Анджела Дрейк - Любовница

Сол Ксавьер уже три года не дирижировал в Лондоне. Слух о его предстоящем выступлении в лучшем концертном зале города с программой из произведений Брамса вызвал ажиотаж в билетной кассе. Цены подскочили до предела. Дежурившие на улице "жучки" запрашивали за билет в пять раз больше номинальной стоимости и находили покупателей.

Ксавьер не обманул ожиданий. Не прошло и нескольких минут после его прибытия на репетицию, как худшие опасения администратора концертного зала начали сбываться. Ксавьер резко остановил оркестр после нескольких тактов и повернулся на высоком вертящемся стуле, хмуро всматриваясь в полутьму почти пустого зала. Администратор рысцой подбежал к сцене, двое его помощников торопливо последовали за ним. Ксавьер смотрел на них сверху вниз со своего орлиного насеста.

– Я слышу шум, – сказал Ксавьер. Он произнес это негромко, но у администратора по спине побежали мурашки.

Все замолчали, внимательно прислушиваясь. Ксавьер поднял руку.

– Вот. Слышите?

Администратор и его подчиненные кивнули. Да, действительно, слышалось какое-то слабое, едва заметное гудение. Администратор застонал про себя. Что это может быть? И что он сможет сделать с этим?

– Мы сейчас все выясним, маэстро, – пообещал он.

Ксавьер улыбнулся, но его аристократическое лицо сохранило свое слегка надменное выражение.

– Я бы не жаловался, если бы этот шум звучал в унисон музыке, – с нарочитой вежливостью сказал он, – но ведь это не так!

Администратор и его помощники ответили на шутку нервным смехом.

Быстрым жестом руки Ксавьер отослал их прочь и снова повернулся к оркестру.

– Итак, леди и джентльмены, – сказал он, поднимая дирижерскую палочку, – у нас проблемы с посторонним шумом. Но концерт состоится!

Гул голосов пробежал по рядам музыкантов. Чувство приподнятости в предвкушении большого события уже завладело ими. Даже те, кому еще не доводилось работать с Ксавьером, мгновенно поняли, что они находятся в руках мастера своего дела. Пусть он требовал суровой дисциплины и был иногда беспощаден, но зато умел придать оркестрантам огромный эмоциональный заряд. Под его управлением музыка звучала так, как будто ее исполняли ангелы.

Ксавьер провел глазами вдоль рядов инструменталистов, встретившись взглядом с каждым, легким кивком отмечая тех музыкантов, с кем ему уже приходилось работать раньше. Он создавал впечатление, что может видеть и, что еще более важно, слышать каждого исполнителя в отдельности, как бы проникая в сознание музыканта изнутри. Перед лицом оркестра Ксавьер был живым воплощением всех правил и законов этого мира.

Жизнь Ксавьера была связана с музыкой с самого раннего детства. Когда ему было шесть лет, он уже играл на концерте рондо Моцарта. Сегодня, в канун своего сорокалетия, он был полон сил и здоровья. Он был красив и находился, пожалуй, в расцвете своей мужской привлекательности. Хотя родным языком Ксавьера по рождению и воспитанию был английский, в нем была значительная примесь греческой, австрийской и испанской крови. Именно греческое происхождение легче всего прослеживалось в классических чертах его лица и оливковом оттенке кожи. Несколько штрихов седины на висках и надо лбом, изящно добавленных природой к его густым черным волосам, придавали его прическе особую элегантность. Чисто серый, достаточно невинный цвет его глаз никак не позволял заподозрить в нем способность гипнотизировать или приводить в ужас одним лишь взглядом.

Ксавьер был около шести футов ростом, подтянутый и мускулистый благодаря занятиям лыжами и плаванием. Его железная воля в том, что касалось алкоголя и курения, была легендарной. Немало хвалебных статей в различных журналах упоминали об этом. На самом деле Ксавьер, как и всякий другой, любил вкусную еду и хорошее вино. Но он всегда знал меру. И никогда не пил, если на следующий день собирался сесть за штурвал своего турбореактивного самолета. А это означало, что последние несколько лет он пил сравнительно мало.

В перерыве репетиции администратор доложил Ксавьеру о причинах шума. Он исходил от мощного насоса расположенной в подвале бойлерной.

– Я должен признаться, что никогда не замечал этого раньше, – сказал администратор, извиняясь.

– На время концерта насос придется выключить, – невозмутимо заявил Ксавьер.

Он никогда не устраивал скандалов, истерик, не впадал в ярость. Он жестко держал себя в руках. Но изредка мог напасть – с неожиданностью и злобой ядовитой змеи.

Администратор знал это слишком хорошо, чтобы спорить. Он только выразил надежду, что работа баров и туалетов концертного зала не будет полностью нарушена.

Вечером собралась публика – знаменитости, считавшие своей обязанностью присутствовать на концерте; мужчины в черных галстуках, женщины в ослепительно ярких шелках.

Где-то в средних рядах сидела молодая девушка в просторном свитере алого цвета и черных колготках. Она подобрала под себя ноги, чтобы сесть повыше и видеть сцену. Ее большие зеленые глаза заворожено следили за тем, как рассаживается оркестр.

Девушка жадно прислушивалась к многоголосой перекличке настраиваемых инструментов – звенящим голосам скрипок, чистым прозрачным нотам духовых. Она закрыла глаза в предвкушении чуда. Еще немного – и оркестр зазвучит, польется музыка, проникая в каждый уголок этого зала, клубясь и растекаясь, как туман осенним утром.

За минуту до начала концерта в зале появилась небольшая группа зрителей, вызвавшая оживленный интерес среди уже сидящей публики. Впереди шла высокая худощавая блондинка в белом креповом платье строгого классического покроя и бриллиантовых украшениях, также отличающихся изысканной простотой форм. Ее абсолютно прямые волосы были гладко зачесаны назад – прическа, которую могут позволить себе только очень красивые женщины. Прежде чем занять свое место, она огляделась вокруг, одарив публику слегка насмешливой улыбкой. Когда она и ее спутники, наконец, расселись на своих местах, время начала концерта было просрочено уже на три минуты.

По залу пробежал обеспокоенный ропот. Одна из женщин, сидящая позади опоздавших, шепнула своему мужу, что блондинка в белом – жена Сола Ксавьера.

– Видимо, она считает, что у нее есть Богом данное право заставлять ждать всех остальных, – прошептал он в ответ с кривой усмешкой.

Неожиданно шум стих. Сол Ксавьер появился на сцене и направился сквозь ряды музыкантов к дирижерскому пульту. Буря аплодисментов взорвала зал.

Не обращая внимания на восторженное приветствие публики, Ксавьер поднялся на подиум, поставил ноги на ширину плеч, поднял палочку и сразу начал. Его движения были сдержанны. Он точно знал, как извлечь из оркестра максимум возможного без судорожных телодвижений. Скупо выверяя каждый жест, он добивался прекрасного звучания музыки, неизменно вызывая восторг, у слушателей.

Он дирижировал этой программой, наверное, уже в пятидесятый раз, но всякий раз еще извлекал из нее что-то новое. Великие музыкальные произведения всегда оставляют возможность для дальнейших интерпретаций. Это как океан: можно нырять все глубже и глубже, но так и не достичь дна.

В начале своей карьеры, когда Ксавьер пытался осуществить постановку таких опер, как "Дон Жуан" Моцарта или "Богема" Пуччини, с потрепанными провинциальными оркестрами и певцами на севере Англии, он, дирижируя, любил воображать, что действительно сочиняет музыку. Это было захватывающее занятие. Но в последние годы он окончательно понял, что талант композитора не был дарован ему той высшей силой, которая создала этот мир. Когда он понял и принял это, то направил всю свою энергию на совершенствование дирижерского искусства. И не проигран. Один из самых влиятельных музыкальных критиков Нью-Йорка и то написал, что за дирижерским пультом Ксавьер – настоящий артист, один из великих виртуозов, который может легким движением руки достичь того, чего другим не добиться и с помощью бульдозера.

Публика с восторгом принимала его повсюду. Он перемещался с континента на континент, работая с лучшими оркестрами, и везде находил признание. В Германии сам канцлер приглашал его на обед. В Японии электронные магнаты становились его поклонниками. Один из крупных британских производителей оружия регулярно летал на его концерты, где бы они ни проходили. А генеральный секретарь ООН даже присвоил ему почетное звание посла доброй воли.

Дирижерские гонорары, оплата выступлений по телевидению и отчисления с сотни постоянно тиражируемых записей обеспечивали ему годовой доход, выражающийся семизначной цифрой. Благодаря тщательному выбору финансовых консультантов, которые помогали ему разобраться в тонкостях международных рынков и налоговых систем, состояние Ксавьера достигло огромной величины.

Многие завидовали ему: его музыкальному таланту, его стилю жизни, его деньгам и абсолютной власти над величайшими оркестрами мира.

Да, я достиг многого, думал Ксавьер, стоя перед великолепным лондонским оркестром и удовлетворенно отмечая бархатный тембр струнных, вызывающий в груди легкое щемящее чувство.

И все же…

В последнее время в его душе зародилась какая-то неуверенность, какой-то страх. Пока это еще действительно был зародыш, но он рос и тянул свои щупальца, время от времени напоминая о себе. Приближение к сорокалетнему рубежу пугало Кеавьера ощущением пустоты и страха перед будущим. Будущее представлялось ему чередой пугающе однообразных дней, где нечего было ждать, кроме повторения его прошлых успехов. Он прекрасно понимал, что все, на что он может рассчитывать, – это продолжение работы в качестве блестящего интерпретатора. Он вдохнул жизнь в бесчисленное количество великих музыкальных произведений, но не создал ничего своего. Он не нарисовал картины, не вылепил скульптуры, не написал книги. Он не создал ничего долговечного.

У него не было детей. А теперь уже слишком поздно.

Ксавьер неожиданно представил себя орлом, посаженным в клетку в самом расцвете сил. Он вдруг почувствовал панический страх. Молчаливое, невидимое лицо времени как бы насмехалось над ним. Что ему делать? Начать все сначала? Посмотреть на классический репертуар свежими глазами? Может быть, найти где-нибудь захудалый, заброшенный оркестр? Например, в Брадфорде или в Гулле. Он мог взять и превратить этих музыкантов в великий оркестр. Это было бы его детище.

Эта мысль зажгла в нем слабый огонек вдохновения, который неуверенно мигал, но не мог ярко вспыхнуть.

Руки Кеавьера двигались с автоматической точностью, но его дух парил вдали от музыки, холодок пробегал по спине. Его глаза были закрыты. В этот момент сфальшивила одна из скрипок. Совеем чуть-чуть, на какую-то долю секунды. Только тренированное ухо музыканта могло заметить это.

Ксавьер резко распахнул глаза и мгновенно собрал в кулак свою железную волю. Жалость к самому себе – это не из его репертуара. А потеря внимания – непростительный грех. Такого не должно повториться. Пусть он не композитор, но он выдающийся дирижер и будет им всегда.

На следующей неделе пройдут еще два концерта: вечер Сибелиуса и Бриттена, а затем выступление с Дэвидом Бронфенб-реннером, который будет играть скрипичный концерт Элгара, своеобразное погружение в ностальгию по музыкальному возрождению начала века.. Ксавьер дал себе хмурое обещание, что эти два концерта будут безукоризненны по исполнению. Лицемерно-сладкоречивые британские критики проглотят свои завуалированные колкости.

Аплодисменты, которыми закончился концерт, были бурными и нескончаемыми. Публика была в восторге от музыки. И в восторге от Кеавьера. Четыре раза его вызывали на сцену. Каждый раз, оглядев яростно аплодирующий зал, он со спокойным достоинством склонял голову. Лишь тень улыбки была заметна на его суровом лице. Что бы ни думал Ксавьер о прошедшем концерте, он держал эти мысли при себе.

Неожиданно он решил, что хватит. Он насладился аплодисментами и уже был сыт. Резким движением руки он отпустил оркестр и покинул сцену, ища временного уединения в своей артистической.

Публика, все еще охваченная головокружительным возбуждением, стала расходиться.

Зеленоглазая девушка не сдвинулась с места. Она сидела, не шелохнувшись, свернувшись калачиком в своем кресле, и смотрела на пустую сцену.

Джорджиана Ксавьер увидела, что ее муж ушел за кулисы, и удовлетворенно улыбнулась. Концерт закончился, и теперь она полностью могла посвятить себя подготовке празднества, которое они планировали устроить завтра по случаю дня рождения Ксавьера.