Адриана Трижиани - Лючия, Лючия

— Прошу прощения, — говорю я людям, дожидающимся своей очереди, и протискиваюсь к родителям.

— Как она?

— О, Лючия, роды прошли хорошо, — с гордостью говорит мама. — Шесть фунтов, три унции. Она такая кроха, но сильная.

— Которая из них? — хочу знать я.

Роберто показывает на младенца, туго спеленатого белой фланелевой простыней.

— Только посмотри, какие у нее волосы.

Ее личико виднеется из свертка, красивая малышка с целой копной черных волос.

— Она просто ангел! — с гордость говорит папа. — Так же прекрасна, как ты, Лючия… — Папа почти плачет от счастья.

— Ее прическа напоминает мне накладку из волос мистера Кастеллини. Много-много волос на макушке и почти ничего по бокам головы, — комментирует Эксодус.

Братья смеются.

— Не вижу ничего смешного, — сердится мама. Мне приходит на ум, что в отношении моих братьев эти слова мама произносит чаще всех остальных.

Папа обнимает маму. Они смотрят на ребенка с таким обожанием, что мне становится понятно, почему у мамы нас пятеро. Разве может что-то сравниться с этим? Ни в чем так не проявляется сила надежды, чем в новорожденном.

— Эй, давайте отойдем, пусть и другие семьи посмотрят, — говорю я всем.

— Andiamo! — говорит мама, легонько подталкивая локтем папу, чтобы тот увел братьев в комнату ожидания.

Входит медсестра с медицинской картой и смотрит на нас.

— Дайте угадаю. Итальянцы, — улыбаясь, говорит она. — Вы, ребята, владеете особым секретом, как заполнять собой все пространство.

— Мы вели себя слишком шумно? — спрашиваю ее я.

— Нет-нет, это шутка. Розмари хотела бы увидеть свою мать, миссис Сартори и Лючию.

— Теперь я тетушка Лючия, — радуюсь я.

— Мальчики, — наставляет мама, — идите домой, мы придем через некоторое время.

— Мы с Роберто посидим в комнате ожидания, — говорит ей папа.

Вместе с медсестрой мы идем по тихому коридору к палате Розмари. Впереди — мама, потом миссис Ланселатти, а следом я. Когда мы входим к Розмари, мама берет миссис Ланселатти за руку. Невестка обессилена. Она выглядит совсем крошечной, и то, как она сидит на кровати, откинувшись на подушки, напоминает мне миссис О'Киф из «Кридмор».

Миссис Ланселатти обходит кровать, целует свою дочь, гладит ее по лицу.

— Я так тобой горжусь, — говорит она.

— Было совсем не больно, ма. Я хочу, чтобы вы первые услышали, как мы решили ее назвать. Ее имя Мария Грейс, в честь наших мам, — улыбается Ро.

Мама и миссис Ланселатти не могут сдержать слез.

— Теперь идите. Мне нужно спать.

— Грейс, я сделала жаркое, — говорит мама миссис Ланселатти. — Приглашаю вас всех на ужин.

— Благодарю. Это так любезно с вашей стороны, — говорит миссис Ланселатти. Мамы целуют Розмари и выходят.

— Спи крепко, Ро, — говорю ей я и поворачиваюсь к двери.

— Лю? — хватает она меня за руку.

Я беру ее руку и сажусь рядом на кровать:

— Что такое?

— Я только что сделала самое важное дело в моей жизни. Но так странно… — Розмари смотрит в окно, из которого видно только кирпичную стену соседнего здания. — Мне кажется, что неправильно приписывать эту честь себе.

— Что ты имеешь в виду?

— Знаешь, все произошло так быстро, мне даже не успели сделать обезболивание.

— Не может быть!

— Ничего, я даже рада. Мне хотелось увидеть ее рождение. Мои подруги рассказывали, что они просто засыпали, а проснувшись, уже были матерями. Мне это не нравилось. Я хотела увидеть своими собственными глазами ее появление на свет.

— На что это похоже?

— Она пришла в этот мир с поднятыми вверх ручками, как будто тянется за чем-то. Врач перерезал пуповину и медсестра уже было собралась ее уносить, но я закричала: «Нет! Дайте мне мою дочь!» Наверное, им нужно было сначала осмотреть ее, но, видно, я так напугала своим криком медсестру, что она протянула Марию Грейс мне. И малышка узнала меня! Она прижалась ко мне. Потом медсестра унесла ее вымыть.

— Тебе было страшно?

— Немного, — водит она рукой по простыне и улыбается. — Но потом я почувствовала… почувствовала… облегчение.

Если бы Розмари могла видеть семьи Сартори и Ланселатти, когда они стояли у окна в комнате для новорожденных, она бы поняла, что ее будущее определила совсем не свадьба. Именно день рождения ее ребенка останется у всех в памяти.

— Ты так спокойно обо всем рассказываешь, — восхищаюсь я.

— Я не так себе все представляла. Совсем не так Такое ощущение, что Мария Грейс была парашютисткой, а я — ее парашютом, который помог ей сделать безопасный прыжок. Она появилась на свет, и на этом моя работа закончилось.

— Это только самое начало твоей работы, — смеюсь я.

— Знаю. Но я знаю и то, что она больше не принадлежит мне. Она отдельный человечек.

В палату входит медсестра с моей новорожденной племянницей.

— Пора покормить ее, — говорит она Розмари.

— Я пойду, — говорю я невестке.

Медсестра отдает ребенка Розмари. Мария Грейс кажется еще меньше, чем тогда, когда я видела ее в комнате для новорожденных, ее волосы иссиня-черные и такие густые, будто на ней берет из черного меха.

— Хочешь подержать ее? — предлагает Ро. — Можно, да? — спрашивает она медсестру.

— Если недолго, — отвечает медсестра. Ро откидывается на подушки и шепчет:

— Познакомься со своей тетушкой Лю.

Потом Розмари протягивает мне ребенка. Она такая теплая! Я держу ее бережно, словно это предмет бесценного фарфорового сервиза.

— Рада знакомству с тобой, Мария Грейс. Когда ты подрастешь, мы будем ходить на бродвейские спектакли и делать прически в лучших парикмахерских Мы накупим разных туфелек и сумочек, а ногти покрасим ярко-красным лаком, — шепчу я. — Пусть Бог пошлет тебе долгую счастливую жизнь.

Я целую свою племянницу и отдаю ее Розмари.

Я ощущаю запах кожи ребенка, вижу лицо Розмари и чувствую в своей душе мир и покой. И от всех этих эмоций начинаю плакать. Это такое редкое и прекрасное событие, что я просто не могу сдержать слез. Мне хочется навсегда сохранить этот день в своей памяти, потому что рождение первого ребенка моего самого старшего брата бывает только раз в жизни. Будут и еще дети, думаю я про себя. Еще, еще и еще.

Роберто остается с Розмари в больнице. Когда мама, папа, я и все Ланселатти возвращаемся домой, то не верим собственным глазам. Мои братья, которые ни разу не помогли накрыть на стол и не вымыли ни одной тарелки в жизни, уже сервировали стол лучшим маминым сервизом. Поставили в ряд несколько свечей, а в центре — небольшой букетик розовых гвоздик в хрустальной вазе. Мне кажется, что шутить по этому поводу не стоит, потому что за такое дело они достойны только похвалы. Анджело разлил по бокалам шампанское и теперь раздает их нам.

— За Марию Грейс! — предлагает тост Орландо.

— Пусть растет здоровой и сильной! — дополняет мистер Ланселатти. — Cent' anni![33]

Ужин проходит весело, мои братья возятся с младшими братьями Розмари и подшучивают над ними. После десерта они идут в сад, Анджело и Эксодус кружат их, а потом Орландо рассказывает им страшные истории. Младшая сестренка Розмари остается с нами, чтобы помочь убрать на кухне. В конце этого прекрасного вечера миссис Ланселатти просит моих братьев привести ее детей. В Бруклин они поедут на поезде, но сначала зайдут в больницу Святого Винсента пожелать спокойной ночи Розмари, Роберто и Марии Грейс.

Какой удивительный день, размышляю я, поднимаясь в свою комнату. Пять лестничных пролетов, по которым я обычно взлетаю моментально, надо бы увеличить вдвое, чтобы я успела все обдумать: Джон Тальбот, его мать, океан, а теперь еще моя племянница. А ведь завтра свадьба Рут! Переодевшись ко сну, я бросаю взгляд на книгу, которую намеревалась начать читать сегодня, и заключаю, что у меня еще будет много свободного времени, чтобы сделать это.

Я забираюсь в кровать. Комната залита желтым светом уличных фонарей. Мне вспоминается Сильвия О'Киф из «Кридмор» и как она была счастлива видеть своего сына. Как-то мы с Рут шили платье для молодой девушки, у нее была некрасивая фигура, ни то ни се, и никакая одежда не могла бы скрасить это; но мы обнаружили, что красивой ее делает какой-то внутренний свет. Когда людей переполняет любовь, то красивее их нет на свете.

Прежде чем заснуть, я молюсь за Марию Грейс, чтобы все в ее жизни было так, как она хочет, чтобы она выросла сильной, высокой, и чтобы у нее была большая мечта. Потом я благодарю Бога, что послал мне племянницу. После стольких лет так здорово, что в нашем доме появилась еще одна девочка, которая будет помогать мне мыть посуду.

После самой волнительной в моей жизни субботы я смогла не только сохранять бодрость на протяжении всей свадьбы Рут, но и подбадривать остальных. Меня вытянули в центр круга танцевать хору, традиционный еврейский танец. Не хватит всех пальцев, чтобы сосчитать, сколько раз я танцевала с Рут, с кузинами Харви, с Делмарром.

Всю следующую неделю я чувствовала себя одиноко. Возможно, потому что Рут уехала в свадебное путешествие, но, по правде сказать, я была расстроена тем, что Джон так и не позвонил мне.

В первый день возвращения Рут говорит, что я слишком часто хожу проверять доску сообщений о звонках в наш отдел.

— Он не позвонит, Лю. Успокойся.

— Не могу. Я по нему соскучилась.

— О, пожалуйста. Как тут можно соскучиться? У вас было всего одно свидание, поездка в больницу к его матери. Ради бога, может тебе безо всяких там ухаживаний взять и выйти за него замуж? Такой же скучной будет моя ближайшая суббота. Не успели мы вернуться из путешествия, как уже должны «провести время с мамой».

— Лючия, Рут, зайдите на минутку, — зовет из примерочной Делмарр.

Когда мы входим туда, Рут присвистывает от восторга.

— Откуда они? — спрашивает она, обходя вокруг вешалки, на которой висят на плечиках три платья, завернутые в прозрачную ткань.

— Из Парижа.

— Не может быть, — качает головой Рут.

Я осторожно снимаю ткань с одного из платьев. Белого цвета, оно сконструировано настолько безупречно, как будто этим занимался архитектор. Две изящного кроя шелковые полосы подшиты к плотно облегающему фигуру атласному лифу с искусным узором в стиле эпохи итальянского Возрождения: череда полос золотого и белого шелка, напоминающая окрас шмеля. Вдоль правого шва юбки вверх до лифа мастерски пришиты бело-золотые шелковые бабочки. Отделка левой части лифа выполнена в виде одной большой бабочки такой же, как и маленькие. Мне просто необходимо узнать имя автора этого шедевра.

— Кто это сделал?

— Шпионы, — смеется Делмарр. — Хильда переговорила с каким-то художником, который был вместе с ней на показе Пьера Бальмэна, и он сделал для нее эскиз. Бальмэн начинает выпускать готовую одежду, поэтому Хильду не мучила совесть, когда она подкупила одну из лучших швей Бальмэна и та по эскизу сшила для нее платье.

— Эту женщину ничто не остановит! — перед зеркалом прикидываю я к себе платье. — Любая девушка, которая будет носить это платье, будет счастлива.

— И ты будешь. Примерь его, — улыбается Делмарр.

— Можно?

— Давай я помогу, — берет платье Рут, и мы идем за ширму. Я расстегиваю и снимаю юбку.

— Никакого нижнего белья, — предупреждает Делмарр, отворачивается от ширмы и закуривает.

— Делмарр, — зовет Рут. — Невероятный крой. Молния спрятана сбоку, в шов. Такую тоненькую молнию я вижу впервые!

Рут помогает мне надеть платье, которое ниспадает красивыми складками от бедер к коленям. Я поднимаю руки, чтобы Рут могла застегнуть молнию, закрываю глаза и начинаю тихонько поворачиваться сначала в одну сторону, потом в другую, всем телом ощущая нежное прикосновение шелка. Этот способ примерки показала нам Хильда Ужасная. Она как-то сказала нам, что платье должно сидеть так, чтобы женщина не чувствовала его на своем теле. Если платье сконструировано и сшито надлежащим образом, оно должно повторять фигуру женщины и подчеркивать ее достоинства, не натягиваясь на ней как на барабане, не сковывая ее движений, и ни один шов не должен быть стянут.

— Я не могу выйти, — кричу я Делмарру.

— Почему? Оно на тебе не сидит?

— Нет, сидит. Даже очень хорошо. Мне кажется, что на мне вообще ничего не надето.

— Французская любовь! — смеется Делмарр. — Вот в чем секрет.

Рут выталкивает меня из-за ширмы. Делмарр стоит у подиума для примерки и помогает мне на него взобраться. Рут хватает пару туфель-лодочек на высоком каблуке, которые мы держим специально для примерок, и придерживает их, пока я обуваюсь.