Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Эк его трясет. Что бы еще сделать? Обтереть его спиртом? А что, это мысль. Спирта нет, есть бутылка водки, почти год стоит запечатанная, никак не находилось ей применения, вот и нашлось. Да, но ведь его придется тогда раздевать догола, не в одежде же обтирать? Ну, ничего страшного, представлю себе, что это мой сын. Ишь, пытается сопротивляться и зубы стиснул, очень больно ему, наверное.

— Саша, Саша, успокойся, ну, успокоился? Пойми, мне надо обтереть тебя спиртом, то есть водкой, а для этого надо сначала тебя раздеть. Я спрашиваю тебя: ты что, лежал на земле? Так я и думала. Долго? Сколько времени ты пролежал? Примерно полчаса? Ну, это еще ничего, а не больше? Не знаешь? Ну вот, я почти тебя раздела. Нет, трусы тоже надо снять, тем более что они насквозь мокрые. Ну что, право, за церемонии, думаешь, я никогда мальчишек голышом не видела? Теперь начну тебя обтирать, постараюсь делать это поосторожнее, ну а ты потерпи, если будет больно. Чем я буду тебя обтирать? Странный вопрос — руками, конечно, это удобнее всего. Ничего, ничего, терпи, ты уже большой мальчик, вот так, вот так, молодец! Теперь давай я на спину тебя переверну, ну как же не надо? В чем дело? Стесняешься? Не стоит, это все ерунда, дела житейские, как любит говорить Карлсон. Если так стесняешься, то просто закрой глаза.

Все, кажется, уснул. И дрожать перестал, помогло обтирание, да и вторая чашка глинтвейна, надо думать, свое дело сделала. Бог даст, все обойдется и он не разболеется. Ну надо же, трусы не давал снять, стеснялся, бедняга, впрочем, с этим-то как раз все понятно. Но вот то, что творится со мной, мне непонятно вовсе. Хорошо, если он ничего не заметил, а то ведь и со стыда можно сгореть, попробуй докажи потом, что ничего не хотела! Непонятно, почему этакое со мной происходит и почему именно сейчас, ведь никогда же ничего подобного не испытывала. Вот старая перечница, и чего это меня так разобрало, не понимаю? Рефлексы, физиология — это более-менее ясно, но почему столько лет они спали и вдруг проснулись при виде этого мальчика? Просто уму непостижимо, так не должно быть. А интересно, можно ли настолько контролировать свое тело, чтобы ничего подобного не ощущать? Ладно, хватит сокрушаться, уже три часа ночи, давно пора спать, пойду посмотрю, как он там, и на боковую. Утром зайду к Светке, попрошу его посмотреть, она ведь врач, а то мало ли что.

— Только этого мне и не хватало! Свет, а ты уверена? Извини, сама не знаю, что говорю. Но для меня это такие проблемы, ты себе просто не представляешь. Да нет, подушка-то как раз ерунда, сейчас принесу. И что, ему совсем вставать нельзя? Ну, есть, пить я ему подам, с этим проблем нет, а вот в туалет-то ему как? Тебе бы только насмешничать. Да это нам с тобой понятно, Свет, а у него характер жуть, просто порох какой-то! И сколько ему так лежать? Три дня?! Да я с ума сойду за эти три дня. Ты заходи почаще, ладно, потом сочтемся. А может, все-таки его лучше в больницу? Не лучше? Да нет, я как раз о нем беспокоюсь. Светка! Да ты просто с ума сошла! Как ты могла такое обо мне подумать?! Он совсем еще мальчик. Чему не помеха? Нет, право, Свет, ты переходишь все границы!

— Саша, ты что, хочешь сказать, что я нарочно все это придумала? Ах нет? Вот и ладно, главное, что ты ведь хочешь обойтись без всяких осложнений и поскорее встать на ноги? Значит, надо вылежать положенное время. Да, Света моя соседка, но это совсем не мешает ей быть хорошим врачом. Но если ты ни ей, ни мне не доверяешь, то давай положим тебя в больницу. Доверяешь? Ну хорошо, ты мне вот что тогда скажи, что с тобой, собственно, вчера произошло? Кто так с тобой обошелся? Ах, несчастный случай. Ничего себе! Тебе лучше знать, что с тобой на самом деле произошло, я не собираюсь тебя допрашивать, ты человек взрослый, полагаю, знаешь, что делаешь. Но позволь дать тебе совет на будущее: Москва — город отнюдь не безопасный, и не стоит по нему без особой нужды поздно разгуливать.

Как же я устала с этим Сашей — любой пустяк превращает в проблему, ну и характер! У меня сложилось впечатление, что любое мое прикосновение его раздражает, ладно, хоть терпит молча. А вот со Светкой он неожиданно разговорился, подшучивает даже над ней. Мне показалось, он ей весьма понравился, а это совсем даже неплохо. Она всего на два года его старше, это сущая ерунда. Оба молоды, свободны, чего еще желать? Кто знает, может быть, это судьба?

Наконец-то Саша стал ходить, уф-ф, как гора с плеч. Со мной он как-то странно себя ведет. С одной стороны, стал больше разговаривать, нет былой надменности, но с другой — смотрит так, словно я его личный враг. Не может же быть, чтобы он все еще обижался из-за тех несчастных рубашек. Я ведь выстирала всю его одежду, в которой он был, когда его избили, так что вполне себя реабилитировала.

* * *

Тьфу! Ну надо же так опростоволоситься! Я легла сегодня довольно рано и почти тут же уснула. Проснулась от непонятного звука — словно где-то скулил щенок. Пошла на этот звук, а это Саша у себя в комнате — спит, во сне плачет. Вспомнила, как Зина, его мать, жаловалась мне на его ночные кошмары. Потрясла его за плечо, но он не проснулся, только еще жалобнее заскулил. Решила перевернуть его на другой бок, по опыту знаю, это лучше всего помогает. Стала переворачивать, а он проснулся, резко сел в кровати, зажег бра и на меня уставился. Только я открыла рот, чтобы объяснить ему, почему я здесь нахожусь, он вдруг выдает:

— Что вы здесь делаете, Евгения Михайловна? Да еще в таком виде?!

Я глянула на себя в растерянности — халат второпях я не надела, ночная рубашка короткая и почти прозрачная. Смутилась, естественно. А он продолжает все тем же издевательским тоном:

— Я давно понял, что нравлюсь вам, так что можете не краснеть, но все-таки никак не ожидал, что вы будете сами себя предлагать. Вы мне показались женщиной гордой, во всяком случае поначалу.

Не знаю, как я не умерла на месте от его слов. Мне стало так худо, что я повернулась и молча, как последняя дурочка, пошла к себе. Хорошо еще, что хватило сил обернуться на пороге.

— Ты плакал во сне, поэтому, и только поэтому я пришла. Извини, если оскорбила твою стыдливость, но за свою нравственность можешь не опасаться.

И почему у меня все так глупо получается? Хотела ведь помочь, а нарвалась на оскорбление. Ну и самомнение же у этого молокососа! А все потому, что он заметил мою нечаянную реакцию в те моменты, когда я его раздевала и обтирала. Но ведь это же рефлексы, черт бы их подрал! Ни один человек не в состоянии управлять ими, во всяком случае, я об этом не слышала, и потом, это же никак не проявилось, я не сделала ни одного лишнего, и уж тем паче ласкающего движения. Так что не за что меня оскорблять, неблагодарный свин! Ну и пусть думает обо мне все, что ему угодно, мне наплевать на его мнение. Уснула я только под утро, но спала мало, Саша разбудил. Постучал ко мне, видно, хотел поговорить, но я не откликнулась. Может, это и малодушие, но ни видеть его, ни говорить с ним не хотелось. Скорее бы он уехал к себе домой или же нашел другое пристанище. Надо будет сказать ему об этом прямо.

Я только налила себе чашку чаю, как вошел Саша. По моим расчетам, он еще должен был находиться на работе и вернуться нескоро. Поэтому я чувствовала себя вполне свободной не только от его присутствия, но даже и от мыслей о нем. Мне недавно пришло в голову кое-что интересное, такое, чем бы я могла заняться не по заказу, а для себя. Я вдруг вообразила, что и сама могла бы попробовать что-нибудь написать. То есть не совсем уж вдруг, мне и раньше приходили в голову такие мысли, я даже делала некоторые попытки, но робкие и неудачные. А сейчас чувствовала в себе уверенность, даже и контуры кое-какие проступили. Я была настолько захвачена планами, что не слышала, как объявился жилец. Но и в тот момент, когда я увидела его уже на кухне, я была еще вся не здесь и мне настолько было не до него, что я ощутила его как досадную помеху, не более. Совершенно машинально я молча кивнула ему и так же машинально стала делать себе бутерброд с сыром.

— Евгения Михайловна, здравствуйте. Я специально пришел пораньше, чтобы поговорить с вами. Я должен извиниться за ночной случай, просто спросонья плохо соображал. Надеюсь, вы не очень рассердились на меня и сможете простить. Почему вы так странно на меня смотрите? Все еще сердитесь? Я вполне понимаю вас, но даю слово, что ничего подобного больше не повторится.

— Ах, ну хорошо, хорошо! Чаю хочешь?

За исключением трех-четырех дней его болезни, он никогда здесь не ел, а чай, по-моему, и вовсе не любил. Но меня очень волновало сейчас то манящее, то новое, чем была полна моя голова, а Саша своими несвоевременными разговорами меня отвлекал. Поэтому я сказала ему первое, что пришло на ум, лишь бы отстал. Кажется, он очень удивился моим словам, однако послушно взял чашку. Я рассеянно следила за ним, углубленная в свои мысли.

— И все-таки вы какая-то странная сегодня…

— Почему странная? По-моему, как всегда.

— С вами ничего не случилось? Вы здоровы?

— Просто задумалась. Так что ничего не придумывай и не волнуйся за меня.

То ли его вывело из равновесия мое поведение, то ли раздосадовало, как слабо я отреагировала на его извинения, только повел себя Саша весьма бесцеремонно. Подошел ко мне, взял за плечи и слегка встряхнул. Но то, что для него было слегка, для меня оказалось весьма ощутимым. Зубы мои лязгнули, я очень больно прикусила кончик языка, и, самое печальное, мысли, которые становились все более подробными и красочными, разом вылетели из головы. Я молча уставилась на него, потом, в считаные мгновения, воспоминание о ночном унижении наложилось на этот нелепый случай, и я сделала то, на что не считала себя способной, — размахнулась и с силой ударила его по лицу. От удара зажгло ладонь, что еще больше разозлило меня.

— Не смей трогать меня! — рявкнула я, налила себе еще чаю и продолжила: — Что ты меня трясешь? Я тебе не дерево. И вообще, ходишь тут, лезешь ко мне с разговорами, мешаешь думать да и жить тоже.

Последнее я сказала уже совсем не знаю зачем. Вид у Саши был совершенно потрясенный, видно, оплеухи, да еще такой звонкой, он в жизни не получал. Он молча топтался рядом, не зная, что ему сказать или сделать. Так ничего не придумав, развернулся уходить. Умиротворенная тем, что противник оставил поле битвы, я тут же совершила ошибку, пожалев своего недавнего врага:

— Сходил бы лучше к Светке, это куда интереснее, чем приставать к старой тетке.

Мои довольно глупые, но в общем-то невинные слова повлияли на Сашу как валерьянка на кота: буквально одним прыжком он подлетел ко мне, сгреб с табуретки и поднял в воздух. Ноздри его от гнева раздувались, лицо потемнело и перекосилось. Я испугалась и разозлилась одновременно, не слишком приятно ощущать себя щенком, болтающимся в сильных и безжалостных руках. Понимая, что он сейчас размажет меня по стенке, я тем не менее попыталась ударить его ногой. Удар не получился, что было неудивительно, никогда не дралась, даже в детстве. Но все-таки он тут же поставил меня на пол. Вся дрожа от злости, с вызовом глядя ему в лицо, я высказала вслух то, что думала о нем:

— Не знаю, что ты о себе воображаешь, но не кажется ли тебе, что ты чересчур много на себя берешь? Кто ты такой, чтобы себя так вести? А? Я тебя спрашиваю! Мне до смерти надоело твое чванство и твоя смешная павлинья спесь, я с нетерпением жду того счастливого момента, когда ты наконец съедешь. Так что давай-ка срочно подыскивай себе другое жилье, здесь ты мне не нужен!

Саша по-прежнему молча, пристально смотрел мне в лицо, как будто раздумывал, что же ему со мной делать. А я начинала приходить в себя. Почему в его присутствии я делаюсь совершенно на себя не похожей? Ведь всегда была сдержанной, замкнутой и, смею надеяться, воспитанной, а с ним веду себя как истеричная школьница — дерусь, говорю бог знает что. Может быть, я забыла, что мне сорок семь лет, что я весьма почтенная матрона, а этому павлину к тому же довожусь теткой, пусть и весьма дальней?

— Я не павлин, и это вовсе не спесь. Ты слышишь меня? Я отнюдь не павлин. А вот ты, ты такая странная, почти сумасшедшая, но знаешь… ты, пожалуй, нравишься мне, да, очень нравишься. В тебе определенно что-то есть, от тебя исходят какие-то интересные токи, или флюиды, просто не знаю как их назвать. Возле тебя, в твоем присутствии во мне рождаются совершенно новые и сильные для меня ощущения.

— Извини, но ты не обалдел ли, часом? Что за чушь ты городишь? Что значит, я тебе нравлюсь?

— Ага, значит, не понимаешь? Судя по изумленному взгляду, и в самом деле не понимаешь, — а мне все время казалось, что ты заигрываешь со мной. Я определенно чувствовал, что когда ты растирала меня, то вкладывала в каждое касание ласку, причем не очень-то затаенную. Ты словно играла со мной, провоцировала! Конечно, я мог ошибиться в твоих мыслях на мой счет, но в своих собственных ощущениях уж точно не ошибся. Видимо, ты и сама еще не вполне осознаешь свои чувства ко мне. Скажи, такие чувства внове для тебя? Я понимаю, ты не привыкла так хотеть мужчину, я первый, кто вызвал в тебе такое желание, и это сильно потрясло тебя. У тебя и вправду невменяемый вид, ты сейчас похожа на маленькую испуганную девочку. А знаешь, мне это очень нравится, я буквально очарован. Я был не прав, что столько медлил, но я уже предвкушаю, насколько мне будет хорошо с тобой. Не говоря уже о тебе, ты просто растаешь от моих ласк!