Джулия Лонг - Любви подвластно все

Затем пальцы ее скользнули по его шее, и она вдруг почувствовала, как на нее накатила волна острейшего желания.

И тут он склонился к ее лицу. И губы его прильнули к ее губам. Нерешительно, но очень нежно. Они оба испытывали неловкость, но оказалось, что их тела каждой своей клеточкой хранили память друг о друге. И в конце концов властный зов плоти восторжествовал – вопреки здравому смыслу.

Они оба знали, что нужно делать, – ведь он когда-то учил ее, а она его воодушевляла.

Когда же губы ее приоткрылись… О боже, она ощутила опьяняющую сладость его горячих губ, и это было ни с чем не сравнимое наслаждение. В тот же миг неистовое желание овладело ею, и она, зарывшись пальцами в его волосы, почувствовала, что уже не сможет остановиться.

– О, Лив… – тихо простонал Лайон, и этот стон свидетельствовал о полной его капитуляции.

Они замерли в объятиях друг друга, и ей рядом с ним было необыкновенно хорошо и уютно – как когда-то. Но теперь в нем ощущалась абсолютная непреклонность – опасная и вместе с тем необычайно привлекательная. Да, это был уже какой-то новый Лайон, о котором она знала не так уж много.

Но одно Оливия знала твердо: знала, что хочет его.

Тут Лайон скользнул ладонью по ее бедру и прижал ее к своему отвердевшему естеству. И в тот же миг Оливию пронзило острое наслаждение. А он вдруг приподнялся над ней и прижался губами к ее губам. В следующее мгновение губы их слились в страстном поцелуе.

А затем он неожиданно оторвался от ее губ и шумно выдохнул. После чего откатился в сторону и распластался на песке – подальше от нее.

Долгое время они так и лежали. Лежали молча, застывшие в оцепенении, вновь разделенные. «Но ведь это ужасно неправильно и несправедливо, – говорила себе Оливия. – Только что все было так замечательно, и вдруг…» Казалось, даже законы логики оказывались бессильны перед Лайоном.

Тут он наконец-то нарушил молчание и проговорил:

– Я уже не мальчик, Оливия. И я не намерен снова изливать свое семя в штаны.

Сказано было грубо, но откровенно. И она со вздохом пробормотала:

– Да, понимаю.

Лайон вдруг повернул голову и с удивлением посмотрел на нее. Затем коротко рассмеялся. Однако ничего не сказал.

И они снова какое-то время лежали в полном молчании. При этом оба были напряжены, как натянутая до предела струна.

В какой-то момент Оливия наконец начала замечать вокруг кое-что еще помимо Лайона. Заметила, например, что сильно похолодало. Она от неожиданности вздрогнула, когда он внезапно вскочил на ноги. Несколько секунд он пристально смотрел на нее. Затем молча протянул ей руку и помог подняться. При этом притворно закряхтел – будто бы от натуги.

– Прекрасно, Лив! Ты уже немного потяжелела от обильного питания на корабле.

– Ужасно остроумно, – сказала Оливия с улыбкой. Она вдруг обнаружила, что все вокруг нее как бы немного кружится… В мире не было более опьяняющего зелья, чем Лайон Редмонд.

А он внезапно выпустил ее руку и бросился бежать. Глядя ему вслед, Оливия в растерянности пробормотала:

– Куда ты… что ты…

Пробежав несколько метров, Лайон так же внезапно остановился и, взглянув на небо, крикнул:

– Стой где стоишь! – Он с торжественным видом вытянул перед собой руку, словно выполнивший сложный трюк акробат, а затем повернул руку ладонью вверх. – Теперь смотри, Лив! Смотри на мою ладонь!

Оливия так и сделала. И – подумать только! – сверкающий шарик луны оказался прямо там, у него на ладони!

– О-ох, как же так? – прошептала она.

Это было восхитительное, завораживающее зрелище. И вместе с тем – всего лишь иллюзия, оптический обман.

А затем он размахнулся и сделал вид, что бросает в нее луну – как крикетный мяч.

Оливия машинально пригнулась, прикрыв руками голову, а Лайон, сокрушенно покачав головой, проговорил:

– Придется изрядно потрудиться, чтобы научить тебя ловить мяч, Эверси, если ты собираешься со временем стать стоящим вратарем.

С этими словами он опустил руку, вернув луну обратно на небо, и зашагал по песку к ней.

Оливия рассмеялась и устремилась к нему. Ее босые ноги утопали в песке, и она упивалась каждым шагом, потому что каждый шаг приближал ее к Лайону.

Но в нескольких шагах от нее он вдруг остановился, поджидая ее.

«Вот мы и встретились снова, старый мой друг потолок», – с язвительной усмешкой подумал Лайон. Ох, неужели потолки всегда будут напоминать ему об Оливии?

Вернувшись в дом, они молча разошлись по разным комнатам, и Лайон тотчас разделся и улегся в постель. Он уже довольно долго лежал, глядя в потолок и тщетно пытаясь заснуть – как в былые времена. Но теперь-то он стал старше, стал человеком весьма опытным… Его не раз протыкали кинжалом в схватках и ранили пулей. Он и сам многих заколол и пристрелил. И сколотил изрядное состояние благодаря пикантной смеси предприимчивости и некоторой доли идеализма. Пренебрегая законами, конечно же. В результате он обрел приятное чувство собственной неуязвимости. И вот теперь он лежал в постели без сна – такой же неуверенный в себе и сгорающий от страстного желания, как когда-то… и все это – из-за нескольких мгновений, проведенных в объятиях Оливии.

Лайон мысленно насмехался как над самим собой, так и над создавшимся положением. И действительно, подобные страдания были в каком-то смысле очень романтичны и давали пищу для легенд – для драматических историй об ужасных муках обреченных влюбленных, рожденных под несчастной звездой… и в том же духе. Увы, Оливия была его ахиллесовой пятой, незаживающей раной Хирона[21], от которой он никак не мог исцелиться.

С другой же стороны, все это было вполне естественно. Потому что не существовало бы ни мифов, ни опер, ни пьес, ни прекрасных баллад, если бы мужчины и женщины с незапамятных времен не исполняли снова и снова этот бесплодный па-де-де[22].

Лайон поначалу думал, что жаждал показать Оливии свой дом в Кадисе, чтобы доказать ей, как она ошибалась на его счет. Чтобы она увидела, что могла бы иметь. Но теперь он понял, что на самом деле хотел совсем другого… Хотел, чтобы она знала: он достоин ее. Да, именно этого ему всегда хотелось.

И кое в чем она была права. Прежде Лайон этого не осознавал, но теперь-то понял: он действительно давил на нее, хотя и знал, как дороги ей ее близкие. Ведь она как бы вновь обрела братьев, которых могла бы больше не увидеть: тем очень повезло, что все они вернулись с войны. И все же он потребовал, чтобы она вместе с ним отправилась в неизвестность. Он потребовал этого, потому что тогда думал, что одной любви вполне достаточно.

Лайон беспокойно заерзал в постели. О господи, он мог бы овладеть ею этой ночью. Возможно, ему так и следовало поступить. Он мог бы прямо сейчас это сделать – она ведь лежала в гостевой спальне через несколько комнат от него. Он прекрасно знал, как воспользоваться страстностью и чувственностью ее натуры, чтобы получить желаемое.

Но что потом, что дальше?

Кроме того, Лайон Редмонд слишком благороден и хорошо воспитан, поэтому не станет наставлять рога такому человеку, как Ланздаун, и лишать невинности женщину, помолвленную с другим.

Однако все эти логические рассуждения не отменяли главного – совершенно очевидной правды. А состояла она в том, что Оливия Эверси все еще была способна изорвать в клочки его сердце. Да, всегда была способна…

Но неужели так будет всю жизнь? И хватит ли ему мужества, чтобы выдержать такое?

Размышляя таким образом, Лайон в конце концов заснул. Один в своей постели.

Утро вливалось в окна, а солнце ослепительно сверкало, и казалось, что все в комнате сливалось в одно сплошное сияние – и стены, и окна, и занавеси, и полы. Сияла в лучах солнца даже рукоятка ножа, торчавшая из яркой банки с джемом.

Лайон сидел за столом, на тарелке перед ним лежала горка поджаренных ломтиков хлеба, а над чашкой возле локтя поднималось облачко пара.

Оливия скользнула в кресло напротив него и подперла ладонью подбородок. Он тотчас же налил ей чашку кофе из изумительно красивого фарфорового кофейника. Пододвинув чашку к Оливии, сказал:

– Попробуй, не пожалеешь.

Оливия кивнула и поднесла чашку к губам. Сделав глоток, содрогнулась.

– Ну как? – весело спросил Лайон, внимательно за ней наблюдавший.

– Хм… вполне… – одобрила она и отхлебнула еще. – О, великолепно! Я всегда думала, что у вулканической лавы именно такой вкус.

– Турецкий, – с улыбкой пояснил Лайон.

Оливия улыбнулась ему в ответ. Только сейчас она заметила у него под глазами темные тени. И заподозрила, что у нее такие же. Очевидно, оба они не смогли как следует выспаться, если вообще спали. Накануне они распалили друг друга, а затем разошлись по отдельным комнатам, где медленно сгорали в своих постелях…

«Интересно, хорошо ли он изучил потолок в своей комнате?» – промелькнуло у Оливии. Что до нее, то она свой прекрасно изучила. И, конечно же, почти всю ночь беспокойно ворочалась в постели.

Но Лайон был совершенно прав, прервав тот поцелуй у моря…

– Ты похож на пирата, – сказала она. – На очень опасного и в то же время необычайно привлекательного пирата, хотя и уязвимого.

А из-за темной щетины на щеках его синие глаза казались ослепительно синими.

Он улыбнулся и, немного смутившись, пробормотал:

– А ты выглядишь… – Глаза его закончили фразу за него. И если можно выразить любовь одним только взглядом, то именно это Лайон только что и сделал.

Взял ломтик поджаренного хлеба, он подвинул тарелку ей – вместе с баночкой джема. Ее любимого.

– Все радости домашнего очага… – пробормотала Оливия.

Взяв нож, она принялась намазывать хлеб джемом – очень медленно и тщательно.

Лайон в задумчивости наблюдал за ней. Потом, наконец, спросил:

– Неужели так уж обязательно, чтобы хлеб был полностью намазан?

Она с серьезнейшим видом кивнула.

– Да, это необходимо.

Лайон невольно улыбнулся. Они очень хорошо знали друг друга, но, оказывается, было еще много такого, о чем они даже не подозревали. Например – всякие смешные привычки…

Оливия откусила кусочек – и на мгновение зажмурилась. Ах какое блаженство! Хлеб с джемом никогда еще не казался ей таким вкусным. Доев его, она сказала:

– Хорошо бы принять ванну.

Лайон перестал жевать и с удивлением посмотрел на нее. Затем окинул ее пытливым взглядом – словно хотел понять, в каком именно месте она испачкалась.

– Дело в том, что я женщина, – пояснила она, немного помолчав. – Поэтому мне намного сложнее терпеть присутствие песка… в самых неподходящих местах.

Лайон тут же кивнул.

– Да, конечно. Верно подмечено.

Он с одобрением наблюдал, как она снова набросилась на хлеб с джемом. И вдруг с загадочным видом произнес:

– Я знаю одно подходящее место.

– Место?.. – переспросила Оливия. – Ты о чем?..

– У меня тут еще нет ванны. И, как ты, должно быть, уже заметила, нет прислуги, которая бы за ней присматривала, если бы она имелась. Видишь ли, когда я хочу помыться, то просто… – Он мотнул головой в сторону окна.

– Ты хочешь сказать, что мне придется купаться в океане?!

– Я не собираюсь указывать тебе, что делать. Тебе решать, как ты поступишь, – ответил Лайон с улыбкой. – Я только поставил тебя в известность.

Оливия уставилась на него в изумлении, и он добавил:

– Тебе понравится, вот увидишь.

Она молча пожала плечами. Это одновременно раздражало и безнадежно притягивало, как обычно. Как будто она была пугливой кобылицей, а делом всей его жизни было тащить ее к тому, что доставит ей удовольствие.

– Ты сказала, Джонатан основал собственную фирму? – неожиданно спросил Лайон. – Я старался быть в курсе всех новостей, но об этом не слыхал.

Они собрались провести это прекрасное утро на свежем воздухе. Лайон сложил в рюкзак несколько свернутых одеял, а также хлеб с сыром и бутылку вина, и теперь нес на плече рюкзак, что-то насвистывая. Оливия не знала эту мелодию, однако подозревала, что он сам ее сочинил, и эта мысль вызвала у нее улыбку.

Ясное голубое небо над ними было необычайно ярким – казалось, то был цвет самого счастья, – а солнце, к счастью, припекало не очень сильно, но иногда слепило.

Оливия с удивлением задумалась: «Почему же мне не пришло в голову надеть шляпку или хотя бы чулки?» Она сжимала в руке ридикюль, который взяла с собой скорее по привычке, чем по необходимости (в нем лежала только расческа). Как же быстро ей понравилась такая жизнь! Понравилось жить как настоящая дикарка!

– И еще Джонатан собирается баллотироваться в парламент, – напомнила она. – Он намерен бороться за реформы в отношении детского труда.

Лайон с удивлением пробормотал:

– Неужели?.. Хм… должно быть, тут замешана женщина.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что обычно именно женщины толкают мужчин на подобные поступки.