Джулия Лонг - Любви подвластно все

Он тоже сделал попытку улыбнуться. И также почти преуспел.

Но они все же не могли дать волю своим чувствам. Бремя проведенных в разлуке лет сдерживало их.

Тут Лайон снова отвернулся от нее и сказал:

– Посмотри-ка туда, на ту вершину.

Оливия прикрыла глаза ладонью и, посмотрев в указанном направлении, увидела невысокий, живописно расположенный дом из белого камня. Дом этот был окружен пышной зеленью – цветущими деревьями, раскидистыми дубами и стройными соснами.

А из каждого окна, должно быть, открывался великолепный вид – океан, песок и холмогорье… То есть все было именно так, как описывал Лайон много лет назад.

У Оливии перехватило дыхание. Судорожно сглотнув, она вопросительно посмотрела на своего спутника.

– Это мой дом, – сказал он. И в каждом слове этой короткой фразы звучало сдержанное удовлетворение.

– Твой дом? – переспросила Оливия, и ее сердце учащенно забилось.

Он не ответила, и она вдруг поняла: его сдержанность объяснялась тем, что он очень волновался, показывая ей свой дом.

– Один из моих домов, – ответил он наконец и, бросив на нее загадочный взгляд – совершенно непостижимый! – тихо добавил: – Что ж, пойдем?

Сняв с себя сюртук, Лайон молча передал его Оливии. Она взглянула на него с удивлением, но ни слова не сказала. Аккуратно сложила сюртук, перекинула через руку и вдруг подумала: «Наверное, он хранит его запах…»

А Лайон тем временем подвернул рукава, водрузил ее саквояж себе на плечо и без видимых усилий понес его вверх по склону. Оливия последовала за ним.

Извилистая тропинка убегала все дальше вверх, но вскоре Оливия почувствовала, что идти стало легче, – очевидно, привыкла. Лайон, судя по всему, не был расположен к беседе, и поэтому, чтобы чем-то занять себя, она стала наблюдать за завораживающей игрой его мускулов, перекатывавшихся на спине и плечах.

Тропинка наконец привела их к кованой калитке в невысокой стене из белого камня. Обогнав своего спутника, Оливия открыла калитку, прошла вперед и замерла в изумлении.

Она оказалась в небольшом дворике, вымощенном чередовавшейся в шахматном порядке розовато-красной и темно-красной керамической плиткой. Посередине двора располагался многоярусный фонтан из белого камня.

Одна из стен, огораживавших двор, была сплошь увита зелеными виноградными лозами, среди которых сверкали белые цветки жасмина. А примыкающую к ней стену украшало вьющееся растение с пышными ярко-красными цветами.

Почти не сознавая, что делает, Оливия направилась к цветам – ей ужасно хотелось прикоснуться к этому чуду красоты.

– Бугенвиллея, – коротко пояснил Лайон.

– Как она прекрасна, – прошептала Оливия. – Я никогда не видела ее вне теплицы. Но здесь, под жарким солнцем, ее настоящее место. Эти цветы похожи на юбки испанских танцовщиц.

Она обернулась к Лайону и увидела, что он улыбался. Улыбнувшись ему в ответ, добавила:

– Тебе нужно посадить где-нибудь еще и синие цветы, и у тебя получится британский флаг.

Лайон рассмеялся.

– Испанцам бы это понравилось. Кстати, о том, чего тебе никогда не доводилась видеть вне теплицы. Повернись кругом и загляни-ка вон за тот угол.

Сделав несколько шагов по красной плитке, Оливия заглянула за угол дома, а там…

Она замерла с открытым ртом – словно случайно во время прогулки наткнулась на королеву.

– Подойди же, – послышался голос Лайона. – Тебе ведь всегда этого хотелось.

Прямо перед Оливией, под открытым небом, возвышалось это сказочное дерево, сплошь усыпанное ароматными оранжевыми шарами. Осторожно приблизившись к дереву, Оливия протянула руку к ветке – и дернула. В руке у нее оказался апельсин. Она закрыла глаза, поднесла его к носу и с наслаждением вдохнула божественный аромат. Потом радостно рассмеялась и закружилась с апельсином в руке.

Лайон улыбнулся ей и сказал:

– Сорви еще. Мы немного поедим и попьем соку.

Оливия нарвала столько апельсинов, сколько помещалось у нее в руках. А Лайон, опустив на землю ее саквояж, отпер ключом массивную арочную дверь. Приблизившись к ней, Оливия ахнула в изумлении – весь дом был словно соткан из света. Немного осмотревшись, Оливия поняла, почему ей так показалось. Высокие арочные окна беспрепятственно пропускали в жилище потоки ослепительных солнечных лучей.

Перед окнами располагался отполированный до блеска массивный стол, на котором стояла большая бледно-аквамариновая ваза – словно частица моря, заточенная в венецианском стекле. Светло-кремовые стены уходили ввысь, плавно перетекая в высокий потолок. Пол был вымощен крупными розовато-красными плитками, а их украшал замысловатый узор из мелкой мозаики – синей и желтой.

Арочные двери вели в темные прохладные коридоры, за которыми, вероятно, находились спальни.

Небольшой французский – возможно, чиппендейловский – парчовый диван цвета слоновой кости, на удивление естественно смотревшийся в этой комнате, стоял под углом к камину. По обеим сторонам от дивана располагались два бронзовых позолоченных кресла с сиденьями, обтянутыми той же парчой, а перед ними находился овальный мраморный столик на изогнутых ножках.

Оливия почти сразу поняла, что оказалась в осуществленной мечте Лайона – в той самой, о которой он не раз ей рассказывал.

– Можешь отправить апельсины туда.

Лайон указал на голубую вазу, и Оливия, высыпав фрукты в таинственно сиявшую чашу, отступила на шаг, чтобы полюбоваться ими.

«Там будут красивые вещи, но не слишком много» – кажется, так сказал он ей однажды. Она запомнила эти его слова, потому что бережно хранила в памяти все, что было связано с ним.

Какое-то время оба молчали. И Оливия, в изумлении осматриваясь, думала об охватившем ее чувстве умиротворения – как будто она наконец-то попала туда, где ей судьбой и предназначено находиться.

Чувство это казалось странно знакомым, и она вдруг вспомнила, когда впервые ощутила его. Это случилось в тот момент, когда Лайон приблизился к ней в бальном зале. «Но потом все сложилось так… как сложилось…» – со вздохом подумала Оливия, вспомнив о бесчисленных преградах, возникавших на их пути.

– Он так прекрасен, этот дом… – сказала она, повернувшись к Лайону. – Как будто я попала в мечту…

– Да, так и есть. Как видишь, одна моя мечта сбылась.

Оливия вздрогнула при этих словах Лайона, вроде бы ничего не значивших… Ведь эти его слова объясняли все. Было совершенно очевидно. Что он имел в виду, намекая на другую мечту, еще не сбывшуюся…

Да-да, она, Оливия, была женщиной его мечты, как он – мужчиной ее грез.

Полка над столом была заставлена книгами, и Оливия медленно приблизилась к книгам, так как заметила среди них томик Марка Аврелия – тот самый… Правда, теперь он изрядно истрепался. Ведь Лайон почти постоянно носил его с собой. Потертый переплет… Почти стершееся золотое тиснение… Он годами носил его в кармане сюртука и множество раз упаковывал в саквояж.

Глядя на эту книгу, Оливия испытывала легкое головокружение. После некоторого колебания она неуверенно протянула руку и осторожно коснулась знакомого томика – как будто тот мог, как мираж, внезапно исчезнуть вместе с этой комнатой и Лайоном.

Марк Аврелий… Один из самых первых его секретов. Она бережно хранила в памяти все, что ей удавалось узнать о нем. Как будто знала, что скоро придется расстаться, что однажды он исчезнет и у нее останутся только воспоминания…

И тут на нее вдруг снова нахлынул гнев. Ох, почему же они все упустили, потеряли то, что у них было? Почему Лайон покинул ее? Кто в этом виноват?

А теперь он показывал ей, как ему жилось без нее… Возможно, это был упрек, способ показать ей, как сильно она ошибалась. Или он просто хотел, чтобы она увидела, как все могло бы быть?

Рядом с Марком Аврелием располагались все тома сочинений Майлза Редмонда, брата Лайона, ставшего известным лингвистом и путешественником, а также – желанным гостем на всех званых обедах в Лондоне, все слушали его рассказы о путешествиях в Лакао.

– Майлза едва не съели каннибалы, – сказала Оливия. – Ты знал об этом?

Не выказав ни малейшего удивления, Лайон пожал плечами и проговорил:

– Его нелегко было бы проглотить: Майлз довольно жилистый парень.

Удивленная таким ответом, Оливия обернулась. Лайон стоял перед ней с совершенно невозмутимым лицом. Стоял, скрестив руки на груди.

Снова повернувшись к книгам, Оливия тихо сказала:

– А Вайолет родила ребенка. Она замужем за графом Ардмеем. И теперь стала графиней. – Сказав это, Оливия глянула через плечо. Но Лайон даже глазом не моргнул. – Говорят, Вайолет едва не умерла при родах, – добавила она и снова оглянулась.

Лайон и теперь никак не отреагировал. Но ей казалось, что он чуть побледнел. Конечно же, он понял, зачем она это сказала.

И она чувствовала: в нем нарастало напряжение… возможно, предвещавшее беду. Казалось, некая пружина сжималась в нем все туже и туже.

Но Оливия уже не могла остановиться и сжимала «пружину» еще сильнее – ей хотелось, чтобы она лопнула. «Тебя не было со мной, а ты был мне так нужен, я скучала по тебе, но ты все испортил, все потерял, это ты во всем виноват…» – мысленно твердила Оливия.

– А ты знал, что Колина едва не повесили?

– Да, знал. – Голос его прозвучал тихо и напряженно.

В то ужасное утро она сидела в гостиной вместе со всей семьей и молилась. Тогда она очень тосковала по Лайону. Ах если бы он смог вернуться…

Но он не вернулся. А Колин остался жив. Колину всегда везло.

Заметив в конце полки маленькую бумажную фигурку, Оливия указала на нее.

– Можно?..

Лайон коротко кивнул.

Это была птичка. Хорошенькая вещица, не тяжелее одуванчика. Оливия сняла ее с полки и посадила на ладонь.

– Называется «журавлик-оригами», – пояснил Лайон. – Оригами – это такое японское искусство. В основном – женское. Листы бумаги особым образом складывают, и получаются различные фигурки: звери, птицы, цветы и тому подобное. Очень занимательно наблюдать, как обычную бумагу превращают в нечто необыкновенное.

Оливия пытливо посмотрела на него. Она поняла, зачем он это сказал.

– Мне дала этого журавлика одна женщина. На счастье. И чтобы напоминал о ней.

Оливия молча кивнула, и бумажный журавлик у нее на ладони внезапно показался ядовитой змеей.

Теперь стало совершенно ясно: все слова, которыми они обменивались – и не важно, о чем именно шла речь, – были полны ярости и боли. Возможно, в них была и любовь. Наверное, эти чувства стали теперь неразделимы.

Оливия осторожно поставила бумажного журавлика на место. Хотя ей очень хотелось разорвать его на мелкие клочки.

– Не мешало бы немного подышать свежим воздухом. Почему бы нам не прогуляться на берег? – проговорил Лайон. Он взял свой сюртук и, не дожидаясь ответа, вышел за дверь.

Оливия поспешно последовала за ним.

Он шел так быстро, что Оливии временами приходилось бежать, чтобы не отставать от него. Но она не просила его идти помедленнее – ей нравилось бежать.

– Лайон, а где другие твои дома?

– У меня есть плантация в Луизиане. Плантация сахарного тростника, дом в Нью-Йорке, еще – на юге Франции.

– Но не в Англии?

Он не ответил.

Усыпавшие тропинку камешки хрустели под ногами, пока они спускались к морю, и лишь пляжный песок заглушил шаги. Теперь Оливия следовала за Лайоном вдоль берега, и оказалось, что они здесь совсем одни: корабль, наверное, давно уже скрылся за горизонтом.

– Я мог бы теперь купить любой дом в Англии, какой пожелаю, – проговорил наконец Лайон и добавил с горечью в голосе: – Если бы хотел бывать в Англии.

Солнце уже погружалось в море, и яркие краски заката сменялись фиолетовыми оттенками ночи, но ветерок был по-прежнему ласковым и теплым, лишь немного усилился.

– Ты помнишь, Лайон, каким занудой был прежний священник? Теперь вместо него мой кузен Адам Силвейн. И он очень хорош. Каждое воскресенье церковь переполнена. Да-да, он просто великолепен…

Лайон сдержанно улыбнулся. Но ничего не сказал. А Оливия продолжала:

– Его позвали к вам, когда думали, что твоя сестра умрет при родах. Глубокой ночью. Подумать только, родственник Эверси у вас в доме!.. Он сказал, что Джонатан предложил ему бренди.

Теперь Лайон остановился и замер – словно окаменел. Оливия же вновь заговорила:

– А Джонатан женился на удивительной женщине. И взбудоражил весь Лондон. Он основал собственную фирму и стал крупным коммерсантом. Кроме того, выдвинул свою кандидатуру на выборах в парламент. Ты знал, что он ратует за реформу в отношении детского труда? Надо же, Джонатан Редмонд, твой брат!..

Лайон по-прежнему стоял точно окаменевший, лишь волосы его шевелились на ветру. А море теперь совсем потемнело, и только дорожка лунного света пересекала его синевато-черную гладь. Мирное и спокойное, оно тихо вздыхало, ритмично набегая на берег и оставляя за собой кружева пены. Именно туда, к полосе прибоя, и был прикован взгляд Лайона – словно ему было больно смотреть на нее, Оливию.