— Смешная ты, Женя. Мне нельзя говорить два часа кряду, но несколько фраз вполне по силам, лучше расскажи, как ты отдохнула в Туапсе. Наташа ведь тоже к тебе приезжала?

Я тут же ухватилась за любезно предложенную мне тему и начала с энтузиазмом ее развивать. В числе прочего я рассказала, как к нам с Наташей прицепились подвыпившие моряки и звали нас в ресторан и как мы с трудом отделались от них. Рассказывала я эту незатейливую историю вроде бы шутливо, намереваясь немного развеселить его, но, слушая меня, Виктор почему-то не улыбался. Но тут пришла медсестра, наступил черед каких-то процедур, и мне пришлось уйти, однако я пообещала ему заглянуть в понедельник.

Пока возвращалась из больницы домой, а поехала я, конечно, на городскую квартиру, я мучительно думала: почему он промолчал в ответ на мое предложение прийти к нему еще раз? Потому ли, что должен меньше говорить, или же потому, что не хочет меня видеть, но сказать об этом прямо ему неловко? Из дому я позвонила Наташе и рассказала ей о своем посещении, о том, что, на мой взгляд, он неплохо выглядит, при этом не скрыла, что чувствовала себя не слишком свободно. Она выслушала меня молча, не сделав никаких комментариев к моему рассказу, а я так надеялась, что она хотя бы что-то скажет. Вздохнув, я добавила, что собиралась к нему в понедельник, а теперь сомневаюсь: стоит ли? Тут она оживилась и посоветовала мне пойти непременно. Поговорив с Наташей, я пришла к выводу, что до понедельника еще долго, не стоит без всякого толку болтаться в городе, в то время как моя работа не терпит отлагательств, и тем же вечером уехала в Фирсановку. До отъезда я успела пообщаться по телефону с Любашей, которую мне наконец-то удалось поймать. Выяснила, что у нее хворала мать и она долгое время ухаживала за ней. Еще у нее было какое-то сложное и запутанное недоразумение с новым любовником, они были в ссоре, но теперь помирились, оба счастливы и раздумывают, куда бы им поехать отдохнуть. Любаша щебетала, словно жаворонок в небе, и я порадовалась за нее.


В понедельник наша встреча с Виктором прошла еще более натянуто. В этот раз я пришла хотя бы не с пустыми руками, притащила бананы и гранатовый сок. Он поблагодарил меня несколько суховатым тоном и попросил больше ничего ему не носить, у него и так всего слишком много. Говорил он уже совсем хорошо, мне показалось, что голос его звучит уже так же, как и до ранения. Но на меня Виктор даже не смотрел. Я поняла, что мой визит ему не нужен, но повернуться и уйти сразу было тоже как-то глупо, и я решила довести эту дурацкую встречу до конца. Попробовала дорассказать ему те подробности моей поездки к морю, что не успела в прошлый раз. Но после нескольких сказанных фраз вдруг почувствовала, что он совсем не слушает меня. Я споткнулась на середине предложения и замолчала, чего он, кажется, и не заметил. Когда молчание стало совсем невыносимым, Виктор, наконец, поднял на меня глаза:

— Женя…

Было видно, что ему очень сложно выговорить вслух то, о чем он думал, и я решила ему помочь, поскольку мне стало все окончательно ясно.

— Виктор, мне все понятно и не стоит ни о чем говорить. Мне все равно уже надо идти, так что не переживай. Поправляйся. Желаю тебе всего самого хорошего.


Весь немалый путь до Фирсановки я ругательски ругала себя! Надо было мне сразу догадаться, что я совершенно напрасно приехала к нему. И в самом деле, мой первый приезд к нему, этот визит элементарной вежливости и человеколюбия, он был необходим, но этим единственным визитом и стоило ограничиться. Зачем я поехала к нему второй раз? Кто я ему? Да никто! Мне было настолько не по себе, что даже затошнило. Дома я тоже не могла найти себе места, стыд и неловкость жгли меня огнем. Не помогли ни чай, ни прогулка в лес. Почему я так переживаю и волнуюсь? С этим тоже стоило разобраться. Я не дала ему произнести вслух то, что могло расстроить и унизить меня. Он не выгнал меня, я сама ушла, твердила я себе, но это мало помогало. Да что это, в самом деле, со мной?! Да даже если бы он сказал, попросил или приказал мне уйти и не приходить больше, то при наших с ним неприязненных отношениях разве это повод для терзаний? Одной гадостью больше или меньше, какое это имеет значение? Он говорил мне куда худшие вещи, мегерой называл неоднократно, и ничего, я вполне спокойно это пережила, что же сейчас мне так плохо? Я так и не смогла ни успокоиться полностью, ни объяснить себе толком свое состояние. Единственное, до чего я смогла додуматься, — это то, что в результате всех достаточно непростых событий зимы и весны моя психика стала до того неустойчивой и разболтанной, что реагирует на малейшее потрясение долгим резонансом, как пустой кувшин.


Я завершила наконец работу над книгой. Позвонила Дяде и повезла ему рукопись и диктофон, надо же было вернуть ему его игрушку, как он его называл. Когда я приехала, то обнаружила, что Дядя меня ждет не один, с ним Модест Сергеевич. Дядя, по своему обыкновению, не тратя время на приветствия, сразу же нетерпеливо протянул руку за рукописью, я не колеблясь отдала ее. Он стал жадно проглядывать ее. Конечно, все подряд он читать сейчас не мог, но старался сделать это хотя бы выборочно. Пока Дядя был занят, я от нечего делать разглядывала Модеста Сергеевича. Его поведение меня заинтересовало, то ли он в присутствии Дяди сильно тушевался, то ли обнаружился четвертый его слой — Модест Сергеевич хмурый и молчащий. Когда я вошла, он поздоровался со мной и с тех пор не произнес ни слова. Наконец Дядя оторвался от книги и ударил в маленький гонг, который стоял рядом с ним на круглом столике. Раздался мелодичный звук, и через пару минут в комнату вошла домоправительница, одетая во все белое, как и раньше, и, как и раньше, нелюдимая. Она принесла на подносе бутылку шампанского и три бокала. Дядя сделал знак рукой, и Модест Сергеевич открыл бутылку. Все так же молча он подал бокал мне, потом Дяде и, наконец, взял сам. Молчание прервал Дядя.

— За меня и за мою книгу! — провозгласил он без ложной скромности.

Мы с Модестом Сергеевичем выпили до дна, Дядя лишь пригубил самую малость. Потом с хитрой усмешкой воззрился на меня, я молчала. Дядя потянулся за каким-то журналом, вынул из него конверт и подал мне:

— Держи, Племянница, за труды твои.

Я взяла, но открывать не стала: сколько есть, столько есть, дома посмотрю, и я убрала конверт в сумочку. Дядя с интересом проследил за моими действиями и повернулся к другому гостю:

— Модест, запиши координаты ее, может, зачем нужно будет. И вообще, не обижай ее.

Модест Сергеевич как-то саркастически хмыкнул, но промолчал, достал записную книжку, и я продиктовала ему свой телефон, не уточняя при этом, что вряд ли я буду все лето в зоне досягаемости. Почти тут же я ушла. На мое «до свидания» ответил не только Модест Сергеевич, но и, к удивлению моему, Дядя. Когда я уже повернулась, он вдруг сказал мне в спину:

— Прощай!

На меня это произвело впечатление, я вздрогнула, но оборачиваться не стала.

Дома я открыла конверт и посмотрела: в нем были доллары. Дядя, как и обещал, не обидел меня — так много мне не заплатили бы и за издание собственной книги. Ну и характер у человека, бутерброд ему для меня было жалко, а заплатил гораздо больше, чем я надеялась. Я решила убрать деньги подальше, это будет мой неприкосновенный запас.


На следующее утро я решила на день-два задержаться в городе, позвонить в редакцию, походить по магазинам. Редакторша моя оказалась в отпуске, и я с легким сердцем отправилась за покупками. Вообще-то я не большая любительница шопинга, но погода все еще стояла жаркая, а у меня было маловато легкой одежды. Потратила уйму времени и сил, но ничего не купила: либо мне не нравилось, либо нравилось, но стоило столько, будто было сшито из натурального меха! Мне это все ужасно надоело, и тогда я отправилась на ближайший рынок и купила все, что хотела, и денег потратила в общем-то немного. Конечно, производство было китайское или турецкое, но в данном конкретном случае мне это было безразлично, летняя одежда и рассчитана на один-два сезона. Домой возвращалась с ворохом покупок, но просто вконец измочаленная. Посещение магазинов утомляет хуже любой работы! Но я утешала себя, что уже завтра утром уеду на природу, и прости-прощай пыльный город на долгий срок. Но человек полагает, а Бог располагает, справедливость этой пословицы я оценила этим же вечером. К ночи у меня разболелся зуб, что ни делала, болит и болит. Утром, вместо поездки за город, пришлось идти к зубному. Чтобы залечить зуб, понадобилось два дня. Вечером второго дня раздался телефонный звонок, я подошла, будучи в полной уверенности, что это моя Катюшка, но ошиблась, объявился Модест Сергеевич. Не тратя лишних слов, он сообщил мне грустную новость. Тот, для кого я собирала книгу из разрозненных кусочков воспоминаний, кого я называла Дядей, не зная его имени, и к кому успела немного привыкнуть, умер! Модест Сергеевич сказал, что похороны будут завтра, и спросил, пойду ли я. При этом добавил, что сам не пойдет, их отношения были чисто деловыми. Подумав, я отказалась.

На следующее утро я ехала в электричке, чуть ли не подпрыгивая от нетерпения. Я боялась, что за те четыре дня в саду все завяло, шутка ли, такая жара стоит!

* * *

Сегодня наконец-то мои петунии открыли свои глазки. Пока всего два цветка: один белый и один розовый, но бутонов полно, и скоро вся моя клумба будет покрыта цветами. Больше месяца ждала я этого знаменательного события, для кого-нибудь другого это пустяк, но не для меня, ведь как-никак это первые мною посаженные цветы! По такому поводу я затеяла пирожки, и, судя по запаху, первая партия скоро будет готова. Утром ко мне забегала Ксюша и обрадовалась цветам не меньше моего, а уж у них на участке ее бабушка какие только растения не выращивает. Но Ксюша на удивление чуткая девочка и умеет сопереживать лучше многих взрослых. Я вновь встретила ее на прогулке в конце мая, после продолжительного перерыва. Девочка опять гуляла с Рексом. Оба показались мне подросшими и повзрослевшими. Овчарка больше не прыгала возле меня как сумасшедшая, только обошла кругом и вдумчиво обнюхала, потом замахала дружелюбно хвостом, вспомнила, должно быть. Ксюша даже сказала, что Рекс мне улыбается, но этого, признаться, я не заметила. После возобновления отношений девочка стала частенько заходить ко мне в гости. Она знала, что Володя умер, и не задала о нем ни единого вопроса, не спросила у меня даже, почему я живу в его доме. Не ребенок, а просто чудо тактичности! А ведь она не забыла о Володе, это было видно по тому, как она осматривалась в доме, притрагивалась к некоторым вещам, а кое-что даже погладила и улыбнулась не по-детски, задумчиво и печально. Я привезла ей из Москвы цветную глину и фломастеры. Мне очень нравилось смотреть, как, примостившись на краю стола, она создает маленькие шедевры, в то время как я мучаю компьютер, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. Отношения обоюдно радовали нас. Вот и теперь я затеяла печь пирожки в расчете на свою маленькую подружку. Мне хотелось ее немножко побаловать потому, что бабушка девочки в последнее время прихварывала, а Лариса возиться у плиты не любила. Достав первую партию пирожков и отправив в духовку вторую, я выглянула в окно. В этот момент калитка открылась, и показалась Ксюша в новом нарядном сарафанчике желто-оранжевого цвета, в руках у нее была маленькая корзинка с первой клубникой. Я стала накрывать стол к чаю, Ксюша помогала мне, стараясь все делать важно и неторопливо, в последнее время у нее наблюдалось стремление выглядеть взрослой. Но когда она увидела, как я высыпаю в конфетницу ее любимые «Коровки», то весело запрыгала на одной ножке и захлопала в ладоши, вся ее напускная взрослость сразу улетучилась. Я сделала вид, что не заметила маленькой оплошности, чтобы не огорчать ее. Ребенок имеет полное право побегать и попрыгать, на то он и ребенок. Только мы приступили к священному ритуалу чаепития, хлопнула входная дверь, которую я днем не запираю. Я подумала, что это Лариса пришла за дочкой, так уже было несколько раз. Ксюша успевала пробыть у меня совсем недолго — мать уводила девочку, не слушая ее протестов. Ксюша, видимо, подумала то же самое, поскольку нахмурилась и недовольно засопела. Но в комнату уверенным шагом вошел Виктор. Внимательно оглядел нас: Ксюшу, с конфетой в одной руке и с пирожком в другой, и меня, с чашкой чаю.

— Здравствуйте, сударыни! Кажется, я в самый раз успел: и чай еще горячий, и пирожки еще не съедены.

Я быстро пришла в себя и представила ему Ксюшу, словно какую-нибудь взрослую даму. Она зарделась от смущения, а когда Виктор нагнулся и поцеловал ее маленькую, испачканную конфетами руку, она оцепенела. Я поспешила отвлечь внимание, чтобы дать ей время прийти в себя, и принялась усаживать гостя, доставать ему чашку, наливать чай. В какой именно момент на столе появились бутылка шампанского и большая коробка шоколадных конфет, я за своими хлопотами и не заметила. Ксюша посмотрела на бутылку сурово и вдруг, повернувшись к новому гостю, выпалила: