Эдна Миллей - Любовный хлеб

Что в том году расцвел, а стал последним.

О, знать бы… что из этого? пусть так!

Когда приходит смерть, то остается

Так мало от реликвий, чья судьба

Мгновенна.

Можно сотворить веревку

Пеньковую из слов, чтоб вздернуть мир:

«Ты был со мной — тебя со мною нет».

Вот петля стянута, и мир повешен.

Где правда, что на висельный помост

Взошла? Ее слова сжимает мысль.

Не записать ли их? Дай посмотрю,

Как это выразится на бумаге:

ТЫ БЫЛ СО МНОЙ. ТЕБЯ СО МНОЮ НЕТ.

О малые слова, вас так легко

Взяла бумага, даже с грузом скорби.

Слова распались, будто нет тоски,

Их сплавившей в одно, и эта тема —

Лишь слов набор, но в них воплощено

Ужасное достоинство. Пусть Бог…

Пусть Бог порвет нить памяти моей —

Нить, на которую ты мной нанизан.

На дыбе памяти застыл мой разум…

Сонм образов! О только бы уснуть!

Посплю — и снова мыслью улечу

В тот летний день, когда мы были вместе.

И та же дата на календаре.

Как бы по Божьему соизволенью

Мир отодвинут чуточку назад:

Утихло горе, радость впереди.

Слиянье наше было совершенно:

Не знали мы, что розно умереть

Нам суждено, что я жива, а ты…

Что я молю, а ты меня не слышишь!

Наверно, струны наших двух сердец

Переплелись основой и утком:

Родного сердца золотые струны

Заткали скромный мой узор навек.

Теперь мертва сияющая ткань.

Часть сердца твоего во мне болит.

Часть сердца моего с тобой в могиле —

Я будто надвое рассечена.

Зачем мне жить? Что значу я для жизни?

Я — судно без спасительной звезды —

Испытываю еженощный страх,

Что, пробуждаясь, обостряет чувства;

Трепещут нервы, воля, даже воздух.

Вот-вот раздастся рвущий слух аккорд.

Тьма, Тьма — одна метафора в уме.

Другие блекнут, и стена контрастов

Разрушена; противоречья скопом

В безликость мчат, туда, где день и ночь,

Мороз и оттепель, и даже жизнь

И смерть — одно и то же… Мне-то что?

Мне дела нет до птиц и до цветов:

Ты был моим цветком и певчей птицей!

Грянь, несозвучье, пусть весь мир зачахнет!

Не стану украшать твою могилу

Гвоздиками, как принято у вдов,

Кичащихся своей поддельной скорбью.

Среди многообразья ощущений,

Приниженных твоим исчезновеньем,

Стоит отъединенно лишь утрата.

Кручинюсь, но не стану насмехаться

Над истиной моей, бренча страданьем —

Огромна истина моей утраты.

Тебя не дозовешься; не хочу,

Чтобы к тебе взывал мой хрупкий голос,

И я не смею повернуться вспять,

Промолвить: «Я стою лицом к тебе».

Не ведаю, где ты теперь, не знаю,

Где твой покой — на небе? на земле?

Ты телом и душой в земле, наверно.

Не обольщусь примерами кликуш,

С рыданьями глазеющих на небо,

Живущих глупой, исступленной верой!

Пусть мир вопит, пусть истечет слезами!

От горя я нема…

Что говорю?!

Спаси, Господь, безумную меня,

В безверии плюющую на четки!

Ужель моя так обветшала вера?

Дай, Господи, уверовать мне вновь,

А вера временную боль смягчает.

Пускай немного погорюет боль,

Навзрыд поплачет! возрыдать бы мне

Над мировой утратой, над венками,

Засыпавшими свежие гробы!

Нет, мир силен не истиной, но Верой.

Когда иссякнет Вера — средоточье

Всех верований прочих, — рухнут птицы

И захлебнутся рыбы в океане;

Бразды правленья в Божиих руках

В чудовищный колтун преобразятся…

Безумье воцарится — и людей,

И целый мир помчит к уничтоженью!

О Боже правый, снова я прозрела!

Дыханье пресеклось — опять картина

Внезапная пред взором предстает —

Вселенский свиток Хаоса и Зла.

Кружатся в нем ущербные планеты.

Они все кружат, кружат и кружатся,

И скорость множат из витка в виток,

Чтобы, избави Бог, не оглянуться

И, трепеща, не сгинуть невзначай…

Нет сил, как я устала! Это слишком.

Но я ведь все-таки не дух бесплотный.

Скорей уснуть, хоть мертвый мне приснится!

Я не бесплотный дух! скорей уснуть!

О, люди обезумевшей планеты!

Земля, ты, словно мошка над огнем,

Вкруг Солнца кружишь, но уж обрекла

Себя на смерть, — вот-вот слетишь с орбиты.

Среди сестер-планет тебе не выжить:

Предчувствием несчастья ты покрыта.

Да, вот оно, масштабом беспримерно

И неохватно разумом людским!

Народы, страны — смертники, наверно.

Страна любая, города, деревни —

Все под прицелом, все, кого безгневней

На свете нет; не будет ни предела,

Ни смысла нашим бедам роковым.

Эдна Сент-Винсент Миллей (1892–1950) родилась в Рокленде (штат Мэн) в семье медсестры и учителя. Расставшись с мужем, мать воспитывала трёх дочерей сама, много занимаясь их образованием, в том числе литературным и музыкальным.

Литературные таланты Эдны проявились рано (первые стихи написала в пять лет, печататься начала с пятнадцати).

Уже в 1912 году, когда её стихотворение Renascence фактически было признано лучшим на конкурсе «Стихотворение года в США», становится знаменитостью. Окончив колледж в 1917 году, переезжает в Нью-Йорк, где заводит много знакомств и ведёт бурную богемную жизнь. В том же году выходит первый сборник её стихов.

В 1923 году получает Пулитцеровскую премию за сборник The Harp-Weaver, посвящённый матери, — впервые этой награды за стихи удостаивается женщина.

Философская и любовная лирика — главное в весьма разностороннем творчестве Миллей. Любовь, сексуальность, дихотомия плоти и духа — основные темы её стихов. Вызывающе смелые, они облечены в классические формы — часто сонета или баллады. Кто-то из критиков заметил, что она стоит на грани двух веков — содержанием в двадцатом, формой — в девятнадцатом. «Мало кто из женщин со времён Сафо писал так откровенно», — это тоже сказано о ней.

Музыкальность — ещё одна яркая её черта. Многие стихи (сами по себе очень музыкальные) напрямую посвящены музыке: Услышав Симфонию Бетховена, Концерт, Музыканту… Её любимые композиторы — Бах, Брамс, Бетховен (Бетховен, конечно, на первом месте). Рассказывают, что, когда Эдна умерла, над ней, вместо того, чтобы служить панихиду, сыграли «Апассионату».

Эдне Миллей принадлежит восемь сборников стихов, а также рассказы (под псевдонимом Нэнси Бойд), эссе, пьесы, переводы (Цветы зла Бодлера).

В 1943 году она получила Медаль Роберта Фроста за выдающийся вклад в поэзию.

Какие бы пропасти не разверзались перед этой удивительной женщиной, её «ликующий дух» неизменно воспарял над ними.

Её быстрая мысль оставила нам немало афоризмов. Вот только два из них:

«Детство — это королевство, где никто не умирает».

«Я рада, что уделяла так мало внимания добрым советам; если бы я следовала им, то могла бы избежать некоторых из моих самых ценных ошибок».

Исповедуя свободную любовь, Эдна тем не менее была замужем (с 1923 по 1949 год) за голландцем Эйгеном Бойсевейном, помогавшим ей во всех литературных и житейских делах (некоторые считали, что он слишком с ней нянчится), и пережила его только на один год.

С утверждением модернизма в американской поэзии, Эдна Миллей оказалась на какое-то время почти забытой, но в дальнейшем её поэзия словно пережила второе рождение, доказав, что она выше веяний времени и намерена жить дальше.

* * *

Мария Редькина — известный переводчик, ученица А. М. Ревича — переводит стихи Э. Миллей уже много лет. Вот как она сама рассказывает о своём первом знакомстве с этими стихами:

«На даче был журнал „Америка“. В нем — английская страница со стихами Миллей в оригинале. Прочла — и забыла обо всем. Отец звал идти в лес, я сказала: „Еду в Москву, в библиотеку“. В библиотеке нашла ее книгу, переписала от руки сколько могла. Потом в букинисте на Качалова купила ее томик за десятку и больше с ней не расставалась».

Стихи Э. Миллей в переводе М. Редькиной публиковались в антологиях Поэзия США (1982), Строфы века — II (1998) и в альманахе Столпотворение (2004, № 10). Отдельной книгой выходят впервые.

Т. Стамова