А ночами он лежал без сна и страдал.

Подобное всепоглощающее желание было совершенно новым для него. Прежде ему доводилось испытывать влечение, которое могла утолить какая-нибудь светская вдовушка. И, безусловно, он знал, как удовлетворить самому себя в постели. Теперь же им как будто овладело наваждение, и он не мог воспользоваться ни одним из этих способов, потому что все это было слишком далеко от того, чего он действительно хотел. С таким же успехом можно было бы есть древесные стружки просто потому, что под рукой не оказалось ничего съестного.

Мучительное возбуждение привело его как-то вечером в «Свинью и чертополох», где он посмотрел, как Джонатан играл в дротики, а потом даже принялся вяло флиртовать с очаровательной учительницей из академии мисс Мариетты Эндикотт – учительница иногда ужинала в пабе. Это его слегка отвлекло, но не облегчило страданий. Ведь Лайон не был распутником. А порядочный человек не соблазняет благовоспитанных юных леди, в особенности – своих соседок. А уж если эта соседка – одна из Эверси, а мужчина – Редмонд… В таком случае даже обычный поцелуй был бы равнозначен заявлению о серьезных намерениях.

Однако напряжение, которое он испытывал, находясь рядом с Оливией, временами становилось совершенно невыносимым и граничило с пыткой.

Однажды утром Лайон стремительно мчался верхом после очередной бессонной ночи. Придержав коня, он вдруг остановился перед лавкой Постлуэйта и уставился на витрину. Затем спешился и, немного помедлив, отворил дверь. Колокольчики над дверью весело звякнули, но сегодня утром звон этот показался ему пронзительным и больно резанул по нервам.

– Мистер Редмонд? Доброе утро! – воскликнул Постлуэйт и поклонился. – Что привело вас в мое скромное заведение?

– Доброе утро, мистер Постлуэйт. Я хочу купить белые лайковые перчатки, выставленные в вашей витрине. Те, что расшиты золотом, – добавил Лайон поспешно.

– Подарок прекрасной леди, мистер Редмонд? – с лукавой улыбкой осведомился мистер Постлуэйт.

Лайон ничего не ответил. Его нервы были напряжены до предела, и он хотел, чтобы общение с лавочником как можно быстрее закончилось.

Постлуэйт молча достал с витрины перчатки, а когда протянул их Лайону, над дверью снова звякнули колокольчики.

Лайон обернулся – и замер. В дверях стоял его брат Джонатан и таращился на него с таким же изумлением.

Несколько секунд царило тягостное молчание. Наконец Джонатан тихо проговорил:

– Я увидел твоего Бенедикта, привязанного снаружи, вот и зашел…

Лайон откашлялся… и вдруг понял, что не знает, как ответить на вопрос, написанный на лице брата. А Джонатан, кивнув на перчатки, так же тихо добавил:

– Не беспокойся, я никому ничего не скажу.

Лайон молча пожал плечами.

– Я сейчас же заверну для вас эти перчатки, мистер Редмонд, – осторожно вмешался хозяин лавки.

– Благодарю вас, – сухо ответил Лайон, все еще глядя в упор на брата.

– Скажите, мистер Редмонд-младший, – оживился лавочник, – а вы тоже что-то ищете?

– Благодарю вас, мистер Постлуэйт. Я всего лишь искал брата. Отец хочет немедленно переговорить с тобой, Лайон. Возможно – насчет Лондона…


Ей нравилось, как он говорил о своей семье. Нравилась теплота, появлявшаяся в его голосе, когда он упоминал о своей сестре Вайолет (примерно того же возраста, что и Оливия, она доставляла родным массу хлопот). И ее восхищала его горячая привязанность к брату Джонатану – тот был еще совсем зеленым юнцом, но очень походил на Лайона, поэтому можно было не сомневаться: со временем он разобьет немало женских сердец. Кроме того, она знала, что кличка коня Лайона Бенедикт, и знала, что Лайон, будучи мальчишкой, спас и вырастил птенчика-воробья. А его любимый цвет – синий, как ее и его глаза. И еще он три года подряд завоевывал главный приз Суссекса за меткую стрельбу, а также выиграл с полдюжины состязаний по фехтованию в школе. И он левша. Кроме имени Лайон, у него имелось еще два – Артур и Джеймс; Оливия узнала об этом, когда он однажды дал ей свой носовой платок, чтобы стереть каплю джема с губ. Она тогда погладила пальцами вышитые на платке инициалы – словно хотела запечатлеть их в сердце.

И еще она узнала, что он любил ячменные лепешки и очень крепкий кофе без сахара (такой же, как и она). И любил читать, расположившись в дальнем от камина кресле в гостиной, потому что оттуда можно было увидеть ковш Большой Медведицы в ясную ночь. Мальчишкой он как-то раз – случайно, конечно же, – отстрелил ступню у статуи Меркурия в отцовском саду. И он чуть ли не с детства постоянно читал и перечитывал Марка Аврелия, а иногда, по ее просьбе, читал некоторые отрывки из него, когда они гуляли. Знала она и любимую его цитату: «Примите то, к чему обязывает вас судьба, и любите людей, с которыми судьба вас сводит, но делайте это от всего сердца». Ох как ей нравилось это высказывание! «Любите людей, с которыми судьба вас сводит, но делайте это от всего сердца». И ей очень понравилась недолгая пауза, которая возникла после того, как он прочел ей эти строки: она-то знала, что он думал в этот момент о ней и хотел, чтобы она это узнала.

Он отличался острым умом и охотно пускался в споры, из которых по большей части выходил победителем, и это ей, как ни странно, тоже нравилось, хотя она и привыкла считать себя умнее многих, если не всех, а он, конечно же, не собирался уступать ей. Но тем не менее он искренне радовался, когда победительницей в споре выходила она.

И Оливия уже привыкла к тому, что каждая новая подробность, которую она узнавала о нем, была подобна сверкающей драгоценности, и ее, эту драгоценность, хотелось рассматривать со всех сторон, тщательно изучая каждую грань. И, конечно же, ей ужасно хотелось крепко обнять его, прижаться к нему, вдохнуть его запах… Иногда же, когда он рассказывал ей что-нибудь, у нее неожиданно перехватывало горло и она утрачивала дар речи из-за переизбытка внезапно нахлынувших чувств. И тогда он тоже умолкал. Оливия прекрасно знала: такое его молчание – знак признания, и если она сама сгорала от страсти, то можно было только вообразить, какое мощное пламя пожирало его. Ведь он, бесспорно, более сведущ в подобных делах, чем она.

Порой Оливия жалела, что Лайон джентльмен. Однако факт оставался фактом: этот мужчина не просто джентльмен, а благороднейший из них.

Подобные мысли и чувства приводили к тому, что большую часть времени ее слегка лихорадило, но это было чрезвычайно приятное недомогание.

– У тебя такой вид, будто ты еще не очнулась от сна, вызванного настойкой опиума, – сказал ей брат Йан как-то за завтраком; их родители давно уже вышли из-за стола, а Оливия, по ночам почти не смыкавшая глаз, в последнее время очень поздно спускалась к столу, поэтому обычно встречалась за завтраком с братьями – те частенько в это время только приходили в себя после проведенной за выпивкой ночи.

– С чего ты взял? Но если и так, что в этом плохого?

– Хм… интересно… – в задумчивости протянул Йан, с любопытством разглядывая сестру.

– Что тебе интересно? – пробурчала она.

– Ну… давненько уже ты так многословно не высказывалась. А ведь раньше очень любила поговорить…

Брат просто дразнил ее, но Оливия испугалась. Она уже и сама заметила, что в последнее время стала отвечать несколько сумбурно и односложно. Все дело было в том, что разговоры с кем-либо, кроме Лайона, казались ей теперь пустой тратой времени. Она ведь разговаривала с этими людьми всю свою жизнь, а с ним ей удавалось поговорить только около двух часов всего раз в неделю. Но они оба прекрасно понимали, что так не могло продолжаться вечно.

Стараясь изобразить язвительную усмешку, Оливия проговорила:

– Интересно, откуда ты знаешь о снах, навеваемых опиумом?

Брат с улыбкой пожал плечами.

– Это просто мое предположение. Вернее – образная метафора. Ты забыла сделать замечание по поводу моей бесцеремонности, и я сразу подумал: что-то с тобой не так… Последнее время ты выглядишь… несколько растерянной. – Йан подвинул к сестре кофейник. – Это должно тебе помочь.

Оливия налила себе кофе и, прикрыв глаза, вдохнула его божественный аромат. Открыв глаза, она увидела, что брат пристально на нее смотрит. Снова улыбнувшись, он заявил:

– Если бы я тебя не знал, то сказал бы, что у тебя голова трещит с перепоя.

Оливия презрительно фыркнула.

– Все в полном порядке. Просто я решила больше не делать тебе замечаний, так как осознала бесплодность подобных усилий.

– Ох, Оливия, неужели ты махнешь на меня рукой? – пробормотал Йан, изобразив крайнее огорчение. Потом вдруг рассмеялся и придвинул к сестре вазочку с джемом.

Внезапно в столовую стремительно ворвалась Женевьева, и плюхнувшись на стул напротив сестры, спросила:

– Оливия, ты пойдешь со мной сегодня в магазин Тингла?

– Э-э… Я не могу. Мне надо на собрание общества защиты о неимущих, а затем – к Даффи. Сегодня ведь вторник.

Женевьева нахмурилась и возразила:

– Но ведь собрание – только в час.

– Мне надо кое-что сделать перед этим, – поспешно ответила Оливия и вдруг заметила, что в воцарившейся паузе брат и сестра переглянулись.

– Как, например… грезить, устремив невидящий взгляд в пространство? – проговорила Женевьева, многозначительно взглянув на Йана, и тот кивнул, с трудом сдерживая улыбку.

Оливия нахмурилась и проворчала:

– Видите ли, мне надо еще кое-что написать. Это… В общем, относительно последнего памфлета.

Она и в самом деле начала писать письмо миссис Мор некоторое время назад, так что это не совсем было ложью. Возможно, ей даже удастся закончить его сегодня к вечеру.

– Хорошо, – буркнула Женевьева; слово «памфлет» подействовало на нее не совсем так, как надеялась Оливия.

И снова ненадолго воцарилось молчание.

– Что это у тебя в руке, Женевьева? – неожиданно спросил Йан.

– А-а… это газета из Лондона. – Младшая сестра помахала ею. – Я думала почитать ее за чашечкой кофе.

Йан тут же взял кофейник и, наполнив чашку, протянутую Женевьевой, с улыбкой спросил:

– Как там насчет последних сплетен?

– Интересуешься, не написали ли о тебе? – Женевьева снова помахала газетой.

– Такого не должно случиться, – не очень-то уверенно произнес Йан. – Во всяком случае – в этом месяце.

Оливия в притворном испуге возвела глаза к небесам. На самом деле она восхищалась всеми своими братьями и сестрой. Впрочем, следовало признать: ее семья была более консервативной, чем семейство Редмонд. Однако она чувствовала: члены ее семьи более счастливы. И вообще, им всем ужасно повезло! Ведь они имели возможность сидеть вот так вместе, смеяться и разговаривать, зная, что всегда могут получить еще кофе и джема… Их жизнь являлась полной противоположностью той нищете и убожеству, в которых прозябала семья Даффи.

Жаль только, что она не могла рассказать своим близким о Лайоне. А ведь как было бы приятно рассказать о нем людям, которых она любила… При мысли об этом Оливия невольно вздохнула.

Тут Женевьева с важным видом откашлялась и, зашуршав газетой, произнесла:

– Так, давайте посмотрим… Хм… лорд Бездушие. Так они именуют маркиза Драйдена – ну не смешно ли? Он якобы разыскивает четырех вороных коней «в белых чулках». Должно быть, волнующее занятие… Сестры Силвертон вернулись из-за границы и пользуются большим успехом в обществе… Леди Арабелла Хексфорд, по общему мнению, вскоре будет помолвлена. Сейчас она в Лондоне, часто бывает на балах и приемах… Мы один раз ее видели. Помнишь, Оливия? Очень красивая блондинка.

– Лучше уж пусть Редмонда захомутают, чем одного из нас, – с усмешкой пробормотал Йан.

Оливия медленно опустила свою чашку с кофе. Ее вдруг охватило ужасное чувство – казалось, она стремительно падает в пропасть, точно зная, что в конце концов разобьется.

– Там упоминается, за кого леди Арабелла собирается замуж? – Оливия почти не чувствовала, как ее губы произносили эти слова.

– Могу сказать тебе только одно: в книге записей пари в «Уайтс» ставят на Лайона Редмонда, – ответил, зевая, Йан.

«Примите то, к чему обязывает вас судьба, и любите людей, с которыми судьба вас сводит, но делайте это от всего сердца».

Ох как же она могла об этом забыть? Совсем потеряла голову – вот в чем причина! «Обязывает» – это все равно что «приковывает цепью», которая, похоже, обмоталась вдруг вокруг ее сердца и сдавливает его, не давая дышать…

Неужели судьба и впрямь приковала Лайона к герцогской дочке и к жизни, в точности такой, как у его отца? Что ж, возможно, его будущее было предопределено с момента рождения – словно он, Лайон, был чеканной монетой. И не существовало закона, который гласил бы, что любовь сможет пересилить чувство долга. С другой же стороны, не было и такого, в котором говорилось бы, что не может.

– Какая дурацкая газета! – воскликнула Оливия с таким жаром, что Женевьева и Йан даже вздрогнули. А она, не сказав больше ни слова, вылезла из-за стола и вышла из комнаты, не замечая ничего вокруг.