Джулия Лонг - Любви подвластно все

– Я думаю о том же, – прошептала девушка. – Думаю каждую ночь.

При этих ее словах Лайон закрыл глаза, и из горла его вырвался странный звук – не то смех, не то стон.

– Лив, ты меня убиваешь, – прохрипел он.

Они по-прежнему лежали обнявшись, но теперь, когда сжигавшее их лихорадочное возбуждение отступило, отчетливо сознавали всю опасность своего положения. Они как бы балансировали на краю пропасти, и, как всякая пропасть, она и ужасала их, и притягивала.

– Я сегодня же вечером поговорю с отцом, – проговорил вдруг Лайон таким тоном, будто выносил приговор.

У Оливии перехватило дыхание. Она осторожно высвободилась из объятий Лайона и села, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Затем, прикусив губу, устремила на него настороженный взгляд. Ее одолевали противоречивые чувства – бурная смесь радости и страха, надежда и ужасные опасения…

– Правда, Лайон? – пробормотала она наконец.

Он резко приподнялся и тоже сел.

– Да, правда.

– Но твой отец… Что, если…

– Сегодня же с ним поговорю, – решительно заявил Лайон.

Слова «сегодня же» прозвучали у него как «навсегда». А Оливия знала: Лайон всегда получал то, что хотел.

Тут он поцеловал Оливию, и все ее сомнения и страхи развеялись, уступив место тому, что происходило здесь и сейчас.

«Сегодня, сейчас». Эти слова таили в себе неограниченные возможности. И с этой минуты они определяли всю их последующую жизнь – так, во всяком случае, ей казалось.

И действительно, когда они целовались, было очень легко поверить, что все их желания непременно исполнятся. Ведь не могла же судьба проявить жестокость и воспротивиться их счастью? Какой в этом был смысл?

Лайон отправился домой, испытывая одновременно восторг и тревогу. Да, он тревожился, но надежда окрыляла его. И он не представлял себе жизни без Оливии. Так неужели кто-то станет возражать против их брака? Ведь это все равно что ратовать за жизнь в мире без солнца!

Лайон не сомневался, что сумеет убедить отца. В конце концов, с ним ведь уже произошло одно чудо… Он повстречал и полюбил Оливию Эверси, и она ответила ему взаимностью! Так неужели он не сумеет уговорить отца?! Эта задача казалась ему вполне посильной, но все же перспектива столкнуться с явным неодобрением родителя нисколько его не вдохновляла.

И все же он твердо решил, что с радостью согласится на все – только бы Оливия принадлежала ему.

Пока Лайон шел, набежали темные тучи, полностью заполонили небо, и было ясно, что к вечеру разразится гроза.

Войдя в дом, он потопал ногами у входа, чтобы стряхнуть с сапог грязь, и уже прошел футов пять по холлу, когда из гостиной вдруг послышался голос отца:

– Наконец-то! Лайон, где ты пропадал?

Лайон прикрыл глаза и мысленно выругался. Затем прошел в гостиную – и замер на пороге, увидев всю свою семью в полном сборе. Причем все они были необычайно нарядные и радостные. А на широкой кушетке, обтянутой темно-коричневым бархатом, сидела леди Арабелла.

Увидев Лайона, девушка улыбнулась, и щеки ее окрасились легким румянцем того же цвета, что и ее платье – бледно-розовое, отделанное кремовым атласом по лифу. По обеим сторонам от Арабеллы расположились ее родители – герцог и герцогиня Хексфорд, в этот момент очень походившие на караульных, охранявших нечто хрупкое и драгоценное.

– Мое почтение, ваша светлость, – пробормотал Лайон. – Приветствую вас, леди Хексфорд и леди Арабелла. Какой приятный сюрприз…

Лайон снял шляпу и элегантно поклонился. И в тот же миг дубовый лист, застрявший у него в волосах, закружился по комнате и медленно опустился на ковер. Все присутствующие молча следили за его полетом. После чего дружно уставились на Лайона. На несколько секунд воцарилось молчание. Затем Лайон с невозмутимым видом произнес:

– Прошу меня извинить. Я выезжал на верховую прогулку.

– Похоже на то, – отозвался отец, и его слова прозвучали как некий намек.

Лайон мысленно застонал. Проклятье! Он даже не потрудился посмотреть в зеркало! Хотя все-таки осмотрел свои брюки, чтобы убедиться, что на них нет беловатых пятен. Что же касается верховой прогулки, то он очень сомневался, что кто-либо начнет расспрашивать конюха, действительно ли молодой хозяин куда-то выезжал.

Тут отец улыбнулся и добавил:

– Герцог с герцогиней и их очаровательная дочь погостят у нас несколько дней. Прекрасная новость, не так ли?

– Да, прекрасная, – кивнул Лайон, изобразив радостную улыбку, ту самую, которой покорял почти всех.

И снова ненадолго воцарилось молчание.

– Прошу меня извинить, – пробормотал Лайон, – но я оказался… в несколько невыгодном положении. Мне хотелось бы привести себя в порядок, а затем уже присоединиться к вам, пока не засыпал весь ковер листвой.

Эти слова вызвали общий веселый смех, и ему позволили удалиться.

Покидая гостиную, Лайон покосился на братьев. И он мог бы поклясться, что те наблюдали за ним с сочувствием.

Вечер тянулся бесконечно, но Лайон был прекрасно воспитан, поэтому с честью выдержал испытание, весьма убедительно изображая радушие. За ужином он был само обаяние. Арабелла, естественно, сидела справа от него, и он проявлял к ней предельное внимание, что было не так уж трудно, так как Лайон для таких случаев всегда имел в запасе множество безобидных вопросов, на которые мог тотчас же получить ответ. Например: нравится ли леди в провинции? Или же: будет ли вечером дождь? Леди отвечала очень коротко: да, конечно. Иногда: нет, наверное. Арабелла боялась иметь собственное мнение и никогда не высказывалась пространно. К концу ужина Лайон почувствовал себя инквизитором и прекратил допрос.

После ужина, за бренди и сигарами, он расположился рядом с отцом у каминной полки и спросил:

– Сэр, вы не могли бы уделить мне полчаса-час сегодня вечером? Я хотел бы обсудить с вами один важный вопрос.

Отец не смотрел на него – был занят раскуриванием сигары.

– Конечно, Лайон. Сегодня я ложусь поздно. Мне нужно просмотреть кое-какую корреспонденцию. Часов в одиннадцать подойдет?

– Да, сэр. Благодарю вас.

Отец повернулся к Лайону спиной и о чем-то заговорил с герцогом. Но Лайон не слышал их разговора. «Одиннадцать часов, – думал он. – Знаменательный момент… Веха, которая отметит начало нового этапа моей жизни…»

Чуть попозже все опять собрались вместе на некоторое время, а затем разошлись кто куда: младшие братья – сыграть партию в бильярд; отец удалился в кабинет, чтобы побеседовать с герцогом; Вайолет отправилась вместе с матерью и герцогиней. А Лайон, явно по общему сговору, был оставлен в гостиной наедине с леди Арабеллой. Но у него уже не было сил снова мучить ее вопросами. С другой же стороны, если и существовала какая-то тема, интересовавшая ее, то она тщательно скрывала эту тайну.

Но Лайон относился к ней снисходительно и даже с сочувствием. Он так любил Оливию, что готов был облагодетельствовать весь мир. И он очень надеялся, что однажды леди Арабелла тоже встретит свою любовь.

Однако она, похоже, готова была соглашаться с любым его высказыванием. Поэтому дело кончилось тем, что он почти час рассказывал ей о газовом освещении и лишь потом решился, наконец, заметить, что она, должно быть, ужасно устала. Леди Арабелла тотчас же с ним согласилась, и в результате уже к половине одиннадцатого в доме воцарилась тишина.

Лайон уселся в свое любимое кресло и посмотрел в окно, чтобы взглянуть на Большую Медведицу. Но плотная завеса темных туч скрывала звезды. Однако он не верил в предзнаменования. Кроме того… Уж если Лайон Редмонд принимал какое-то решение, то никогда от него не отступал. А сейчас – тем более. И он твердо знал: где-то к полуночи для него начнется новая жизнь – каким бы ни было решение отца.

Как только часы пробили одиннадцать, Лайон поднялся по лестнице и вошел в «тронный зал».

– Спасибо, что уделили мне время, отец.

– Разумеется уделил, Лайон. – Отец указал ему на кресло. Сам же Айзея, как обычно, сидел за огромным письменным столом, отполированным до такого блеска, что Лайон видел перед собой двух старших Редмондов, хотя и одного было вполне достаточно.

Лайон сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, собираясь начать говорить, но только открыл рот…

Айзея вдруг вытащил что-то из верхнего ящика и, выразительно взглянув на сына, положил на середину стола. Лайон наклонился вперед, чтобы рассмотреть этот предмет, и в ужасе замер: перед ним лежали его собственные часы.

Айзея же, откинувшись на спинку кресла, внимательно наблюдал за ним.

Лайон медленно поднял голову и взглянул на отца. А тот смотрел на него с добродушной усмешкой и даже с некоторым интересом – как смотрел бы на оппонента в шахматной партии. И при этом даже постукивал пальцами по столу: мол, не волнуйся, сын, все это сущие пустяки. И можно было подумать, что перед ними лежала вовсе не ценная для Лайона реликвия, а самая обычная вещица, назначение которой – всего лишь показывать время.

Лайон не знал, что сказать, и чувствовал себя так, словно с него, с живого, сдирали кожу.

А отец молчал, и поэтому тиканье часов казалось оглушительным.

– Ростовщик узнал инициалы, – произнес наконец Айзея. – Ему было известно, что только нашей семье могла принадлежать столь роскошная вещь. Ростовщик сообщил, что получил их от домовладельца Даффи, которому передала их мисс Оливия Эверси. И он подумал, что я захочу их вернуть. Таким образом, Лайон, я купил эти часы во второй раз. Может, бренди?

Лайон судорожно сглотнул и покачал головой.

– Нет, благодарю вас, сэр.

Отец плеснул немного бренди себе в бокал.

– Когда вы их выкупили? – спросил Лайон, и собственный голос показался ему чужим.

– Три недели назад, – ответил Айзея.

Три недели?! Лайон внутренне содрогнулся. Выходит, отец целых три недели держал у себя эти часы! Конечно же, выжидал подходящий момент, чтобы обрушить на него эту новость. Айзея был необычайно расчетлив, и, как ни странно, именно это качество безмерно восхищало Лайона. Отец нашел самый верный способ выбить его из равновесия.

– Вот. – Айзея подтолкнул часы к сыну. – Почему бы тебе не положить их в свой карман? Ведь там их место. И давай забудем эпизод, побудивший тебя к этому. Сейчас нам предстоит обсудить планы на будущее, поговорить о вашей с леди Арабеллой свадьбе. Это будет великолепный брак.

Лайон проигнорировал последние слова отца.

– Я не возьму эти часы, – заявил Лайон. – Они были подарены мне, а я, в свою очередь, тоже их подарил.

– Оливии Эверси… – в задумчивости произнес отец.

– Да, Оливии Эверси.

Айзея пожал плечами и сделал глоток бренди. Затем снова посмотрел на сына.

Лайон же с невозмутимым видом ждал дальнейшего развития событий, все еще надеясь, что сумеет перехитрить отца и добиться своего.

– Видишь ли, сын, – проговорил наконец Айзея, – даже умнейшие из мужчин думают порой не головой, а тем местом, что ниже пояса.

У Лайона перехватило горло, и, судорожно сглотнув, он пробормотал:

– Сэр, могу вас заверить, что в данных обстоятельствах я думаю вовсе не тем органом.

– Тогда лишь остается предположить, что ты вообще не способен думать, – сказал отец с презрительной усмешкой.

– Напротив, я очень много думал о деле, которое и собирался обсудить с вами сегодня. Думал гораздо больше, чем о чем-либо еще за всю свою жизнь.

– За всю жизнь? – с насмешливым удивлением переспросил Айзея. – Боже мой, это что же – за все твои двадцать с небольшим?..

– Да, – кивнул Лайон.

Отец, казалось, о чем-то задумался, потом проговорил:

– Что ж, сын, о каком именно «деле» ты хотел со мной побеседовать?

А часы по-прежнему лежали на столе между ними. Покосившись на них, Лайон решительно заявил:

– Сэр, я хочу жениться на Оливии Эверси.

Молчание, воцарившееся вслед за этими словами, длилось, казалось, целую вечность.

– И что же?.. – произнес наконец отец.

– И я пришел просить вашего разрешения и родительского благословения, – с невозмутимым видом ответил Лайон.

И снова воцарилось тягостное молчание. А потом Айзея, пожав плечами, проговорил:

– Даже не знаю, что тебе на это ответить: просто не могу подобрать подходящих слов, чтобы выразить свое разочарование.

– Уверен, что вы найдете нужные слова, сэр.

Айзея взглянул на сына с удивлением – словно услышал нечто любопытное.

– И ты хочешь… моего благословения? В самом деле? – Теперь отец смотрел на Лайона как на безумца, с которым просто невозможно объясняться.

– Да, – кивнул Лайон.

Айзея Редмонд снова задумался, потом вдруг спросил:

– Ты что, обрюхатил эту девицу?

Лайон невольно поморщился. Какое отвратительное, мерзкое слово. Было ясно: отец пытался опозорить и унизить его. Он непрестанно наносил безжалостные удары, стараясь сломить его, привести в замешательство. Чтобы, повинуясь воле отца, он признал свое любовное увлечение постыдным и глупым и сделал то, что от него требовали.