходили на личности, а были связаны с вещами внешними, оба считали, что не должны способствовать закреплению у ребенка установки на то, что серьезные вопросы решаются исключительно на повышенных тонах. Себе же они прощали такую слабость, объясняя ее природным темпераментом обоих.

Сейчас шпаги были скрещены над авантюрным, по мнению Дины, предприятием, которое затеял Миша. Он решил создать кооператив на базе ресторана, где проработал директором уже почти двадцать лет. Правда, в этом как раз авантюрного ничего и не было: Миша, специалист своего дела с таким огромным опытом, мог не сомневаться в собственном успехе, тем более что наступившие перемены в политике и экономике благоприятствовали деловым людям. На радикальный шаг он подзуживал Костю: а именно призывал бросить свое преподавательское поприще с бюджетным нищенским содержанием и пойти к нему в компаньоны.

Дина считала, что зарплаты Костиной с гонорарами за научные публикации им вполне хватает. Сама она тоже получала хорошо: теперь, когда настали новые времена, ее назначили заведующей лабораторией, не требуя выполнения нелепого условия с исправлением анкетных данных. Кроме того, их семейный бюджет был прикрыт надежным тылом…

* * *

Много лет тому назад, перевозя в отремонтированную дачу старую мебель из квартиры, они обнаружили много интересных вещей в ящиках шкафов, столов и комодов. И в частности, огромный кофр, обтянутый трудноопределимого цвета сафьяном, предназначенный для переноски шляп, битком набитый облигациями послевоенных лет.

Дина вспомнила, как в детстве они с подружками играли в магазин, используя в качестве денег разномастные и разноразмерные бумажки с замысловатыми завитушками и орнаментами по краям, картинками в духе трудового героизма и цифрами с множеством нулей. Слово «облигация» в ту пору было синонимично слову «бумажка», и, если взрослые употребляли это слово в разговоре, оно всегда звучало уничижительно. «Опять бумажками зарплату выдали», — слышала Дина часто. Мама объяснила ей как-то, что облигациями нынче выдают часть зарплаты и что когда-нибудь, возможно, вернут по этим бумажкам настоящие деньги в обозначенных на них суммах. Многие не хранили их, не веря в то, что через много лет можно будет получить обещанное. Но Динина мама хранила. И Костины бабушка с дедушкой, как оказалось, тоже.

Когда Дина с Костей скрупулезно пересчитали все до последней малюсенькой бумажки достоинством в десять рублей, они присвистнули от изумления. В коробке лежало целое состояние: почти триста пятьдесят тысяч старыми деньгами. В переводе на новые получалось тридцать пять, и это была не менее фантастическая сумма, если даже не более — ведь неизвестно, что там со старыми деньгами, а на новые можно было бы купить шесть автомобилей «жигули»!

Кроме этого клада, выкопанного из недр бабушкиной мебели, у Кости была сберкнижка, которую открыла все та же бабушка и на которую она складывала деньги, регулярно присылаемые сыном на содержание ее внука. На счете скопилась тоже весьма приличная сумма, которую Дина с Костей иногда потряхивали, покупая у Мишиных родителей под покровом страшной тайны то франки, то марки, то фунты стерлингов, которые тратили потом в «Березках» или «Альбатросах» на всякие приятные мелочи жизни, предназначавшиеся исключительно для несоветских граждан.

А в прошлом году началась активная выплата займов по облигациям тех лет, что скопились в бабушкиной сокровищнице, и Дина с Костей погасили уже приличную часть этих «бумажек».

Вот Костя и собирался потратить свой капитал в совместном с другом предприятии. Собственно, против этого Дина не возражала. Особенно после того, как Мишины родители, прекрасно знавшие ситуацию в стране не только изнутри, но и снаружи, в непринужденном разговоре описали все возможные перспективы ее дальнейшей истории и порекомендовали не хранить деньги ни на сберкнижках, ни в чулках, а перевоплощать их во что-нибудь более надежное. Мероприятие своего сына они поддерживали и морально, и материально и Костино участие в нем тоже одобряли.

Но Костя рвался не только делать денежные вложения, он собирался бросить преподавание и научную работу и податься в бизнесмены.

* * *

— Почему ты во мне сомневаешься? — Он начинал уже закипать, стоя над раковиной и орудуя картофельным ножом.

— Потому что ты никогда этим не занимался. — Дина нервно курила в форточку. — Ты так же далек от экономики, как Мишка от науки. А в своем деле не одну собаку съел.

— Если повар нам не врет!.. Вот он и поможет мне на первых порах!

— Но отвечать потом тебе, а не Мишке! Потом-то будет каждый за себя!