Джулия Лонг - Любви подвластно все

– Все так же уродлив, как я посмотрю, – сказал наконец Джонатан с ухмылкой.

– Разговариваешь с зеркалом? – парировал Лайон, и все дружно рассмеялись.

В следующее мгновение Вайолет бросилась в объятия Лайона.

– Вот и ты, моя храбрая девочка, – прошептал он, крепко обнимая сестру. – Как-нибудь мы непременно поговорим.

Лайон сразу заметил, что ее муж граф Ардмей, известный также как капитан Флинт, сидел в углу с младенцем на руках. Вайолет же, как женщине, простительно было расплакаться. Именно так она и поступила. Но даже братья Лайона вдруг отвели глаза и принялись рассматривать ковер. А потом внезапно обнаружили, что в глаз им попала соринка и необходимо как следует проморгаться.

– Не мучай его, Вайолет, – проворчал, наконец, Джонатан, изображая досаду.

– Да, не будь эгоистичной хрюней, сестричка, – ухмыльнулся Майлз.

– Хрюня?.. Наводит на мысль о каком-то забавном животном, обнаруженном Майлзом на Лакао, – заметил Лайон.

Снова все рассмеялись, после чего братья принялись обнимать его, попутно охаживая кулаками, как это принято у мужчин. И Лайон тоже обнимал их и давал тумака в ответ.

Если кто-либо в этой комнате еще и питал давнее чувство обиды и возмущения из-за исчезновения Лайона и связанных с ним тяжелых переживаний, то все было мгновенно сметено непреодолимой силой любви и радостью от того, что старший брат наконец-то вновь среди родных, в отчем доме. И теперь, когда все они повзрослели и каждый из них встретил свою любовь, младшие братья стали лучше понимать, почему Лайон вынужден был поступить так, как поступил. Ведь каждому из них пришлось долго и упорно сражаться за свою любовь. И в этой борьбе они сами менялись, становясь мягче и мудрее – хотели того или нет.

Прошло пять лет, и теперь Джонатан, став взрослым мужчиной, энергичным и внушительным, вполне мог сойти за близнеца Лайона. Пять лет – и Майлз теперь совершенно невозмутим и вполне уверен в себе. И, конечно же, оба стали достойными и уважаемыми людьми, и Лайон бесконечно гордился ими. Он понимал, как тяжело им, наверное, пришлось в борьбе за свое счастье и независимость от отца. Понимал он также и то, что должен поблагодарить жен братьев – ведь те вдохновляли их и придавали им отваги.

К своему величайшему облегчению, Лайон довольно быстро обнаружил, что Томасина и Синтия – жены Джонатана и Майлза – жизнерадостны, остроумны, очаровательны и добры. И обе очень хорошенькие – украшение любого дома. У Томми были темно-рыжие волосы и зеленые глаза; она отличалась экзотической красотой. Синтия же оказалась красивой блондинкой с голубыми глазами (слово «прекрасная» Лайон берег только для Оливии).

– Вы обе гораздо лучше, чем заслуживают Майлз и Джонатан, – с улыбкой сообщил он этим милым женщинам.

– Я покорил Томми своими томными взглядами, – заявил Джонатан. – Теми, что перенял у тебя, дорогой братец.

– Да, это правда, – признала Томми. – Он тайно страдал по мне.

– Тогда вы должны сделать меня крестным отцом ваших детей, – резонно рассудил Лайон.

– У нас их уже не меньше сотни, – сказал Джонатан.

Все присутствующие уже не раз слышали эту шутку, но Лайон, услышавший ее впервые, весело рассмеялся. За время беседы он кое-что узнал о деятельности Джонатана и Томми, занимавшихся совершенствованием законов, регулировавших использование детского труда.

– Нужно более обстоятельно побеседовать об этом чуть позже, – сказал он, обращаясь к Томми. – У вас с Оливией найдется много общих тем. И мне тоже надо кое о чем с вами поговорить. Например – о новых коммерческих проектах. Что же касается Оливии Эверси… – Лайон на несколько секунд умолк. – Я уверен: вы ее обязательно полюбите. Она станет членом нашей семьи, а мы станем членами ее семьи, как только я получу специальное разрешение на брак. Думаю, мы сможем пожениться уже в следующее воскресенье. Не могу дождаться, когда увижу Оливию и Вайолет в одной комнате.

Вайолет скорчила ему гримасу, а Джонатан пробормотал:

– Ты, Лайон, более отважный человек, чем я…

– Само собой разумеется, – отозвался старший брат, направившись к графу Ардмею, который благоразумно держался в стороне, так как замечательная малютка Руби все еще спала у него на руках.

– А ты, Майлз, тоже донимал Синтию томными взглядами? – спросил Лайон несколько минут спустя. – Насколько я помню, твоя техника обольщения требовала серьезного усовершенствования.

– Это она испепеляла меня взглядами, – отшутился Майлз.

– Хорошо бы нам обменяться знаниями касательно техники обольщения, Синтия.

Лайон подмигнул невестке и снова подошел к графу, которому власти однажды поручили захватить пирата Кота и отдать в руки правосудия. Но граф отказался это сделать из любви к женщине – тот же самый тип безумия заставил одного мужчину стать пиратом и вынудил другого позволить пирату свободно уйти.

– Очень рад тебя видеть, Редмонд. – Ардмей протянул ему малышку, и Лайон с опаской взял ее. – Хочешь такую же? – Граф откровенно потешался, наблюдая за выражением лица Лайона.

– Хочу дюжину, – ответил тот, только сейчас полностью осознавая, что это действительно так. Он вспоминал, как Оливия относилась к детям Даффи, и понимал, что они с ней будут замечательными родителями, лучшими на свете.

– Лайон, вы прельстили Оливию знойными взглядами? – поинтересовалась Томми.

Лайон с трудом оторвал глаза от чудесной малышки – казалось, даже вопрос не расслышал.

– Нет, он этого не делал, – ответил Майлз. – Но я был на балу в ту памятную ночь, так что позвольте рассказать. Как только Лайон увидел ее, клянусь, мне почудилось, что прозвучал оглушительный гонг…

И только когда Лайон Редмонд встретился с матерью наедине и она сжала его в объятиях – он наконец-то прослезился. Потому что он точно знал: мать всегда и во всем его понимала.

В следующее воскресенье…

На неделе до Пеннироял-Грин дошла молва о том, что из лондонского клуба «Уайтс» бесследно исчезла книга записей пари. Разумеется, всех молодых представителей светского общества обуяло негодование, однако Лайон клялся, что ничего не знает о судьбе злосчастной книги. А братья Оливии лишь пожимали плечами с невинным видом. Но Оливия не верила ни одному из них. Ведь братья всегда стремились всячески опекать ее, поэтому, вероятно, и не могли допустить, чтобы ее свадьбу превратили в повод для спекуляций и насмешек.

– Ну разве не чудесно, что теперь никто больше не сможет повеселиться, строя предположения насчет нас с тобой? – сказал Лайон, поднося к губам руку любимой. – Мы с тобой не объекты для шуток. Мы мужчина и женщина, которые любят друг друга. И мы поженимся и обзаведемся потомством еще более многочисленным, чем у Даффи. У нас будет столько детей, что хватит на собственную крикетную команду.

– Или на собственный оркестр… – с мечтательным видом пробормотала Оливия.

– Хватит еще и на инвестиционную группу, – заявил Лайон, и его невеста весело рассмеялась.

Они с удовольствием прогуливались по Пеннироял-Грин, приветствуя всех, кого видели поблизости. Иногда даже останавливались поболтать, безмерно удивляя знакомых, но затем очаровывали их настолько, что абсолютно все – не исключая и миссис Снид – расставались с ними в полной уверенности, что они действительно предназначены судьбой друг другу. А бедняга Ланздаун был практически забыт.

Конечно же, они сходили к тому самому вязу, и Лайон показал Оливии вырезанную им на коре букву «О». Она с нежностью провела по ней пальцами, после чего – с неменьшей нежностью – поцеловала любимого, чтобы хоть как-то возместить его страдания в тот день, когда он ждал ее, охваченный страстным желанием увидеться с нею, но вынужден был довольствоваться лишь обществом белок, скакавших по ветвям.

Они снова посетили ту уединенную поляну, где в безотчетном порыве, навеянном воспоминаниями, занялись любовью прямо на пушистом мхе, расстелив на нем сюртук Лайона. Они уже прекрасно в этом смысле освоились, поэтому справились с делом довольно быстро и в то же время – мастерски. После чего Оливия преподнесла жениху подарок – золотые карманные часы с его инициалами.

Потребовались некоторые усилия, чтобы найти подобные часы и быстро сделать на них гравировку, но мистер Постлуэйт умел проявить находчивость, особенно в тех случаях, когда расторопность сулила ему немалую прибыль.

– Что ж, давай открой их. – С величайшей торжественностью Лайон нажал на рычажок, и крышка часов открылась с громким щелчком.

Внутри оказалась та самая миниатюра, которую Оливия дала ему много лет назад и которая затем к ней же и вернулась.

– На этот раз тебе удалось завладеть и портретом, и той, что на нем изображена, – сказала она с лукавой улыбкой.

И тотчас же губы их слились в очередном поцелуе – долгом, пьянящем и в то же время бесконечно нежном. А затем Оливия прижалась к груди любимого, мечтая о том дне, когда они смогут засыпать рядом каждый день. И так – всю оставшуюся жизнь.

– Я думаю, в свадебное путешествие мы отправимся в Бристоль, – неожиданно сказал Лайон.

– В Бристоль?! – изумилась Оливия, но в следующую секунду все поняла.

– Совершенно верно, – улыбнулся Лайон. – Мне удалось получить для нас с тобой приглашение навестить миссис Ханну Мор.

– Правда? – в восторге прошептала Оливия. И снова поцеловала жениха.

На сей раз поцелуй их длился необычайно долго, а когда, наконец, прервался, солнце уже начало клониться к горизонту.

– Давай посмотрим, который теперь час. Не потому, что надо спешить, а потому что нам так хочется, – тут же добавила Оливия.

Лайон с восторженной улыбкой откинул крышку своих новых часов.

И вот наконец наступило воскресенье.

Этим утром оба семейства направились в церковь – каждое со своей стороны, – и какой-то остроумный зевака впоследствии утверждал: мол, выглядело это так, будто на поле боя стекаются две враждующие армии. Утро же выдалось туманным, что придавало всему действу особый драматизм.

Но как Редмонды, так и Эверси отличались на редкость изысканными манерами. А в истории были известны случаи, когда и более щекотливые ситуации разрешались примирением заклятых врагов в результате переговоров. По всей видимости, на этот раз Эверси не собирались снести голову одному из Редмондов за украденную корову, из-за которой, по слухам, и началась вражда между этими двумя семьями еще в далеком 1066 году (но кто мог знать это наверняка?).

В церковь набились почти все обитатели городка Пеннироял-Грин. А те, кому не хватило места внутри, толпились за дверями, в предвкушении потирая руки.

На Оливии было простенькое белое муслиновое платье. Лайон же смотрел на нее с благоговением.

Рядом с Оливией стояла Женевьева – подружка невесты, а возле Лайона – Майлз и Джонатан, его шаферы.

Матери всех этих мужчин и женщин, объединенные любовью к своим детям, тихонько плакали. И даже у стоических отцов, погруженных в свои тяжкие думы, глаза подозрительно поблескивали.

И вот преподобный Адам Силвейн начал церемонию.

– Лайон Артур Джеймс, берешь ли ты эту женщину в законные жены, чтобы жить с ней по Божьему установлению в священном браке? Будешь ли ты любить и уважать ее, заботиться о ней в болезни и в здравии и хранить себя только для нее одной до конца ваших дней?

– Да, – торжественно прозвучал голос Лайона.

– А ты, Оливия Катерина, берешь ли этого мужчину в законные мужья, чтобы жить с ним по Божьему установлению в священном браке? Будешь ли ты слушаться его, служить ему, любить и почитать его, заботиться о нем в болезни и в здравии и хранить себя только для него одного до конца ваших дней?

– Да, – раздался голос Оливии, благодарной судьбе за то, что сейчас лишь одно это слово отделяло данный момент от целой жизни, которую ей предстояло провести вместе со своим Лайоном.

И казалось, что эти их «да» добавились к многочисленному хору тех голосов, что столетиями звучали в этих стенах, когда влюбленные раз за разом с трепетом и надеждой повторяли все те же слова. И пусть утро было хмурым и туманным, а маленькая церквушка утопала в полумраке. Ведь всем было отчетливо видно, что лица новобрачных светились счастьем.

Когда двери церкви распахнулись и молодые супруги появились на пороге, раздался ликующий хор радостных голосов – столь громкий, что оглушенные птицы попадали с веток по всей округе до самой границы с Шотландией, – так, во всяком случае, потом говорили. И якобы эхо этих радостных голосов докатилось до самого Лондона. И даже море взволновалось, раскачивая судно, когда-то называвшееся «Оливия», а теперь получившее имя «Делфиния». Солнце же внезапно выглянуло из-за туч и озарило все вокруг яркими лучами.

По этому случаю Шеймус Дагган сочинил песню, которую назвал «Легенда о Лайоне Редмонде». Слов в песне не было вообще, но он ухитрился из своей скрипки извлечь мелодию, полную неистовой страсти, любви и возвышенного ликования. И звуки его творения поведали историю Лайона и Оливии лучше, чем любые слова (говорили, что птицы в Суссексе еще долго насвистывали мотив чудесной песни). Разумеется, всем было ясно: когда-нибудь эта песня сделает Шеймуса Даггана богатым человеком – но это уже совсем другая история.