— Значит, ты унесешь любовь с собой? — прижимаясь, спросила я.

— Унесу, — улыбнулся он, — но не всю, что-то, какая-то часть останется с тобой. Пока будешь ты, будет с тобой и живая часть моей любви, чтобы оберегать, защищать, согревать по мере сил. Помнишь, ты мне рассказывала свой давний сон о хрустальных колокольчиках?

Я вздрогнула, когда он это сказал. Володя моментально почувствовал мое волнение, прижал меня к себе еще теснее и продолжил:

— Не знаю, чья любовь звенела тогда тебе этими колокольчиками, да это и не важно, но отныне это будет звук моей любви.

Взволнованная впечатлением, которое на меня произвели его слова о любви и о колокольчиках тоже, я решила рассказать ему недавнее происшествие, связанное с Ларисой.

— Володя, а ведь совсем недавно я слышала такие же колокольчики, но уже наяву, это когда Лариса ко мне приходила, я ведь тебе не рассказывала.

По тому, как стремительно он повернулся, услышав мои слова, я поняла, что он удивлен и заинтригован. И я рассказала ему уже со всеми подробностями, когда и в какой момент они звонили. Выслушав, Володя сначала долго молчал, потом заговорил:

— Я просил тебя верить мне и моей любви. Даже на этом примере ты видишь, что моя любовь стоит твоей веры. Я и сам этого еще не знал, а звук моей любви, действенной, живой любви, уже влился в хрустальный звон, уже звучал и предостерегал.

Вот и опять он уснул раньше, а я специально боролась со сном, чтобы слушать его сонное дыхание и молиться за него, я часто стала молиться, как никогда раньше. Господи! Продли мне это великое счастье, его любовь. Знаю, что недостойна, но мне так нужна, так необходима его любовь, так нужен мне он! Господи! Продли жизнь его!

Утром Володя встал раньше меня. Когда я раскрыла еще сонные глаза, то Володя стоял возле постели, умытый, в домашних брюках, голый до пояса. У меня внезапно сжалось сердце: неужели это только видимость? Это еще нестарое, сухощавое, подтянутое тело, на вид вполне здоровое и полное сил?! Тут какой-то шрам привлек мое внимание. Я ничего не понимаю в шрамах и ранениях, но мне показалось, что это след от пули, я даже вздрогнула.

— Это пулевое? — спросила я, протягивая руку и пытаясь коснуться его.

— Птичка Женя! Я у тебя спрашиваю существенные вещи, а именно: что ты хочешь, чтобы я подал тебе в постель на завтрак? А тебя интересует всякая ерунда, да еще очень давняя. Да, это след от пули, впрочем, ранение было нетяжелым и, как я тебе уже говорил, очень давно. Можешь потрогать, если тебе очень хочется.

Я испытующе посмотрела на него:

— Володя, у меня напрашивается вопрос, скорее всего, очень глупый вопрос, настолько глупый, что я заранее прошу прощения за него, но сейчас такое время, чего только не бывает. В общем… ты бандитом, случайно, не был?

Приятно было смотреть, как заразительно он смеется.

— Ты, оказывается, большая шутница, Женя. Случайно не был и неслучайно тоже не был. А чтобы предупредить твои дальнейшие вопросы на эту тему, я скажу тебе так: я был воином. Но все уже давно в прошлом, ныне я пенсионер, и в настоящий момент меня больше всего волнует завтрак, о подробностях которого ты так и не пожелала со мной говорить.

Завтрак в постели, на мой взгляд, сущая гадость: несмотря на поднос или специальный столик, крошки все равно везде будут сыпаться, и вообще неудобно. Читать описание такого завтрака в книжке еще туда-сюда, в кино смотреть уже хуже, я всегда с замиранием сердца только и жду, что кто-нибудь из актеров уронит на постель бутерброд с маслом или кофе прольет. А уж делать это самой — да ни за какие коврижки! Потому стол в свое время и придумали, что есть за ним гораздо удобнее, чем как-либо еще. Вот все это я и изложила Володе с самым что ни на есть серьезным видом, что не помешало ему вовсю улыбаться. А я наконец отправилась в ванную. Вся моя жизнь протекала теперь в двух измерениях: возле Володи и без него. Без него я мучилась и стыла в коросте страхов и сомнений, возле него — мгновенно отогревалась в живительном тепле его любви, нежности, ласки. Хотя он и признался мне сокрушенно, что вся его жизненная сила иссякла, тем не менее ее остатков хватало на нас двоих! Он был силен и нежен за нас двоих и любил тоже за двоих — за себя и за меня. Нет, он меня совсем не подавлял, наоборот, я в его присутствии расцветала пышным цветом, во мне с большей силой начинали проявляться мои лучшие черты и качества. Тогда что же такое грызет меня, не дает покоя, заставляет время от времени отдаляться от него? Я находила этой странной муке только одно объяснение: меня жжет и мучит то, что я сияю отраженным светом, загораясь от его огня, а ведь должна гореть сама, пусть маленьким, пусть дымным, но своим огнем, своим светом, который был бы во мне независимо ни от кого и ни от чего. Вот извлечением, высеканием этого огня, говоря высоким слогом, я и занималась, убегая от Володи к себе. Я хотела обрести себя твердую, ни в чем не сомневающуюся, не романтически влюбленную, а любящую. Но долго выдержать без него я не могла, он был теперь магнитом моей жизни, средоточием всех моих мыслей и желаний. Два, от силы три часа без него — и я опрометью бежала обратно. Господи, что же со мной будет без него, когда его совсем не станет?! А ведь мне скоро надо возвращаться в Москву. А надо ли? Зачем, зачем мне туда ехать, когда мое сердце останется здесь?

И все-таки о своем возвращении я заговорила с Володей. Он внимательно выслушал меня, все мои доводы за и против поездки, больше, конечно, против, и был, как всегда, спокоен. А я разнервничалась вконец, закрутилась, забегала по комнате.

— Эй, птичка-синичка! Ты не устала еще перебирать своими маленькими лапками? Иди, ну, иди же сюда. Садись рядом, возьми мою руку, ну, надеюсь, теперь тебе стало немного лучше? Стоит ли так по-пустому переживать и нервничать?

— Ах, Володя, Володя! Конечно, с тобой мне лучше, возле тебя всегда хорошо. Но ведь это значит, что я питаюсь твоей энергией, да? Это ужасно, получается, что я энергетический вампир.

— Эге! Что я слышу? Ты, никак, намекаешь, что пора идти в лес, вырубать осиновый кол? Ты, видимо, насмотрелась дешевых американских фильмов, ну-ну, не хмурься, я шучу. Если ты и в самом деле черпаешь от меня хоть что-то, если мое тепло помогает тебе, то я просто счастлив, что и такой, полумертвый, могу что-то давать тебе. Мне же ты повредить не можешь, не волнуйся напрасно.

— Ну почему мы так поздно встретились? Я прихожу в бешенство от мысли, что столько времени провела впустую. Разменивалась на какие-то мелочи, на ерунду. Ненужные встречи, пустые, глупые разговоры. Только сейчас, полюбив тебя, я понимаю, до чего случайной и легковесной была моя жизнь. А теперь, когда мы встретились, когда так нужны друг другу, во всяком случае, ты мне очень нужен, нам осталось так мало, так бесконечно мало времени для любви, для жизни!

— Не надо думать, Женя, что вся твоя жизнь была легковесной, что время ты проводила впустую, это нехорошие, а главное, несправедливые мысли. Если бы ты в самом деле была этакой свистушкой и легко прыгала по жизни, то никогда не полюбила бы меня, даже не обратила внимания, потому что я был бы для тебя скучен, неинтересен. Ты стала такой, какая есть сейчас, в результате всего того, что происходило с тобой в жизни. И я люблю тебя именно такую, со всем тем, что в тебе есть. А будешь напрасно сама себя ругать, я рассержусь, в гневе я страшен! Отшлепаю и поставлю в угол.

Я слушала, как он защищает меня от меня же, и улыбалась. Вдруг невзначай вспомнила, как Володя говорил, что, может быть, есть и другие люди, которые могут любить вот так, по-настоящему, когда у них еще много сил, а ему выпала такая любовь только на излете жизни. И мне пришла в голову мысль: вот, даже умирающий, он дает мне силы и бодрость, но, может, как раз сильного, здорового, я бы и не смогла вынести, может, такая любовь была бы чересчур огромной для меня, еще совсем глупой и слабой? Или нет? Володя, увидев, что я опять погрузилась по самую маковку в невеселые раздумья, отвлек меня, коснувшись руки. Я слабо улыбнулась ему и решила поговорить о чем-нибудь вполне житейском.

— Володя, а ты был когда-нибудь женат? — поменяла я тему разговора, заодно рассчитывая разузнать что-нибудь из того, что меня давно интересовало.

— Был, один раз.

— А где твоя жена? Ты разошелся с ней? Или она… она умерла?

— Нет, она жива, кажется, замужем, надеюсь, что счастлива, я ничего не знаю о ней, с тех пор как мы развелись.

— А дети? Детей у тебя не было?

— Была девочка, она умерла совсем маленькой, не делай такое лицо, птичка Женя, это было очень давно, больше тридцати лет назад. Время все лечит, и эта давняя рана уже зарубцевалась и почти не болит. А тогда казалось, что я не переживу ее смерти: тем не менее жил вполне деятельно столько лет, а теперь еще и счастлив под конец.

— И все равно мне очень, очень жаль, мне кажется, что ты был бы замечательным отцом. Расскажи что-нибудь еще о себе, так нравится тебя слушать.

Но Володя в ответ только улыбнулся молча и пожал плечами.


Мы гуляем в лесу. День пасмурный, но тихий, ни ветерка, мороз небольшой, вряд ли больше пяти градусов. Воздух пахнет уже не так, как в начале зимы, как-то иначе. Я говорю об этом Володе, он соглашается со мной:

— Да, чувствуется, что весна не за горами. — Потом добавляет совсем тихо, не для меня, а для себя: — Еще одна весна… последняя.

Расслышав это, я в ужасе трясу головой, начинаю весело рассказывать о какой-то ерунде, перескакиваю с одного на другое, лишь бы мысленно отодвинуть призрак его смерти. Володя смотрит на меня с улыбкой, по его глазам я вижу, что он, как всегда, понял, что со мной происходит.

Вечером сидим не зажигая огня, вполне достаточно света камина. Камин в доме маленький, но другой здесь и не нужен, дом обогревается батареями, а камин только для красоты и уюта. Я забралась с ногами на диванчик, Володя сидит рядом, откинувшись на спинку. Одной рукой он обнимает меня, а другая лежит на подлокотнике дивана, лицо у него задумчивое, далекое. Наверное, он что-то вспоминает, я не хочу прерывать его раздумий, мне и молчать с ним хорошо.

— Птичка моя, завтра твой срок, ведь тебе уже пора лететь?

Я резко вздрагиваю и бледнею, у меня напрочь вылетело из головы, что завтра и в самом деле заканчивается обговоренный срок и за мной должна приехать Любаша. А я и забыла, я обо всем забыла, что не имело непосредственного отношения к Володе, словно до него у меня не было никакой жизни, никаких родственников и знакомых, а стало быть, и никаких обязательств перед ними. Возврат к прежней реальности не радует меня, я тесно прижимаюсь к Володе и отрицательно трясу головой:

— Нет! Я не поеду, и не уговаривай. Нужно быть совершенно ненормальной, чтобы уехать от тебя. Любаша завтра приедет, я ей все объясню, она умница, она все поймет. Я думаю, что она мне позволит пожить здесь еще, все равно хозяева дачи в отъезде и приедут не скоро. А если Любаша почему-либо мне все-таки откажет, то разве я не смогу перебраться к тебе совсем и жить у тебя? Ведь ты же не будешь против, правда? Ну скажи, не будешь? Ну что ты улыбаешься и молчишь?! Володя, я не буду тебе в тягость, честное слово. У меня есть немного денег, я перед самым отъездом сюда получила в издательстве гонорар, а потратить еще ничего не успела, пока хватит этого, а я еще заработаю потом, нам ведь с тобой немного нужно, правда? Ну скажи хоть что-нибудь!

— Самая большая для меня радость — это, просыпаясь утром, видеть тебя рядом. Я знаю, что это эгоистично, но когда ты рядом со мной топорщишь свои перышки, меня охватывает то, что в старинных книгах называлось неизъяснимым блаженством. И все-таки, несмотря ни на что, я думаю, что тебе полезно будет съездить в Москву. Ну, хотя бы на несколько дней. Подожди, подожди, не сверкай на меня глазами, дай все тебе объяснить. Полезно, прежде всего, потому, что ты снова окажешься в привычной обстановке, и там ты сможешь без помех, спокойно обдумать, действительно ли я тебе нужен, и если нужен, то в какой мере. Тебе ведь ничто не мешает вернуться сюда, ко мне, насовсем или же приезжать только иногда, скажем по выходным. Я приму любое твое решение, моя любовь к тебе ни от чего не изменится. Это первое. Второе: ты сможешь договориться в издательстве о новой работе, которую ведь все равно где делать — в Москве или здесь, компьютер у меня есть, и неплохой. Пойми, речь совсем не идет о деньгах, деньги у меня есть, вполне хватит на нас двоих, и на потом тебе немножко останется. Но ты ведь привыкла быть самостоятельной, привыкла работать, ведь так? Ну вот, я же понимаю, что без своей привычной работы ты будешь комплексовать, а тебе и без этого хватает сложностей. И наконец, третье — Саша. Но прежде чем с ним встретиться, ты должна совершенно ясно понять две вещи: помочь ты ему ничем не можешь, даже если бросишь ему под ноги свою жизнь. Но и относиться к нему с ненавистью, злостью тоже не надо. Ненависть — бесплодное чувство, никогда ничего не способна разрешить, она только затемняет разум, иссушает сердце. Вижу, что ты это хорошо понимаешь. Конечно, тебе нужно с ним встретиться, поговорить, и не важно, что он будет тебя плохо слушать или совсем не будет. Но для тебя самой необходимо сделать все, что только можно сделать в этой ситуации, и тогда все, связанное с Сашей, уйдет в прошлое, не будет мучить тебя, перестанет иметь значение. Но… Женя! Я прошу тебя, будь крайне осторожна. Встречайся с ним только в людных, общественных местах, ни в коем случае ни на чьей квартире. Говори с ним спокойно, без насмешек и сарказма, но твердо. Если бы я только мог тебе в этом помочь, я бы непременно поехал с тобой, но, к моему великому сожалению, я тебе ничем помочь не могу. Обещай мне, что, как только с ним поговоришь, сразу же позвонишь мне, вне зависимости от того, как ты спланируешь наши с тобой дальнейшие отношения, обещаешь? Почему ты удивляешься, ну да, у меня есть сотовый телефон, а я разве тебе не говорил о нем?