Маргарет Макфи - Любовница маркиза

Перед аукционом состоялся небольшой бал, а затем был подан легкий ужин.

Рэйзеби пил шампанское и беседовал с Линвудом и Венецией, наблюдая за Элис. Она казалась совершенно спокойной, но он видел, что за этой маской скрывается боль и страстное желание – точное отражение его собственных чувств.

При других обстоятельствах Элис охотно танцевала бы, но сегодня вечером она держалась подальше от танцевальной площадки. По залу прошел шепоток, что она сознательно уклоняется от танцев, чтобы аукцион прошел успешнее.

Рэйзеби следовало бы пригласить на танец мисс Олтроп или леди Эсме Фрейзер, но он даже не пошевелился.

За ужином Элис наполнила свою тарелку, но ничего даже не попробовала.

Рэйзеби мысленно умолял ее взглянуть на него.

Она упорно отказывалась.

Настало время аукциона.

Фонд поддержки сирот пригласил Джона Филипа Кембла сыграть роль аукциониста. Благородный вид Кембла и богатый актерский опыт призваны были помочь ему вызвать интерес к аукциону, создать драматическую обстановку и заставить присутствующих раскошелиться. Фонд хотел собрать как можно больше денег, и Кембл был именно тем человеком, который способен был сделать это. Он разыграл бокал шампанского с Принни, прогулку по залу с Салли Брук, встречу с патронессой балов у Элмака, которая должна была раскрыть все секреты успешного поиска женихов и невест, а также декламацию поэзии от самого лорда Байрона. Наконец, на аукцион был выставлен лот, вызывавший наибольший интерес, лот, выиграть который мечтали все мужчины в зале, – танец с мисс Элис Свитли, примадонной Ковент-Гарден.

Кембл представил ее публике, и Элис, облаченная в шелка цвета венецианского неба, встала рядом с ним. Она улыбалась слегка смущенной улыбкой. В ней не было лоска, не было ничего неестественного. Она была бесхитростна, хороша собой, искренна. В глазах Элис, как в зеркале, отражалась ее душа. Она не считала себя красивой, хотя была прелестна, не рисовалась и не надувала губы. Рэйзеби знал, что каждого мужчину в этом зале влекло к ней, как бабочку к свету.

– Джентльмены, танец, который выставляется сегодня на аукцион… – Кембл сделал драматическую паузу, – вальс!

Рэйзеби стиснул зубы.

Он увидел, как глаза Элис расширились от удивления, на лице промелькнула растерянность, которую она скрыла за улыбкой.

По толпе прошелестел взволнованный ропот. Вальс. Это был танец ухаживания и страсти, по крайней мере для них. Танец, пользовавшийся скандальной славой, потому что позволял почти интимные прикосновения, невозможные ни в каком другом танце. Это был танец, принадлежавший Элис и Рэйзеби.

Торги начались. Участники аукциона так часто махали программками, поднимали руки и кивали, что Рэйзеби сбился со счета. Это было похоже на охоту – каждый старался загнать оленя. Рэйзеби молча наблюдал за тем, что один за другим участники выходили из игры, испуганные размером предлагаемых сумм. Наконец осталось двое. Это были самые богатые люди в этом зале – Хоуик и Монтейт.

– Две тысячи фунтов, – предложил Монтейт.

– Две тысячи сто, – парировал Хоуик.

– Две тысячи триста.

Хоуик отреагировал с быстротой молнии:

– Две тысячи четыреста.

– Две тысячи пятьсот? – Кембл выжидательно посмотрел на Монтейта, но тот покачал головой, признавая себя побежденным.

– Кто-нибудь даст две тысячи пятьсот?

Рэйзеби увидел улыбку, скользнувшую по губам Хоуика. Он не сомневался в своей победе.

– Две тысячи четыреста – раз, – сказал Кембл.

Хоуик посмотрел на Элис так, словно она уже принадлежала ему.

– Две тысячи четыреста – два.

Джентльмены, стоявшие рядом с Хоуиком, уже пожимали ему руку.

– Пять тысяч фунтов, – лениво проговорил Рэйзеби.

Толпа замерла, потом раздался дружный вздох.

Он видел, как уставились на него Линвуд и Венеция, на их лицах читалось откровенное изумление.

– Ваша светлость? – обратился Кембл к Хоуику.

Рэйзеби чувствовал, как бьется его сердце, слышал взволнованный шепот в толпе. Это были самые долгие секунды в его жизни.

– Мои поздравления, лорд Рэйзеби, – дружелюбно произнес Хоуик, но в его глазах читалась ненависть.

– Раз.

– Два.

– Продано.

Только теперь Элис посмотрела на него.

– Танец продан лорду Рэйзеби за весьма щедрое пожертвование в пять тысяч фунтов.

Кембл продолжал говорить, но Рэйзеби уже не слышал его, он не отрываясь смотрел на Элис.

Рука Элис лежала в руке Рэйзеби, и не имело значения, что все смотрят на них – на единственную пару на танцевальной площадке. Все было так, как и должно было быть. Тепло сменило леденящий холод, пустота заполнилась. На душе у Элис было легко, как прежде, сердце пело. Оказывается, для счастья ей нужно совсем немного – всего несколько минут рядом с Рэйзеби.

Они были прекрасной парой: все движения точны и изящны, один дополняет другого. Это был их танец. И музыка была такой нежной и мелодичной… Элис знала, что никогда больше не будет танцевать вальс ни с кем другим.

Она взглянула в его лицо.

– Твое поведение было совершенно скандальным, теперь об этом будет говорить весь Лондон, – сказала она, не в силах сдержать улыбку.

– Ради благотворительности я готов и на большее, – улыбнулся он в ответ.

Незримая связь между ними существовала всегда, а теперь крепла день ото дня.

– Ты избегаешь меня, Элис.

– Так лучше для нас обоих.

Их взгляды встретились. В его глазах Элис увидела нежность и теплоту и почувствовала себя совершенно счастливой.

– Значит, ты признаешь, что не хочешь встречаться со мной?

– Я ничего не признаю.

– Ты не ответила на мое письмо.

– Какое письмо? – кокетливо спросила она, но сердце ее тревожно забилось.

– Вы прекрасно знаете какое, мисс Свитли.

– Вы, должно быть, ошибаетесь, лорд Рэйзеби.

Он улыбнулся:

– Я часто ошибаюсь, но не в этом случае.

– Я получаю столько писем.

– Не сомневаюсь.

– Освежите мою память. Что было в письме?

Закусив губу, Элис с волнением ждала ответа.

– Ты действительно хочешь, чтобы я сказал это вслух, Элис? – прошептал он мягким бархатным голосом. – Здесь?

В его глазах было такое откровенное желание, что Элис отвела взгляд, борясь с искушением. Ее щеки порозовели.

– Может быть, не здесь, – согласилась она.

Они продолжали кружиться в танце.

– Я знаю, почему ты не забрала платья из шкафа.

Ее сердце учащенно забилось.

– Потому что мне нужны были новые, – ответила она, стараясь говорить спокойно.

– В самом деле?

Рэйзеби скептически изогнул бровь.

– Я теперь известная актриса и должна одеваться по последней моде.

– А бриллиантовый браслет?

– Бриллианты сейчас вышли из моды, ты не знал?

– А чек?

– Там была проставлена слишком большая сумма.

– И почему я тебе не верю?

– Потому что ты всегда был подозрительным.

Он улыбнулся:

– У меня на этот счет другая теория.

– Какая? Я знала, что ты любишь наряжаться в платья, и поэтому оставила их тебе?

Рэйзеби рассмеялся:

– Ты же говорила мне, что я превосходно смотрюсь в твоем старом переднике, надетом на голое тело.

Элис невольно рассмеялась.

Они смотрели друг на друга, счастливые уже оттого, что вместе.

– Нет, моя теория несколько отличается от твоей, – тихо произнес он.

Ее улыбка угасла. Она вдруг испугалась и внимательно посмотрела ему в глаза.

– Не хочешь узнать, что у меня за теория, Элис?

– Не здесь, Рэйзеби. Пожалуйста.

– Не здесь, – выдохнул он чуть слышно.

Они танцевали и танцевали, и все присутствующие не отрываясь смотрели на них.

Венеция сидела на софе рядом с Элис, в ее маленькой гостиной на Мерсер-стрит.

– Прошлым вечером ты и Рэйзеби… – Венеция умолкла, пристально глядя на подругу.

Элис покачала головой:

– Мы не возобновили отношения, если ты об этом хотела спросить.

– Этот вопрос интересует весь Лондон, Элис.

Элис вздохнула.

– Что ж, часть моей работы – привлекать к себе внимание, разве не так? – Но когда Рэйзеби сжал ее руку, Элис и думать забыла о работе. – Кроме того, это же было ради благотворительности.

– Да. И это означает, что больше такой возможности у тебя не будет. Ты разыграла свою карту.

Элис опустила глаза. Она понимала, что Венеция права. Один раз, на несколько коротких мгновений она и Рейзеби перенеслись в другой мир. Но больше это не повторится.

– Ты по-прежнему играешь с ним в опасную игру?

Элис покачала головой:

– Я и не начинала.

– Вы не безразличны друг другу.

Это был не вопрос, но Элис кивнула, уставившись в чашку с чаем. Она устала притворяться.

– О, Элис, – мягко сказала Венеция. – Что ты будешь делать?

– А что? Жизнь продолжается. Я буду работать в театре, а он – искать себе жену. Разве у нас есть выбор?

– Наверное, нет, – согласилась Венеция и обняла подругу.

Они молча допили чай.

У Рэйзеби меж тем дела шли ничуть не лучше. Мать решила навестить его и явилась в дом на Лестер-сквер с вполне определенной целью.

– Ты выглядишь усталым, дорогой. Поздно лег вчера?

Мать провела рукой по его щеке.

– Нет, – коротко ответил Рэйзеби, не вдаваясь в подробности.

Она опустилась на софу и посмотрела на поднос с чаем.

– Знаешь, вчера я пила чай с Терезой Даррингтон, – сообщила мать, делая вид, что целиком поглощена завариванием чая, но Рэйзеби ей обмануть не удалось.

– Неужели?

Он стоял у камина, глядя, как мать тщательно отмеряет две ложки чайных листьев, а потом аккуратно запирает на ключик чайную коробку. Элис никогда не прятала чай от слуг. «Что дурного, если они отсыпят себе немного и сэкономят деньги?» – всегда говорила она. Таково было ее отношение к людям.

– Они, конечно, не принадлежат к высшей аристократии, нажили свое состояние на торговле, но все равно это прекрасная партия, – заметила вдовствующая леди Рэйзеби.

– Потому что у Даррингтонов тугой кошелек?

Интересно, подумал он, успела ли мать прочесть газеты? Во многих из них появились статьи о нем и Элис на аукционе.

– Не будь таким вульгарным, Джеймс. Но если и так, что в этом плохого? Ему принадлежит половина мельниц в Йоркшире, и у него большие капиталовложения в колониях. А его земли… – Она налила горячую воду в заварочный чайник.

– …соседствуют с владениями Рэйзеби, – закончил он.

– Мисс Даррингтон – единственная дочь и наследница всего состояния. В этом сезоне она впервые выехала в свет. Может быть, тебе уже приходилось встречать ее?

– Не припоминаю.

Мать помешала ложкой в чайничке и закрыла крышку, потом придвинула к себе небольшие песочные часы, чтобы следить за временем заваривания чая. Леди Рэйзеби всегда сама заваривала себе чай.

– Я подумала, что мы можем пригласить мисс Даррингтон и ее мать на небольшую прогулку в конце следующей недели.

Рэйзеби внимательно следил за песчинками, стремительно перетекавшими из одной половины часов в другую. Вот так же, как песок, течет его жизнь, единственным светлым лучом в которой явилась Элис.

В наступившей тишине тиканье часов на камине показалось ему оглушительным. Песок почти весь пересыпался.

Он молча кивнул. Ему показалось, что грудь стянула стальная полоса и в легких вот-вот кончится воздух.

– Прекрасно, – удовлетворенно сказала мать. – Я так и думала, что ты согласишься. Я сегодня же пошлю записку миссис Даррингтон.

Она улыбнулась, а когда последние песчинки скатились вниз, взяла заварочный чайник, чтобы разлить чай.

Элис продолжала жить, как жила. Во второй половине дня она репетировала. Каждый вечер выходила на сцену перед переполненным залом. Как всегда, чувства, которые она старалась скрыть, находили выход на сцене, но с каждым днем Элис становилось все труднее играть – у нее возникло ощущение, что границы между ролями и реальностью начинают размываться.