— Ш-ш, Лючия, я вас тут не оставлю. Вы уйдете вместе со мной.

У меня отлегло от сердца, но мне все же грустно. Мне нравится «Б. Олтман». Как я могу уйти отсюда? Я ведь так люблю свою работу по большей части потому, что работаю вместе с Делмарром, его я боготворю. Вмиг я принимаю решение уйти вслед за ним.

— Ну, так ты пойдешь со мной? — спрашивает он.

— Куда угодно. В любое время. Только позови.

— Правда? — откидывается на спинку стула Делмарр.

— Да. Для этого тебе даже не придется на мне жениться.

— Извини, я бы и не смог. Только не на тебе. Да вообще ни на ком. По пятницам я люблю посидеть в «Эль Марокко», выпить «Манхэттен», поболтать с завсегдатаями, а потом вернуться домой на рассвете и проспать почти всю субботу. Роль мужа не для меня.

— Почему же?

Делмарр улыбается:

— Я пришел на свет, чтобы прожить жизнь холостяком. Если бы мне хотелось жениться, я бы остался на ферме в Версале, штат Индиана. Звучит как название французского города, но жители произносят эти слова как «ярд-сейл».[36] Это одна из причин, почему я оттуда уехал. Мое правило — никогда не жить в городе, жители которого не могут выговорить его название.

— Ты никогда не рассказывал, откуда ты родом.

— Думал, если ты услышишь эту историю, то умрешь от восторга, — смеется он. — Это был захудалый городишко, с единственным кинотеатром — моим спасением. Я обожаю смотреть кино. Особенно комедии на Парк-авеню, когда юная наследница влюбляются в своего дворецкого, а потом обнаруживается, что он вовсе не слуга, а принц. Мужчины там всегда такие стильные. Они прекрасно одеты, очаровательны и остроумны, и рядом с ними всегда есть девушка. Я страстно желал быть таким же, как они; я не хотел быть похожим на фермеров, что окружали меня, они постоянно были заняты в поле и редко вели друг с другом беседы. Но моя жизнь — в общении. И вот я обнаружил свой дар. Я мог с точностью воспроизвести любой костюм, который я увидел в кино. Когда учитель увидел мои рисунки, он всячески стал мне помогать.

— Ты талантлив.

— О, да. Никто не мог рисовать так, как я, по крайней мере, в Версале. Но вовсе не мой талант выделял меня из среды фермеров, в которой я вырос. Это мое любопытство. Я хотел увидеть Атлантический океан. Знаю, это глупо, но я хотел ощутить песок под ногами и увидеть волны белого цвета. Я составил целый список того, что я хотел увидеть. А еще найти место, где Фред Астер[37] и Джинджер Роджерс снимались в «Цилиндре».

— Это было в «Эль Марокко». Недалеко отсюда, так?

— Да. Сначала я работал на ферме и иллюстратором в местной газете. Когда началась война, ушел служить во флот с намерением добраться до Нью-Йорка. Учитель мои рисунки отправил на рассмотрение в нью-йоркскую художественную школу, и меня приняли туда в соответствии с «Солдатским биллем о правах».[38] Представляешь. Мне пришлось служить на передовой — тихоокеанский фронт, — чтобы быть поближе к большому городу. Мне не терпелось увидеть океан и, с божьей помощью, мне это удалось. А когда война закончилась, я был так счастлив, что остался в живых, что сказал самому себе: я готов рискнуть всем. Тогда я и отринул свою фамилию и сделал из себя того, кто сейчас сидит перед тобой. Делмер Дикинсон из Версаля, штат Индиана, стал Делмарром.

— Делмарр определенно звучит более представительно, чем Делмер.

— На собеседовании Хильда спросила, француз ли я. Я хотел было соврать. Но передумал и сказал: «Мисс Крамер, я имею отношение к Франции лишь потому, что ем круассаны на завтрак». Она рассмеялась и приняла меня на работу.


Глава 7


Большинство людей любят осень в Нью-Йорке, но мне кажется, что самый прекрасный месяц — это июнь. Девушки снимают фетровые шляпы и надевают соломенные, убирают зимние ботинки в самый дальний угол шкафа и влезают в открытые сандалии, а шерстяные юбки заменяют шелковыми. Куда ни посмотришь, везде ярко одетые женщины, будто цветы в саду.

Все только и думают, что о свадьбах. Светские красотки называют июнь «месяцем умопомрачения»; а Делмарр прозвал его «сезоном сумасшедших невест», потому что в июне у нас всегда целая гора заказов от невест и их нетерпеливых мамочек Мы работаем с утра до ночи, чтобы сшить такое платье, которое понравится и невесте, и ее матери, и жениху, и даже цветочнице, которая поставляет цветы на свадьбу. Большинство невест делают последнюю примерку всего дней за десять до свадьбы, поэтому наш рабочий график — сущая лихорадка.

Делмарр заказал множество рулонов воздушной вуали пастельных тонов: розовой, голубой, мятно-зеленой, желтой. К концу июня мы израсходовали ее до последнего сантиметра. «Придерживайтесь классического стиля», — слышим мы наставления Делмарра, когда еще одна перепуганная невеста начинает просматривать образцы платьев в его кабинете. Когда она наконец выбирает и уходит, он появляется и театрально декламирует:

— Еще одна свадьба. Розовая вуаль.

Делмарр, конечно, превосходный модельер, но его способности продавца не идут с этим ни в какое сравнение.

Благодаря наплыву клиентов до нас долетают и кое-какие слухи. Рут делала примерку для одной невесты из светского общества и случайно услышала, как та обсуждала со своей подружкой недавнюю помолвку Аманды Паркер с одним юристом из крупнейшей адвокатской фирмы города. Рут тут же пересказала эту историю мне. Я очень обрадовалась, потому что не хочу, чтобы Джон опять начал с ней встречаться и расстроил наш роман.

Всего лишь пятьдесят кварталов отделяют мою жизнь в Гринвиче от великолепия Верхнего Ист-Сайда, но мне кажется, что это два разных мира. В центре есть лоск и события, где нет места дочерям эмигрантов первой волны, и нам всем это прекрасно известно. Как итальянке мне рады в роскошных частных клубах только при условии, что я иду под руку с одним из его членов. Рут — еврейка, поэтому она вообще не вхожа в это общество. Отец Элен Ганнон был участковым полицейским в Бруклине, поэтому она тоже не вписывается в это общество. А бедняжка Виолетта — дочь вдовы, получающей пособие, поэтому у нее никогда не было возможности познакомиться с нужным человеком, чтобы изменить свою жизнь. Да мне бы и не хотелось дружить с теми светскими девушками, чьи платья я шью. У моих подруг такие характеры, которые получаются, когда приходится добиваться в этой жизни всего самостоятельно.

На столе для кройки Элен отмеривает три метра швейцарки в белую крапинку. Я встаю, чтобы помочь ей закрепить ткань.

— Все, не могу больше молчать, — необычно бодро говорит она. — Девочки, у меня новости. Скоро появится маленький Ганнон.

Мы обступаем ее и начинаем поздравлять.

— Ничего, если я тоже вам кое-что расскажу? — кротко спрашивает Виолетта. — Мне просто не хочется отнимать у Элен ее радость.

— Ты не отнимешь, — уверяет Элен. — Выкладывай. У меня впереди еще девять месяцев, успею нарадоваться.

— Я счастлива сообщить вам, что я встречаюсь с офицером полиции Дэниелом Кэссиди. Мы познакомилась, когда меня попросили выступить в качестве очевидца одного происшествия на станции метро «Пятьдесят девятая улица». Мы встречаемся уже в третий раз. Кажется, я ему нравлюсь.

— Ты влюбилась? — спрашиваю я.

— Надеюсь, — вздыхая, говорит Виолетта. Потом радостно улыбается. — Скажем так, я теперь отношусь к жизни как пресвитерианка,[39] хотя меня воспитывали как католичку.

— Дай-ка угадаю, наверное, твой полицейский — пресвитерианин, — возвращаясь к работе, усмехается Рут.

— Да, но совсем не из-за него я открыла для себя новые религиозные идеи, — объясняет Виолетта. — Вместо того чтобы верить в петлю греховности, которая затягивается на шее каждого человека, в иерархию грехов — от простительных до смертных, за которые будешь гореть в аду, — я уверовала в предназначение, в предопределенность. Наши судьбы уже написаны, мы просто выполняем божественный замысел. Все хорошее, что происходит с нами, должно было произойти, а все плохое — это уроки, которые должны научить нас, как поступать правильно.

— Ты шутишь, да? — поражается Рут. — Мне нужно выпить.

— В этом месте можно пить только Хильде Крамер Ужасной, — потягивается Элен. — Мне как-то пришлось починять отделку на ее жакете, и странной, скажу я вам, она пользуется парфюмерией — запах, как у джина. А было-то всего три часа дня.

— Вот поэтому она так и не вышла замуж, — собирая обрезки ткани со своего рабочего стола и выкидывая их в корзину, говорит Рут. — Она слишком для этого занята, потому что любит потравить байки со своим ухажером «Томом Коллинзом».[40]

— Эй, она ведь такая же, как мы — деловая женщина, — говорю я, пытаясь защитить эту старую, но отважную даму, которая приложила немало усилий, чтобы добиться успеха. — Что плохого в том, что ты руководитель и карьера для тебя — все. Если бы не она, мы бы с вами не работали в «Б. Олтман».

Виолетта подрезает концы оберточной бумаги, из которой мы делаем выкройку.

— Будет тебе. Ты вряд ли закончишь свою жизнь, как Хильда. У тебя же поклонников больше, чем пуговиц на всей твоей одежде. Кстати, твой папа смягчился насчет Джона? Он поедет с вами в Италию?

Виолетта прикалывает выкройку к ткани. Элен протягивает ей ножницы, и Виолетта начинает резать материал.

— Ты же знаешь, папа не позволит взять с собой мужчину в поездку с ночевкой, если, конечно, он не муж.

— Не беспокойся, — утешает Элен. — Дай ему время. Когда ты выйдешь замуж, твой отец изменит мнение.

— Но сначала он хочет испытать на прочность ваши чувства, — говорит Рут. — Это просто часть превосходного плана Папы Сартори. Он намерен увезти тебя подальше от страны и от Джона, этакое искушение Европой.

Рут протягивает мне целый ворох эскизов, чтобы я убрала их на место. Я смеюсь над ее размышлениями, хотя на самом деле мне совсем не смешно. Хотя папа и стал относиться к Джону радушнее, он все равно остается холоден с ним, что бы Джон ни сделал, как бы я ни уговаривала папу. Но я упряма ничуть не меньше отца. За месяц в Италии я попытаюсь переубедить его. Когда он поймет, что я люблю Джона в разлуке даже больше, он не сможет не принять его.

Я сажусь за свой рабочий стол и начинаю разбирать наброски Делмарра. Некоторые из этих платьев мы сделаем к осени; остальные никогда не будут исполнены в ткани и останутся в архиве. Просматривая работы, я понимаю, какие из них появятся на свет. Делмарр избавился от силуэтов Диора — платье с корсетом и пышной юбкой, — ему на смену придут другие: женственные прямые платья из тканей, за которыми легко ухаживать. Драпировки, подкладки, пышность остались в прошлом. Время простоты линий. Делмарр предлагает удобную одежду и для деловых женщин, и для домохозяек Внизу он сделал приписки: «простота», «минимум ухода», «простота стирки». Делмарр чувствует, что нужно деловой женщине и домохозяйке, намного лучше, чем мы сами. Люди начинают превыше всего ценить время. Время — вот роскошь, и Делмарр это прекрасно понимает.


Иногда, если до свидания у меня в запасе есть свободное время, я выдвигаю свой стул для шитья на крошечную терраску, закидываю ноги на перила, дышу свежим воздухом, чтобы на моем лице появился румянец и не пришлось пользоваться румянами «Макс Фактор». За что я больше всего люблю мою комнату, так это за вид из окна. Когда я смотрю на дорогу, то вдоль нее видны сады наших соседей, окруженные заборами и беспорядочно растущими деревьями. Эти сады такие разные: от богато украшенных мраморными скульптурами ангелов в стиле рококо до простых в деревенском стиле со скамеечкой под одиноким дубом. Здесь живут разные слои общества, я бы сказала, что на Коммерческой улице этих слоев так же много, как в торте «Наполеон» Розмари.

Делмарр говорит, что самое долгое в жизни ожидание — это когда ждешь чьей-то смерти, но я с ним не согласна: самое долгое ожидание — когда ждешь, что мужчина попросит твоей руки. С того вечера, как мы ходили к Рут на хедер, когда Джон сказал, что любит меня, я все жду, когда же он предложит мне выйти за него замуж Что еще мы должны знать друг о друге?

Когда мы с Джоном вместе, мы никогда не говорим о том, что я должна буду уволиться с работы, никаких условий вроде тех, что выдвигает Харви насчет карьеры Рут, только размышления о том, как мы будем работать бок о бок друг с другом и станем равными во всем. Мы могли бы оставаться на лето у Хантингтонского залива, а оставшуюся часть года вести роскошную жизнь в квартире на Пятой авеню с большой террасой, где можно выращивать розы. Я представляю себе званые ужины при свечах и долгие воскресные дни, когда не надо ничего делать, а можно просто посидеть с книжкой в шезлонге, пока солнце не начнет заходить над Центральным парком. Я думала, что всю жизнь проживу в Гринвиче, но теперь мне хочется переехать в центр города.