Эдна Миллей - Любовный хлеб

Оплетенное злом и добром, как только способно сердце

Спокойно, размеренно биться?

Оно, как мотор на холостых оборотах,

в механизм вселяет разброд:

Кисть становится зеленоватой, а кое-где иссиня-желтой,

Ведь пульс перебои дает

Вслед за каждым сердечным толчком.

Или, не пожелав повториться

В ярких битвах, которым уже не сбыться,

Отчаявшись, сердце идет к концу,

А тепловатая кровь, лениво от усталого сердца отхлынув,

Не дойдя ни до кисти, ни до виска,

Образует заливы, пока

На миг не замрет, пока бледность не подступит к лицу,

Пока между диастолой и систолой не исчезнет граница.

Кто ты таков, что я, стремясь

К тебе, ночей не сплю?

Зачем из-за тебя и днем

И ночью слезы лью?

Кто ты таков, что, по тебе

Томясь, я ветра шум

Все слушаю лицом к стене,

В плену тяжелых дум?

Есть люди похрабрей тебя

И, верно, подобрей:

Кто ты таков, что ты один

Всегда в душе моей?

Что женский разум неказист,

Вам всякий подтвердит…

Кто я такая, что в любви

Мне высший смысл открыт?..

Ища, отчего печалится сердце,

Я постигла, о чем грущу:

Речи людские невмочь мне слушать;

Город постыл мне. К морю хочу!

Хочу я волны соленую сладость

И ветер морской опять ощутить;

Пусть будет то грохот, то шелест прибоя —

Гул его никогда не избыть.

А раньше, за мой палисад цепляясь,

Душистый горошек остовы нес

По кромке земли и зимнего моря…

Тогда мне, конечно, легче жилось.

А раньше на волны взбиралась утром,

Под вечер из туфель песок трясла.

Сейчас я — пленница зданий-громадин.

От шума, от света жизнь не мила!

Услышать бы снова, как стонут сваи —

Над ними ветром корежит причал;

Увидеть бы груз грохочущих бочек,

Запруду, что частокол ограждал;

Увидеть бы снова коросту ракушек,

Наросшую на обломках судов,

Услышать бы крики голодных чаек,

Кружащих над пеной морских валов;

Почуять бы снова качку хибарки

В час, когда наступает отлив,

Понять, что вздымается пресная влага,

Страшиться сирены, глаза закрыв…

Боже, каким это было бы счастьем —

Вновь очутиться в родных краях,

На Мэнском прибрежье толк понимая

В судах, в ракушках и в якорях!

А стало все это таким несчастьем!

Здесь мне счастья не знать никогда.

Без моря я прожила так долго —

Была бы рядом морская вода!..

Сердце голодное жаждет того,

Что приелось сытым сердцам.

Красоту и добро я из ничего

Добуду и сердцу отдам.

Ненасытна его нужда,

Ибо сердце растет всегда.

Когда оскудеет моя душа,

Утолит свой голод сполна,

Быть может, я не дам и гроша

За землю — на что мне она?

Не стану бродить под ночным дождем,

Запах травы различая в нем…

Могучий Дух, всех превзойдя,

Мнет землю мерными шагами.

Велик он, даже в скорбь уйдя

По тем, кого уж нет меж нами.

Для смерти люди рождены,

И каждому свой срок положен.

Стенанья Духу не важны —

Так ровен он и бестревожен,

Не то что я. Я боль приму:

По разным меркам нас кроили;

Справляю тризну по тому,

Кого вчера похоронили —

Я среди ржавчины и слез,

Оплакиваю ум безбрежный,

Что прахом, словно мхом, порос, —

Добыча Смерти неизбежной.

Вечер. Густеют тени, медлит речное теченье.

Одетая в легкое платье, с соломенной шляпой в руке,

Кто та, что подле тебя в лодке меж зарослей ивовых

Сейчас пленяется звуком голоса твоего?

Снова, как прежде, когда был ты со мной неразлучен,

Ива глядится в воду, узкой листвой шурша.

Тихо журчит река — там, у речных излучин,

Врачует тоску душа.

Любить тебя в разладе с собою мучительно:

Ты так беспечен, так далек, что в глазах темно!

Но безмятежность реки в сердце нисходит целительно,

Боль с преодолением боли соединив в одно.

Не я — другая под ивами, у гущины прибрежной,

Горько смыкает уста, затаив банальный обет;

Взгляд свой, полный признаний,

на тебя устремляет нежно…

А во взгляде твоем ни любви, ни презренья нет!

Усталые, веселые, не ведая забот,

Всю ночь мы прокатались на пароме взад-вперед.

Там было голо, чисто и пахло, как в хлеву.

Но мы в костер смотрели, в ночную синеву;

Мы на пригорке прилегли, где от луны светло.

Гудели пароходы, и скоро рассвело.

Усталые, веселые, не ведая забот,

Всю ночь мы прокатались на пароме взад-вперед.

Тебе досталось яблоко, а мне досталась груша:

Мы их купили где-то — по дюжине на душу.

Подул холодный ветер, светало над землей,

И из ведерка-солнца дождь лучился золотой.

Усталые, веселые, не ведая забот,

Всю ночь мы прокатались на пароме взад-вперед,

И свежую газету не стали мы читать;

Старушке прокричали: «С добрым утром, мать!»

Всплакнув из-за дареных груш, за нас молила бога.

Мы дали денег ей, себе оставив на дорогу.

Не все ли равно, куда мне бежать,

Какой дорогой — не все ли равно?

Прочь отсюда, чтоб сердцу дать

Простор, не то разорвется оно!

Откуда мне знать, что в сердце живет,

Откуда мне знать, какая беда?

Но все-таки что-то во мне восстает:

Уйду — не все ли равно куда!

Вот бы весь день, всю ночь мне идти,

В краю пустынном встречать рассвет —

Там, где ни тропки, ни колеи,

Ни крова, ни лиц надо мною нет.

Вот бы идти из последних сил,

Пока я замертво не упаду

На берегу, где прилив отступил,

На мшистых скалах дождь пережду.

Куда мне дорога — в овраг или в порт, —

В конце концов, не все ли равно!

Пускай по мне причитает сам черт,

Коль сгинуть в канаве мне суждено.

Что с тобой случилось, дружок?

Притихла за пяльцами, как посмотрю.

Так. Ничего. Застрял узелок

В канве. Давайте я чай заварю.

Здесь, над городом, от ливней

Тишина все неизбывней.

Этот плачущий голос — где он?

Наконец-то снег не тает,

На деревьях оседает.

Этот плачущий голос — где он?

Время править челноку

Ко прибрежному песку.

Этот плачущий голос — где он?

Все нахмурено: хлопот

У земли невпроворот.

Этот плачущий голос — где он?

Весна наступила, весна наступила!

Я шла по дороге, со мною мой милый.

Влажно чернела деревьев кора.

Будто вчера весна наступила.

Цветущий персик поодаль рос —

Он ветвь обломил и мне преподнес.

Осень пришла, то осенью было…

Я шла по дороге, со мною мой милый.

С криком взлетела грачиная стая.

Я вспоминаю: осенью было —

Он высмеивал все, что меня восхищало,

Разбивая мне сердце мало-помалу.

Осень приходит, весна наступает,

Капель звенит иль грачи улетают —

Во многом я нахожу отраду

Весенней порой и порой листопада.

Мне больно не то, что любовь миновала,

А то, что истаяла мало-помалу.

Зачем, апрель, ты приходишь снова и снова?

Одной красоты ведь мало.

И не уймет мою мысль красноватость

Едва распустившихся клейких листьев.

Что знаю, то знаю.

Солнце мне припекает затылок, а я все смотрю

На побеги крокуса.

Пряно пахнет земля…

Как будто и смерти нет.

Что же все это значит?

Не только в земле погребен человеческий мозг,

Добыча могильных червей.

Жизнь сама по себе:

Ничто —

Пустая чаша, лестничный марш без ковра.

Нет, все-таки есть что-то большее в том,

Что ежегодно сбегает с холма

Апрель,

Как деревенский придурок,

лопоча и разбрасывая цветы.

Мой сокол на руку ко мне

Слетел

Не с небесных высот.

Туда, где солнце в туманном огне,

Лететь он хотел,

Но не вышел полет.

Коготь его тепловат, уязвим,

С чудом клюв его незнаком,

А перья скованны страхом моим —

Дрожа, я слушаю гром.

Ты, жалкая птица, я зренье тебе возвращаю — лети!

Покинь мой стих, с руки моей сорвись!

Узри невиданное и прядай в пути

Ввысь!

Любовь покинула меня, и дни, как близнецы.

Есть надо и, наверно, спать, — а ночи той возврата нет.

И каково без сна во тьме мне слушать, как стучат часы!

Где пролетевший день былой, где сумеречный свет?

Любовь покинула пеня — все валится из рук;

За что бы я ни принялась, отрады нет ни в чем,

И сразу опостылел мне забот привычный круг: