Джулия Лонг - Любви подвластно все

Она проснулась на рассвете, и мать с сестрой и тетушками в почтительном молчании надели на нее прекрасное и безупречно изысканное платье, рожденное после бесконечных обсуждений. Оливия же при этом в основном молчала – лишь односложно отвечала на вопросы. Но она помнила охвативший ее страх, от которого бросало в дрожь. И ей вдруг вспомнились слова мадемуазель Лилетт – Дигби, сказавшей, что в такой день от нее требовалось всего лишь соблюдение двух условий: прекрасно выглядеть и произнести правильные слова, когда ее спросят.

С первым условием она успешно справлялась, а вот второе…

– Берешь ли ты, Оливия, этого мужчину в законные мужья, чтобы жить с ним вместе по Божьему установлению в священной нерушимости брака? Обещаешь ли ты повиноваться ему и служить ему, любить, уважать и поддерживать его в болезни и в здравии, обещаешь ли, отвергнув всех остальных, хранить верность ему одному, пока смерть не разлучит вас?

«Пока смерть не разлучит вас…» Слова эти прозвучали как похоронный звон. Но это был очень простой вопрос: его задавали, наверное, миллионы раз с тех пор, как сей древний брачный обет был впервые написан. И он, этот вопрос, требовал всего лишь одного слова в ответ.

Но неужели всего лишь одно-единственное слово определяло сейчас всю ее оставшуюся жизнь? Всего лишь одно слово…

И тут ей вдруг почудилось, что она разучилась говорить. Собравшись с духом, она оглянулась через плечо. Все присутствующие замерли в ожидании ее ответа. Похоже все поняли: что-то не так, – но пока не знали, что именно.

Внезапно все чувства Оливии обострились, и даже сама тишина, казалось, громко звенела на высокой ноте. А люди, которых она знала всю свою жизнь, вдруг предстали перед ней так выпукло и отчетливо, словно превратились в гравюры на дереве.

Вот ее мать… Лицо – очень похожее на ее собственное. Глаза – полные слез и противоречивых эмоций, но, как ни странно, ничуть не удивленные.

А ее отец… Напряжен так, словно готов броситься к ней на помощь, если понадобится.

Или вот холодное осунувшееся лицо Айзеи Редмонда: с зелеными глазами, блестевшими как витражное стекло, такое же как у Лайона. И этот человек когда-то проиграл ее отцу, Джейкобу Эверси. Интересно, сильно ли он любил ее мать? А может, и она когда-то любила Айзею?

И тут Оливия вдруг почувствовала странную нежность к Айзее, потому что теперь понимала, что испытывает тот, кто волею судеб вынужден жить без любимого человека.

А вот его красавица жена, блондинка Фаншетт, замершая в ожидании. Интересно, о чем она сейчас думала? Может, мысленно молилась о скором возвращении сына?

А вон там – Вайолет Редмонд, убившая пирата ради мужчины, которого любила. Рядом с ней – граф Ардмей, ради которого она убила. И еще – лорд ла Вей и его молодая жена Элис, а также их маленький сын Джек, который не мог и минуты посидеть спокойно, но сейчас, в эту минуту, кажется, понял: происходило что-то необычно важное…

А там, чуть сбоку, сидел Йан, которого все считали закоренелым холостяком. И все были уверены, что он никогда не женится. Но Танзи, красавица американка, ставшая его женой, перевернула вверх дном весь Суссекс, когда заявилась сюда вместе с ним.

А вот и Колин, который считал, что влюблен в Луизу Портер, но вернулся, спасшись от виселицы, с Мэдлин, впоследствии ставшей его женой. Именно благодаря ей он стал более спокойным и рассудительным.

А Маркусу и Луизе необычайно хорошо вместе, так что радостно даже просто смотреть на них. То же самое можно сказать и про Женевьеву с герцогом Фолконбриджем. Но как опасно близка была ее сестра к тому, чтобы выйти замуж за Гарри – не за того мужчину… И какую боль и обиду пришлось испытать бедняге Гарри. Но Женевьева проявила смелость, разобравшись со всем этим…

А каково пришлось ее кузену Адаму, священнику, которого жители города едва не пригвоздили к позорному столбу из-за его любви. Но Адам сумел выстоять, и в этой самой церкви он как-то раз, одним незабываемым утром, сразился за свою любовь, за графиню с сомнительным прошлым…

А дальше, к величайшему удивлению Оливии, она увидела на последней скамье возле двери… Да-да, это был тот самый нищий. И он сидел, весь сжавшись и сгорбившись, видно, надеялся остаться незамеченным, но все же хотел стать свидетелем знаменательного события.

И теперь, когда она увидела их всех перед собой… В этот момент Оливию озарило, и она окончательно все поняла – все стало для нее ясно как божий день.

Она присутствовала в церкви, когда Адам, отбросив текст подготовленной заранее проповеди, вместо этого процитировал «Первое послание апостола Павла к коринфянам», а затем – «Песнь песней» Соломона. Процитировал перед лицом непримиримо настроенных прихожан, склонных осуждать ближнего… Словами Священного Писания он открыто объявил о своей любви к Еве Дагган, самой, казалось бы, неподходящей для него женщине. Потому что любовь – бушующий огонь и бурлящий поток. Конечно же, любовь милосердна, но любовь также и воин, борец, и она, бросаясь в бой, не заботится о потерях. Когда же она выбирает тебя, ты можешь устоять… или сдаться.

Ей хотелось, чтобы все решилось просто, а сдаваться всегда намного проще. Но Лайон…

«Будь верна себе», – сказал он ей. И сейчас ей снова вспомнились эти его слова.

А ведь ее основное жизненное правило гласило: она никогда не лжет. Она просто не смогла бы прожить во лжи всю оставшуюся жизнь. Уж лучше провести остаток своих дней в поисках Лайона…

Кузен Адам внимательно наблюдал за ней, и она видела, что он старался ее приободрить. Адам такой славный, такой добрый… Он ее поймет.

И тут он снова спросил:

– Берешь ли ты, Оливия, Джона себе в мужья? Будешь ли ты любить его, поддерживать, почитать и защищать, отвергнув всех остальных? Будешь ли хранить ему верность, пока смерть не разлучит вас?

Ей оставалось только открыть рот и произнести одно-единственное слово.

Она повернула голову и посмотрела на Ланздауна. Напряженный до предела, он все больше бледнел, по мере того как затягивалось ее молчание.

И тут вдруг Оливия увидела, как в глубине его глаз забрезжило осознание истины. В тот же миг она почти шепотом проговорила:

– Джон, мне очень жаль. Прости, но я не могу. – Собравшись с духом, она уже чуть громче добавила: – Сказать «да» значило бы солгать.

Правда вырвалась наружу, и удержать ее было невозможно. Правда придавала ей сил, наполняя сердце отвагой. Ведь правда составляла суть ее существа.

В мертвой тишине раздались шорохи шерстяных, шелковых и нанковых тканей, кое-кто из присутствующих не громко откашлялся, явно в смущении.

Луч солнца пробился сквозь облака и ударил в ближайшее к алтарю окно, чтобы получше осветить сцену, которую весь Пеннироял-Грин будет обсуждать на протяжении грядущих десятилетий.

Все замерли в оцепенении, и только нищий вдруг пошевелился, поднимая руку в безмолвном благословении. Оливия смотрела на его руку, словно это была голубка мира, возносившаяся к небесам. Сейчас все происходящее представлялось ей фантастически нереальным и в то же время – чрезвычайно многозначительным.

Тут рука нищего стала медленно опускаться, пальцы как бы невзначай дернули за край повязки на лице: да, поначалу это выглядело именно так, но затем…

Затем он сорвал с лица одну повязку, за ней – другую, и, расправив плечи, скинул грязный потрепанный плащ… После чего медленно поднялся на ноги.

Несколько голов повернулись в его сторону, но он, казалось, этого не заметил: возможно, просто привык, что на него смотрят, – устремив взор на Оливию.

Едва заметно кивнув, она тихо сказала:

– Да, конечно.

Послышался глухой удар: словно кто-то, лишившись чувств, свалился со скамьи, – но несчастного оставили лежать в проходе, поскольку все взгляды теперь были прикованы к церковным дверям, через которые скрылся Лайон. Причем он вышел так быстро, что никто не мог бы с уверенность сказать, что действительно его видел. Некоторые даже перекрестились и пробормотали молитву.

– Но он ведь не привидение, верно? – пробормотал кто-то из прихожан.

И тут священник, повысив голос, проговорил:

– Будьте так добры, оставайтесь на местах!

У Адама был звучный и весьма убедительный голос. И поскольку никто, похоже, не знал, что еще можно было сделать в данных обстоятельствах, все ему подчинились.

Оливия внезапно повернулась к Ланздауну. Затем – к двери. После чего – снова к Ланздауну.

И все происходящее выглядело как настоящий спектакль, который восхищенные зрители будут впоследствии множество раз пересказывать.

– Джон, я… – Оливия умолкла.

Виконт резко покачал головой и проговорил:

– Я бы не вынес, Оливия, если бы вы согласились выйти за меня из жалости… или подчиняясь воле родителей. Так что идите за… – Он тоже умолк.

А Оливия уже пулей летела по проходу церкви. Приподняв юбку своего расшитого серебром свадебного платья, она бежала за Лайоном Редмондом.

Оливия стремительно выбежала из церкви, и двери за ней с гулким стуком захлопнулись. И тотчас же двое мужчин – они возникли словно из ниоткуда – проворно заперли их на засов, так что никто не смог бы выйти следом за ней. Оливия взглянула на них с удивлением. Это оказались матросы из команды Лайона. Они явно выполняли его указания. Как обычно, он все спланировал заранее.

Но куда же, черт побери, девался он сам?!

Оливия несколько минут осматривалась, но Лайона нигде не было видно. Он бесследно исчез. Черт бы его побрал!

Оливия громко выругалась, так что даже матросы, охранявшие дверь, в изумлении вытаращили на нее глаза. Но им, по всей вероятности, было дано указание не говорить с ней.

И тут она заметила, что дверь, ведущая на колокольню, чуть приоткрыта. Оливия зашла внутрь и взбежала по ступенькам, несколько раз споткнувшись и порвав расшитый серебром подол свадебного платья.

Наконец, запыхавшись, она добралась до самого верха – и увидела его. Освещенный солнцем, он стоял, скрестив руки на груди. И находился, как обычно, на один шаг впереди нее. Да-да, он всегда раньше ее понимал, чего она хотела. И так будет всегда – всю их оставшуюся жизнь.

Какое-то время тишину нарушало только ее тяжелое дыхание, эхом разносившееся по колокольне. А затем он чуть хрипловатым голосом произнес:

– Это были самые ужасные мгновения моей жизни.

Оливия молчала. Но при этом не спускала с него глаз – чтобы он снова не исчез. И она точно знала, что пришла сюда сейчас, чтобы заявить на него свои права.

– Но они были также и лучшими, – добавил Лайон.

Оливия по-прежнему молчала. И по-прежнему пристально смотрела на своего мужчину, стоявшего сейчас перед ней.

Молчание затянулось на несколько минут. А в солнечном луче весело кружились пылинки, исполнявшие праздничный танец.

– Если тебя удивляет этот маскарад… – проговорил, наконец, Лайон, указав на потрепанный плащ, теперь лежавший на полу у его ног. – Видишь ли, когда я узнал, что ты собираешься замуж, я не был даже уверен, что хочу тебя видеть, как не был уверен, что захочу когда-нибудь вернуться в Англию. Но я точно знал, что всегда буду желать тебе только счастья, поэтому… – Он ненадолго умолк. – Но потом я понял, что всегда буду готов отправиться за тобой хоть на край земли – что бы ни случилось. Мне кажется, эта любовь всегда была со мной. Я любил тебя еще до того, как встретил, поэтому готов за тебя бороться.

Оливия судорожно сглотнула, все еще не в силах вымолвить ни слова, а он тихо добавил:

– Я чуть не умер, когда расстался с тобой. Но все же я был прав, отправив тебя домой.

Это был одновременно и вопрос, и утверждение. И Оливия наконец-то произнесла:

– Да.

Это слово ей следовало сказать ему еще тогда, много лет назад. «Да, Лайон, я пойду с тобой. Да, я буду с тобой. Да, я верю в тебя. Да, ты моя жизнь и моя любовь. Ты моя судьба – несомненно».

Однако ей потребовалось многое пережить, чтобы осознать все это. И теперь она чувствовала, что вот-вот расплачется.

– Я люблю тебя, Лайон, – заговорила она поспешно. – Я всегда тебя любила. И буду любить вечно, – мысленно добавила: «Такими и должны быть настоящие брачные обеты».

Лайон же, сделав глубокий вдох, медленно приблизился к ней и протянул ей носовой платок. Она взяла его и привычно ощупала уголок, где были вышиты его инициалы. Теперь она знала, как будут отныне и впредь помечаться ее собственные носовые платочки: буквами ОКР – Оливия Катерина Редмонд.

– Ты знал, что я поступлю именно так… – сказала она, утирая глаза.

– Да, конечно. И все же ожидание стоило мне нескольких лет жизни.

– Тогда надо с толком использовать те годы, что еще остались.

Лайон кивнул и крепко обнял ее. А она крепко прижалась к нему, и на некоторое время они замерли, наслаждаясь возможностью просто обнимать друг друга. Потом Лайон принялся осыпать поцелуями ее лицо, лихорадочно повторял: