— Лючия! — зовет отец снизу лестницы. — Сколько картонок для шляп тебе понадобится в Италии?

— Три, папа.

— Но у тебя всего одна голова, — поднимая картонки, ворчит папа.

— Поэтому ее и нужно как следует беречь от палящего венецианского солнца. Чьей идеей было поехать в такую жаркую страну, что там можно выращивать оливки? Да еще и в самое пекло? — Я сбегаю вниз по лестнице и целую папу в щеку. — Ты хочешь, чтобы я там поджарилась?

Мама выглядывает с кухни.

— Она вертит тобой, как хочет, — вытирая руки о полотенце, усмехается она.

— Как, собственно, и ты, — парирует папа.

Розмари сжимает мою руку, пока мы едем через центр города по мосту Квинсборо в направлении международного аэропорта.

— У меня такое чувство, будто мы просто отправляемся за покупками к свадьбе или новоселью, — говорит моя невестка. — И что эта поездка скоро закончится.

Первое, что я сделала по настоянию мамы, — заказала свадебные подарки в «Б. Олтман». Мама хочет, чтобы у меня было все самое лучшее, начиная от мебели и заканчивая безделушками — ирландские покрывала на кровати, египетские хлопчатобумажные полотенца для ванной, английский фарфор и столовое серебро для столовой. У Джона не было своего дома с тех самых пор, как он продал дом своей семьи на Лонг-Айленде и определил свою мать в «Кридмор». Отель «Карлайл», безусловно, роскошен, но я знаю, что смогу сделать для него дом лучше.

Мы с мамой планируем купить мебель и ткани для портьер в Италии. Сама я намерена накупить столько итальянского стекла, сколько смогу увезти. Джон показал мне проект дома в Хантингтоне, и мне хочется, чтобы у нас были такие же переливающиеся всеми цветами радуги люстры, какие я видела в особняке Милбэнков, когда мы с Рут возили на примерку платье для дамы из этой семьи.

Делмарр подарит мне свадебное платье. Он будет работать над его эскизом, пока я в отъезде. Подруги договорились, что будут помогать ему. После моего возвращения Элен будет работать с нами последнюю неделю.

Они сэкономят мне приличную сумму, занимаясь свадебным платьем, нарядами моих свидетелей и маминым туалетом. Эти деньги я потрачу на покупку мебели.

Невероятно, но за те шесть лет, что я проработала в магазине, я накопила 8 988,78 долларов. Я никогда не ездила в отпуск одна, только вместе с семьей, не тратила деньги на покупку украшений и машин. Почти всю одежду шила собственными руками, а все, что не могла сделать сама, покупала на распродажах в «Б. Олтман», пользуясь скидками для сотрудников. Я понимала, что когда-нибудь мне захочется свить свое гнездышко. Теперь я хочу потратить около тысячи на покупку мебели в Италии, и отложить пятьсот долларов на случай непредвиденных расходов. Оставшиеся деньги я отдала на строительство дома у Хантингтонского залива. Моя доля не идет ни в какое сравнение с тем, что вложил Джон, но я с радостью отдала ему эти деньги и теперь чувствую, что мы с ним партнеры. Кроме того, мне пришлось взять в свои руки все отделочные работу, подборку кафеля для кухни и настоять, чтобы нам сделали большое окно с видом на океан, поэтому мой вклад заслуживает признания.

Когда мы приземляемся в Риме, папа выходит из самолета, встает на колени и целует землю.

— Твой отец прямо как Папа Римский, — всплескивает руками мама. Потом подходит к папе и помогает ему встать. — Ты испачкаешь брюки, — отряхивая его, говорит мама.

Папа ждет, пока все соберутся, и начинает говорить по-итальянски, но он говорит так быстро, что мы не можем разобрать почти ни одного слова.

Орландо восклицает в комическом ужасе:

— Папа, прошу тебя, мы ведь американцы! Помедленнее.

На этот раз не торопясь, отец объясняет, что мы сядем на поезд до Тревисо и проведем ночь в дороге.

— А уже оттуда мы доберемся до дома. Назад в Годегу ди Сант-Урбано.

Делмарр сказал мне, что Рим совсем не похож на Нью-Йорк, но пока я не вижу особой разницы. В Нью-Йорке, конечно, нет древних парков с руинами, нет Колизея, фонтанов трехсотлетней давности, как на площади Навона. Несомненно, здесь не так много людей и не такое плотное движение на улицах, но на этом различия ограничиваются.

Неприятностей от любвеобильных итальянских мужчин у меня нет, потому что я путешествую с папой и четырьмя братьями, которые берегут меня как зеницу ока, словно я ценный груз, доставляемый в «бринксе».[43] Если я отхожу на несколько шагов от семьи, чтобы посмотреть туфли, выставленные в витринах магазинов, окружающие мужчины кажутся мне стервятниками, в готовности кружащими над черствым рогаликом, чтобы склевать его как самое лучшее лакомство. Но папа тут же подходит ко мне и пристально смотрит на них, и они незамедлительно растворяются. Я не единственная, на кого обращают внимание итальянские мужчины. Даже маме часто свистят вслед. А когда один итальянец попытался помочь нашей безобидной на вид Розмари, пока мы садились на поезд, она рявкнула на отличном бруклинском диалекте: «Руки прочь, негодяй, пока я тебе не врезала!»

Пока мы едем из Рима в Венецию, я с тяжелым сердцем гляжу на Адриатическое море рядом с городом Римини. Дорога словно лентой опоясывает побережье, белый песок едва различим, потому что каждый сантиметр занят людьми и зонтами с оранжевыми, белыми, зелеными и розовыми полосами. Там, где вода набегает на берег, песок сверкает на солнце. Дома, выкрашенные бледно-розовым и небесно-голубым, ютятся у подножий холмов, словно блестки на шелковом платье. Воздух, несмотря на жару, свежий и прозрачный, наполнен ароматом ярко-красных апельсинов, которые выращивают почти в каждом местном саду.

Прожив всю свою жизнь в городе, в окружении кирпичных стен и булыжных мостовых, я и не подозревала, что водные просторы так манят меня, так много для меня значат. Я гляжу на Адриатическое море и думаю о моем доме в Хантингтоне. Интересно, нанял ли уже Джон рабочих, начали ли они закладку фундамента, а может, они уже возводят стены. Джон заверил меня, что мы сможем переехать в дом сразу после свадьбы.

Поезд медленно подъезжает к станции «Фаенца», дети носятся вдоль состава, собирая монетки, которые пассажиры выбрасывают им из окон. Война закончилась шесть лет назад, но все еще можно видеть, что итальянцы не до конца справились с ее последствиями. По сравнению с ними мы выглядим просто богачами в наших простых, но опрятных ситцевых платьях и белых перчатках, а на них надеты разваливающиеся башмаки и перешитая из взрослой одежда.

Я вижу босоногую девчушку в нижней рубашке и белых штанишках до колена. У нее загорелая кожа, черные волосы и блестящие не солнце глаза. Розмари прислоняет лицо и руки к окну и пристально разглядывает девочку, пока на поезд садятся остальные пассажиры. Я понимаю, что она думает о своей дочери, гадая, что Мария Грейс сейчас бы делала: пыталась сесть, ела макароны, или у нее прорезался бы первый зуб.

— Конфеты! — хватает свою сумочку Розмари. — У меня целый кулек конфет! Лю, открой окно.

Я встаю и распахиваю окно. Поезд трогается, а Розмари кричит:

— Vieniqua! Vieniqua![44]

Дети бегут на ее голос к нашему окну. Розмари бросает несколько пакетиков из золотистой фольги в форме сердечка с вишневыми карамельками. Дети подпрыгивают и ловят их, словно это звезды с неба. Маленькая девочка в белых штанах пытается поймать пакетик, но упускает его; другой мальчик хватает пакетик, который упал рядом с ней, и убегает прочь. Я зову ее:

— Corri! Corri![45]

Как только она подбегает к нашему окну, Ро бросает ей последний пакетик, и ей удается его поймать. Поезд увозит нас, но мы смотрим девчушке вслед: за щекой она держит конфету, и на лице ее довольная улыбка.

Тревисо всегда был городом мечты для папы. Тревисо окружен стенами и обнесен рвом, поэтому кажется, будто он расположен на острове. Город хорошо освещен; кружевные ивы окружают каналы, подернутые ряской.

Дома из кирпича, выстроенные вдоль каналов, выкрашены ярко-коричневой краской. У трехэтажных домов большие окна с простыми черными ставнями. Маленькие пешеходные мостики перекинуты через каналы. В Тревисо, кажется, все и вся связаны друг с другом, словно родственники. Нет зданий, стоящих на отшибе, в одиночку; это город-крепость.

Улицы вымощены на голландский манер булыжником, но не привычного для нас серого цвета, как в Гринвиче. Эти булыжники дымчатого зелено-голубого цвета, словно патина, которая напоминает налет на бронзе, возможно, это мох, который растет тут из-за близкого расположения к воде. И этот мох, словно ковром устилающий Тревисо, делает город каким-то тихим.

Когда мы приезжаем в отель, управляющий приветствует нас с таким воодушевлением, что я начинаю подозревать, что папа — давно пропавший член итальянской королевской семьи.

— Кто из вас Лючия? — глядя на маму, Розмари и меня, спрашивает управляющий.

— Я, — говорю я.

— Вам телеграмма, сеньора. Церемонно он вручает мне желтый конверт.


НАСЛАЖДАЙСЯ ОТДЫХОМ.

ЖДУ. СКУЧАЮ ПО ТЕБЕ.

С ЛЮБОВЬЮ, ДЖОН


— Как романтично! — вздыхая, говорит Розмари. Мои братья хохочут.

— Да, вы просто кучка кривляк, — одергивает она их Управляющий позаботился предоставить нам комнаты с видом на канал и порекомендовал поужинать в расположенном неподалеку ресторане. После хорошего дневного сна, празднично нарядившись, мы идем с папой на открытый рынок около реки. Он объяснил, что вечером продавцы выбрасывают не раскупленную рыбу и морепродукты в реку, и все это плывет вниз по течению. Совсем не то что в Нью-Йорке: папе приходится тратить уйму денег на то, чтобы из «Гросерии» вывезли мусор.

«Посиделки у Лавинии Стеллы» — лучший ресторан в Тревисо. Оказывается, его владелец — родной брат управляющего нашим отелем. Как только мы туда входим, становится понятным, что нас ждут.

— Дети, — говорит папа, когда мы рассаживаемся за столом — Теперь вы видите, откуда я родом. Люди работают бок о бок друг с другом, сообща. И мне бы очень хотелось, чтобы вы переняли их опыт.

— Папа, но мы и так работаем вместе, — возражает Роберто.

— Да, но вы слишком много спорите друг с другом, — поднимает папа руки, привлекая наше внимание к атмосфере, царящей в обеденном зале. — Здесь ты никогда не услышишь перепалки.

Я вмешиваюсь в разговор:

— Это потому, что они прячутся на кухне, чтобы выяснить отношения.

Расслышав мои слова, Орландо начинает смеяться, но все понимают, что папа прав. Его самой заветной мечтой в жизни было оставить свое дело сыновьям, но для этого нужно, чтобы сыновья ладили друг с другом. «Niente litigi![46] — всегда говорит он. — Никаких перебранок!»

Сначала нам подали вкусный салат из леща и креветок, украшенный зеленью. После официант принес орекьетте[47] в розовом соусе, куда входят базилик, помидоры, ликер-крем и масло. Дальше — блюдо бараньих котлеток в сухарях, поджаренных на оливковом масле. На десерт в маленьких вазочках нам приносят сладкий крем, политый карамелью.

— Если бы мы так ели каждый день, мне бы пришлось расставить все свои юбки, — говорю я Розмари, складывая руки поверх живота и откидываясь на спинку стула.

— Не беспокойся, сегодня мы так много прошли пешком, наверное, миль пять от вокзала до гостиницы. Это все равно что прогуляться от Коммерческой улицы по Бруклинскому мосту до дома моих родителей. — Розмари улыбается и съедает еще одну полную ложку крема.

Папа поднимает бокал:

— Mia famiglia.[48]

Я улыбаюсь ему. И как бы я ни скучала по Джону, я понимаю, что буду очень рада, если мне выпадет шанс еще раз отправиться в такую поездку с моим отцом.

— Господи, пап, перестань плакать. Что о нас подумают, — лукаво говорит Эксодус.

— Простите. Я пью за моих родных, за тех, кого я люблю больше всего на свете. Завтра мы посмотрим Венецию, а потом в мой отчий дом. Salute.[49]

Мы все поднимаем бокалы и добавляем:

— Cent'anni.

Пусть еще сто лет все мы будем здоровы и счастливы. Теперь слезы стоят даже в глазах Эксодуса, но мне не хочется дразнить его, потому что я чувствую, что сама вот-вот расплачусь.


Глава 8


До Годеги ди Сант-Урбано можно добраться тремя способами: на машине, на лошади и пешком. Наша машина похожа на те автомобили начала века с откидными задними сидениями, статьи о которых можно прочитать в журнале «Смитсониан».[50]

— Каждую минуту я жду, что сейчас подойдет Тедди Рузвельт и начнет крутить ручку автомобиля, чтобы запустить мотор, — наблюдая это зрелище, говорит мама. Единственный из всех нас, кто восхищается «ситроеном» серии А, — это Эксодус. Он даже знает марку этого швейцарского ночного кошмара и может назвать год его выпуска. Но все мы считаем этот автомобиль развалиной.