И решил коснуться устами я щеки ее,

Чтоб тягаться с ней в день собрания

мне не выпало

И чтоб первыми среди любящих оказались мы,

Кто на суд пришел в воскресенья день

к богу вышнему.

И тогда скажу я: «Продли расчет и заставь стоять

Ты подольше нас,

чтоб продлился взгляд на любимую!»

Садовник обратился к гостье: «Знай, о владычица красавиц и всех блистающих звезд, что мы пригласили тебя сюда только для того, чтобы ты развлекала этого прекрасного юношу, господина моего Нур-ад-дина. Он не приходил сюда раньше». — «О, если бы ты мне сказал об этом, я бы принесла то, что у меня есть!» — воскликнула девушка. «Госпожа, я схожу и принесу тебе это», — сказал садовник. И девушка молвила: «Делай, как тебе вздумалось!» — «Дай мне что-нибудь как знак», — сказал посланец. Она протянула платок.

Посланник вернулся через некоторое время с зеленым мешком из гладкого шелка с двумя золотыми подвесками. Незнакомка взяла мешок, развязала и вытряхнула из него тридцать два кусочка дерева. Девушка стала вкладывать кусочки один в другой, мужские в женские и женские в мужские, обнажив кисти рук, поставила дерево прямо, и превратилось оно в лютню, полированную, натертую, изделие индийцев. Гостья склонилась над инструментом, как мать над ребенком, и пощекотала его. Лютня застонала, зазвенела, затосковала по прежним местам, вспомнила воды, что напоили ее, и землю, на которой выросла. Вспомнив мастеров, которые вырубили и покрыли лаком, купцов, которые везли на корабле, инструмент закричал, запричитал, казалось, изливая хозяйке душу в таких стихах:

Была прежде деревом, пристанищем соловьев,

И ветви я с ними наклоняла свои в тоске.

Они на мне плакали, я плач их переняла,

И тайну мою тот плач теперь сделал явною.

Безвинно меня свалил на землю рубящий лес.

И сделал меня он лютней стройной, как видите.

Но только удар о струны пальцев вещает всем,

Что страстию я убита, ею пытаема.

И знай, из-за этого все гости застольные,

Услышав мой плач, пьянеют,

в страсти безумствуют.

И вышний владыка их сердца

умягчил ко мне,

И стали на высшие места

возвышать меня,

Мой стан обнимает та, кто выше других красой,

Газель черноглазая с истомными взорами.

И пусть Аллах бдительный

нас с нею не разлучит,

И пусть не живет влюбленный,

милых бросающий.

Закончив играть, гостья молча положила лютню на колени и вновь склонилась над ней, как мать над ребенком, пальцы пробежали по струнам, перебирая лады, и незнакомка вымолвила:

«О, если б влюбленного, свернув, посетили,

То тяжесть с него любви они бы сложили.

И вот соловей в кустах с ним перекликается,

Как будто влюбленный он, а милый далеко.

Проснись же и встань —

ведь ночь сближения лунная,

И мнится, в миг близости сияют нам зори.

Сегодня завистники небрежны, забыв о нас,

И струны к усладам нас с тобой призывают.

Не видишь ты, для любви здесь

четверо собраны:

То роза и мирты цвет, гвоздика и ландыш.

Сегодня для радости собрались здесь четверо:

Влюбленный, прекрасный друг,

динар и напиток.

Бери же ты счастье в жизни — радости ведь ее

Исчезнут; останутся лишь слухи и вести».

И Нур-ад-дин, слушая эти стихи, смотрел на лютнистку влюбленными глазами, едва сдерживая порывы души от великой к ней склонности. Незнакомка тоже выделяла среди присутствующих юношу, бывшего луной среди звезд, ибо он был мягок в словах, изнежен, совершенен по стройности, соразмерности, блеску и красоте — нежнее ветерка и мягче Таснима, и о нем сказаны такие стихи:

Поклянусь щекою и уст улыбкой прекрасных я,

И стрелами глаз, колдовством его оперенными,

Нежной гибкостью и стрелою взоров

клянусь его,

Белизной чела, чернотой волос поклянуся я,

И бровями, что прогоняют сон от очей моих,

И со мной жестоки в запретах и в поведениях;

Скорпионами, что с виска ползут,

поклянусь его,

И спешат убить они любящих, разлучая с ним;

Розой щек его и пушка я миртой клянуся вам,

И кораллом уст, и жемчугом зубов его,

Стройной ветвью стана,

плоды принесшей прекрасные.

То гранат, взрастивший плоды свои на груди его.

Поклянусь я задом, дрожащим так,

коль он движется

Иль покоен он, и тонкостью боков его;

И одежды шелком, и легким нравом клянусь его,

И всей красой, которой обладает он.

Веет мускусом от его дыханья прекраснейшим,

Благовонье ветра напоено ароматом тем,

И также солнце светящее не сравнится с ним,

И луна обрезком ногтей его нам кажется…

Когда Нур-ад-дин услышал слова эти (а он уже склонился от опьянения), начал сын купца восхвалять гостью:

«Лютнистка наклонилась к вам —

Охмелела вдруг от вина она, —

И струны молвили ее:

Нам речь внушил Аллах, и он…

После этих слов Нур-ад-дина девушка посмотрела на него влюбленными глазами, увеличилась ее любовь и страсть к нему Она вновь восхитилась его красотой, прелестью, тонкостью стана и соразмерностью и в порыве чувств еще раз обняла лютню и произнесла такие стихи:

«Бранит он меня, когда на него смотрю я,

Бежит от меня, а дух мой в руках он держит.

Он гонит меня, но что со мной — он знает,

Как будто Аллах поведал ему об этом.

Я лик его в ладони начертала

И взору: “Утешайся им!” — сказала:

Мой глаз ему замены не увидит,

И сердце мне не даст пред ним терпенья.

О сердце, из груди тебя я вырву!

Ведь ты завидуешь, как и другие!

И как скажу я сердцу: “О, утешься!”

К нему лишь одному стремится сердце».

Красота ее стихотворения, красноречие, нежность выговора и ясности языка удивили Нур-ад-дина, и страсть, тоска и любовное безумие затмили разум.

Он не мог прожить без этой девушки ни минуты и, наклонившись, прижал ее к груди, гостья тоже потянулась к юноше и прижалась всем телом. Она поцеловала его между глаз, а он поцеловал ее в уста, сжав сначала стан, и начал играть с нею, целуясь, как клюются голубки. Девушка подхватила эту игру Присутствующие от увиденного вскочили на ноги, Нур-ад-дин застыдился и отпустил лютнистку. Девушка взяла инструмент и перебирая лады проговорила:

«Вот луна, что меч обнажает век, когда сердится,

А смотря, она над газелями издевается.

Вот владыка мой, чьи прелести — войска его,

И в сражении нам копье напомнит стан его.

Коль была бы нежность боков его в душе его,

Не обидел бы он влюбленного, не грешил бы он.

О жестокость сердца и бока нежность!

Не можете ль поменяться местом —

туда оттуда сдвинуться?

О хулитель мой, за любовь к нему

будь прощающим!

Ведь тебе остаться с красой его

и погибнуть — мне!»

Нур-ад-дин, услышав такие слова, наклонился к девушке в восторге и произнес такие стихи:

«За солнце ее я счел — она мне привиделась,

Пожар ее пламени пылает в душе моей.

Что стоит ей знак подать нам

иль нас приветствовать

Концами прекрасных пальцев

и головой кивнуть?

Увидел он лик ее блестящий, и молвил он,

Смущенный красой ее, что выше красы самой:

“Не это ли та, в кого влюблен так безумно ты?

Поистине, ты прощен!” И молвил я: “Это та,

Что бросила стрелы глаз в меня и не сжалилась

Над тем, как унижен я, и сломлен, и одинок”.

И сделался я души лишенным, и я влюблен,

Рыдаю и плачу я весь день и всю ночь теперь».

И когда юноша окончил свои стихи, лютнистка, вновь поразившись его красноречию, взяла инструмент и, перебирая пальцами струны, произнесла такие стихи:

«Твоего лица поклянусь я жизнью,

о жизнь души, —

Я тебя не брошу, лишусь надежды

или не лишусь!

Коль суров ты будешь, то призрак твой

со мной сблизится,

А уйдешь когда, развлечет меня о тебе мечта.

О очей моих избегающий! Ведь знаешь ты,

Что не кто иной, лишь любовь к тебе

теперь мне друг.

Твои щеки — розы, слюна твоя — вина струя,

Не захочешь ли подарить мне их здесь

в собрании?»

Нур-ад-дина охватил величайший восторг, и он ответил на ее стихи такими стихами:

«Едва показала лик мне солнца она в ночи,

Как скрылся сейчас же полный месяц

на небесах,

Едва лишь явила утра оку чело свое,

Сейчас же заря стала быстро бледнеть.

Заимствуй у токов слез моих непрерывность их,

Предание о любви ближайшим путем веди.

Нередко говаривал я той, что разит стрелой:

“Потише со стрелами — ведь в страхе душа моя”.

И если потоки слез моих я произведу

От Нила, то страсть твоя исходит из Малака.

Сказала: “Все деньги дай!”

Ответил я ей: «Бери!”

Сказала: “И сон твой также!”

Я ей: “Возьми из глаз!”»

Сердце девушки от этих слов затрепетало, она прижала купеческого сына к груди и начала целовать его поцелуями, подобными клеванию голубков, юноша отвечал ей непрерывными поцелуями, но преимущество принадлежит начавшему прежде. А закончив целовать Нур-ад-дина, девушка взяла лютню и произнесла такие стихи:

«Горе, горе мне от упреков вечных хулителя!

На него ль другим иль ему на горе мне сетовать?

О покинувший! Я не думала, что придется мне

Унижения выносить в любви,

коль ты стал моим.

Ты жестоким был с одержимым страстью в

любви его,

И открыла я всем хулителям, как унизилась.

Ведь вчера еще порицала я за любовь к тебе,

А сегодня всех, кто испытан страстью,

прощаю я.

И постигнет если беда меня от тебя вдали,

То, зовя Аллаха, тебя я кликну, о Али!»

А окончив свое стихотворение, девушка произнесла еще такие два стиха:

«Влюбленные сказали: “Коль не даст он нам

Своей слюны напиться влагой сладостной,

Мы миров владыке помолимся”, — ответит он.

И все о нем мы скажем вместе: “О Али!”»

И Нур-ад-дин поблагодарил гостью за изящество и разнообразие речей, а девушка в ответ на его похвалы поднялась и сняла с себя все одежды и украшения, села Нур-ад-дину на колени и стала целовать его между глаз и целовать родинки на его щеках. Она подарила ему все, что было на ней, и сказала: «Знай, о возлюбленный моего сердца, что подарок — по сану дарящего». Юноша принял от нее подарок и затем возвратил и стал целовать, а когда закончил (вечен только живой, самосущий, наделяющий и павлина, и сову!), поднялся со своего места. Лютнистка спросила его: «Куда, о мой господин?» — «В дом моего отца», — ответил молодой человек. Сыновья купцов стали заклинать его, чтобы он спал у них, но Нур-ад-дин отказался и, сев на своего мула, отправился в дом отца.

Дома его встретила мать. Она спросила: «О дитя мое, где и по какой причине ты пропадал до этого времени? Клянусь Аллахом, ты расстроил меня и отца, мы все время думали о тебе!» Женщина подошла, чтобы поцеловать его, почувствовала запах вина и воскликнула: «О дитя мое, как это после молитвы и набожности ты стал пить вино и ослушался того, в чьих руках творение и повеление!»