Виктория Холт - Людовик возлюбленный

Война за австрийский престол приняла новый оборот. Правитель Баварии Карл, которого поддерживала Франция, умер и оставил сына, еще слишком юного, чтобы управлять Баварией, не говоря о том, чтобы нести корону империи.

Появился предлог для прекращения войны, но король Пруссии Фридрих не желал мира и хотел, чтобы его союзники заставили Австрию обороняться на одном фронте, в то время как его войска нападают на втором. Мария-Терезия была готова заключить мир при условии, что ее муж Франц, великий герцог Тосканский, будет провозглашен императором Австрии. Франция, изнемогающая от высоких налогов, могла бы уцепиться за эту возможность, однако министр иностранных дел маркиз д'Аржансон был недальновиден и не понимал, сколько несчастья и потерь принесет Франции война. Доверяя королю Пруссии, министр решил, что войну нужно продолжать.

Новый регент Баварии заключил с Марией-Терезией мир на очень выгодных для нее условиях. Он обязался не претендовать на трон, поддержать мужа Марии-Терезии, великого герцога, помочь ему взойти на престол империи и разорвать союз с Пруссией и Францией.

Аржансон решил ужесточить военные действия против Австрии. Всю зиму французская армия готовилась начать войну на фландрском фронте. Наступление было запланировано на начало весны.

Ответственным за операции французской армии был граф Саксонский, и его величали одним из самых великих воинов в Европе.

Граф Саксонский был выдающимся мужчиной поразительной энергии, известным своей храбростью. Он утверждал, что является внебрачным сыном короля Польши и Саксонии Августа II, о котором говорили, что у него триста – четыреста незаконнорожденных детей. Матерью графа была шведская графиня Кенигсмарк.

Утверждали, что Морис Саксонский надеялся вытеснить короля Пруссии Фридриха, и именно он проявлял чудеса храбрости, служа Франции.

Людовик отправился во Фландрию в компании дофина, который должен был впервые почувствовать вкус войны. Когда они приехали в Турне, Людовик обнаружил, что против него выставлено огромное войско, а операцией командовал Георг II Английский, герцог Кемберленд. Граф Саксонский страдал от ужасной водянки, для него было пыткой ехать верхом. Однако он не стал отказываться от командования, и для него был изготовлен особый стул на колесах, чтобы он мог относительно комфортно сидеть и командовать своими людьми.

Когда Людовик увидел графа, его охватила тревога.

– Вы рискуете своей жизнью, – сказал он, – идя на битву в таком состоянии.

– Ваше величество, – зло ответил граф, – что значит моя смерть по сравнению с победой в этом сражении? Англичане бахвалятся, что победа достанется им легко. Кемберленд говорит, что если он через недельку не дойдет до Парижа, то съест свои сапоги. А поскольку, ваше величество, он должен съесть свои сапоги, я хочу приготовить к ним хороший соус.

Армии встретились, и битва началась с жестов высочайшей вежливости с обеих сторон. Командующий английской гвардией приблизился к командующему французскими гренадерами.

– Месье, – сказал он, поклонившись своему противнику, – умоляю, пусть ваши солдаты стреляют первыми.

– Они не будут стрелять первыми, – ответил француз. – Передаю эту честь вам.

Затем началась битва, и, несмотря на речи двух командующих, сражение стало одним из самых жестоких за всю историю Фландрии. Страдая от острой боли и ругаясь, Морис Саксонский выкрикивал приказы. Дофин рвался в бой, и его пришлось удерживать; присутствие короля добавляло солдатам решимости биться за Францию насмерть.

Сражение бушевало несколько часов. Количество убитых было огромным, и казалось, Франция долго не продержится.

Королю сказали, что ему следует покинуть поле битвы, пока еще не поздно, иначе он попадет в руки наступающего врага; но Людовик отказался уходить. Он заявил, что его место среди солдат, он не собирается отворачиваться и убегать при поражении.

К счастью, рядом всегда был Морис Саксонский. Граф ревел, что битва еще не проиграна, и разрази гром того, кто говорит иначе. Но несомненно, он был встревожен, так как боеприпасы кончались, и он боялся наступления конницы Кемберленда.

Французы несли значительные потери, но и противнику было нелегко. Австрийцы и датчане терпели поражение и беспорядочно отступали, и лишь ганноверцы и англичане стояли насмерть. Они уже почти добились успеха, но, в то время как французами командовал Морис Саксонский – прирожденный воин и мудрый стратег, у англичан был только Кемберленд, ставший командующим потому, что был сыном короля.

Исход боя был в его руках. Он должен был вывести вперед кавалерию и отрезать французов с флангов, но он не мог предвидеть такой возможности и пренебрег кавалерией. Кроме того, пехотинцы не могли закрепить успех кавалерии, так как они сражались уже несколько часов. Измотанная вконец пехота полегла на поле брани.

Полководец понимал, что это его шанс. Сидя в плетеном кресле, он гнал солдат в бой, проклиная собственную боль, граф-острослов подавал пример своим воинам. И они не осмеливались жаловаться. Морис Саксонский приказал артиллеристам разгромить конницу Кемберленда. За несколько мгновений его военный гений превратил поражение в победу.

Людовик скорбно обходил поле битвы, рядом с ним шел дофин. Верные солдаты громко приветствовали своего короля.

Но король молчал. Он смотрел на горы мертвых тел и, обратившись к дофину, сказал:

– Никогда не забывай эту картину, и пусть она послужит тебе уроком. Вот какова цена победы. Когда ты станешь королем Франции, сын мой, вспомни этот день и хорошо подумай, прежде чем отправлять своих подданных под пули.

К Людовику поднесли графа Саксонского в кресле, и король обнял доблестного старого командующего.

– Этой победой, – сказал Людовик, – мы обязаны вам, вам… больному человеку. Чудо, что вам удалось выжить.

– Ваше величество, – ответил Морис Саксонский, – я счастлив, что дожил до того дня, когда увидел моего короля победителем. Теперь смерть мне не страшна.

Эти слова тронули короля, а генерал продолжал:

– Мы должны позаботиться о раненых. Мы отсылаем их в Лиль, где сестры с радостью помогут им. Но среди раненых много англичан. Что нам с ними делать?

– Отошлите их вместе с нашими, – ответил король. – Они нам больше не враги. Им нужна всего лишь помощь.

И Людовик отвернулся. Он не мог больше смотреть на результаты кровавого побоища, он был в ужасе, его тошнило от одной мысли, что для победы нужно было устраивать такую резню.

Когда король после победы вернулся в Париж, люди обезумели от восторга. Они были уверены, что дома он и его правительство проявят себя так же, как король и граф Саксонский проявили себя на поле брани.

Однако Людовик подошел к важному поворотному моменту в своей жизни, не понимая этого. Его воспитывали в непоколебимой вере в старый режим. Королю и в голову не приходило, что современные идеи наступают на устаревшую феодальную систему и что катящаяся по Франции волна, меняющая общественный строй, должна либо взять его с собой, либо уничтожить и короля, и саму монархию.

Но пока эта волна была такой маленькой, что по возвращении из Фландрии Людовик ничего и не заметил. Когда народ аплодировал ему и явно выражал свою веру в него, Людовику и в голову не приходило, что философы и мыслители уже посеяли сомнение в самом сердце нации.

Людовик мог бы почувствовать это точно так же, как и все остальные, но он не хотел видеть и понимать. Он хотел наслаждаться.

Король не слышал приглушенный ропот в толпе. Он не хотел замечать возмущения в народе знатью, занимающей высокое положение в обществе, владеющей землей, деньгами, да еще и освобожденной от уплаты налогов. Существовавший в Версале строгий и до смешного условный этикет был ярким признаком нездоровья когда-то могучего государства. Во Франции было слишком много слоев, и их представители смертельно завидовали друг другу. Продовольствие облагали такими налогами, что многие голодали. Росло недовольство тем, что налоги платят неимущие. Срочно были нужны реформы. Людовик вполне понимал, что ни один из его министров не в состоянии ничего изменить. Народ требовал нового режима. Мудрые реформы могли бы помочь совершить бескровную революцию. Народ был полностью на стороне короля, но король им не верил.

Всю свою жизнь Людовик старался брать на себя как можно меньше ответственности. Вот и сейчас он оставил решение проблем страны своим министрам, а сам занялся приятным делом – возвышением маркизы де Помпадур.

Маркиза ходила взад-вперед по королевской передней. В платье нежных оттенков, сверкая бриллиантами, она выглядела изящной фарфоровой куколкой.

Людовик принял ее в Зале зеркал. Никто еще из его женщин, думал он, не был так полон жизни, как эта маленькая буржуа. Безупречный реверанс, ни малейшего признака беспокойства. Будто она всю жизнь прожила при дворе.

Маркиза сделала реверанс, и, когда Людовик наклонил голову, чтобы поговорить с ней, она заулыбалась. Она знала, что он думает. «Это еще один самый счастливый день».

Представление королеве – это суровое испытание. Жанна Антуанетта знала: те, кто собрался посмотреть на знакомство, замечают и обсуждают каждое ее движение, каждое слово.

Им было интересно, как поступит королева с этим юным ничтожеством.

Королева, сверкая бриллиантами, являла собой поразительный контраст с этой ослепительной молодой особой. Она холодно изучала Жанну Антуанетту, а та робко смотрела на нее.

«Что ж, она скромная, – думала Мария. – Уже одним этим лучше Шатору и Винтимиль. У нее миленькое личико, и она не задирает нос. В любом случае, если уж у короля должна быть любовница, то чем плоха эта женщина?»

Жанна Антуанетта была не готова к благосклонности со стороны королевы.

– Ваше… ваше величество, вы очень милостивы ко мне, – пролепетала она.

– Приветствую вас при дворе, – сказала королева. – Я слышала, что вы очень талантливы. Вы играете и поете, а кроме того, вы еще и актриса. Это очень интересно. Когда-нибудь вы сыграете и для меня.

Наблюдающие были потрясены. Не только король, но и королева приняла эту девчонку низкого происхождения.

– Для меня будет большой честью сыграть… сыграть… сыграть для вашего величества, – ответила Жанна Антуанетта. Хотя другие и хихикали над запинающейся речью девушки, королеве она понравилась. Это говорило о том, что Жанна Антуанетта не осознавала собственную важность… пока не осознавала.

Королева кивнула и отвернулась.

Жанна Антуанетта поняла намек; она знала, что от нее требуется. Она опустилась на колени и, слегка подняв край платья королевы, поцеловала его.

Представление закончилось. Жанна Антуанетта, маркиза де Помпадур, стала придворной дамой.

Карета остановилась, и Жанна Антуанетта выскочила из нее и поспешила в дом.

– Матушка, – звала она. – Матушка, где вы? Мадам Пуассон поспешно поднялась с постели.

– Приведите маркизу ко мне, – приказала она слугам.

Маркизу! Теперь так она всегда обращалась к дочери.

«Теперь, когда она там, – мадам Пуассон говорила себе по нескольку раз на дню, – беспокоиться больше не о чем. Я могу спокойно уйти».

Когда Жанна Антуанетта вбежала в комнату, ее мать подумала: «Самое прелестное существо из всех, что я когда-либо видела! И она моя… моя малышка. Моя собственная маленькая маркиза».

– Ну, любовь моя? – вскричала мадам, обнимая дочь. – Рассказывай.

– Вы отдыхали, матушка?

– О, я всего лишь вздремнула. Я уже не так молода, как мадам маркиза!

Жанна Антуанетта засмеялась.

– Сначала все было просто, – сказала она. – Но нужно было идти очень осторожно. Один неверный шаг – и скандал.

– Покажи мне, как ты прошла, любовь моя, – попросила мадам Пуассон.

Жанна прошлась по комнате. Мать обняла ее. Она не могла сказать ей сейчас… ее дорогой любимой маленькой маркизе… Это разобьет ей сердце.

– Что случилось, матушка?

– Ничего… Я смотрю на тебя. И вот так ты шла, да? И что сказал его величество?

– О, он был добр со мной. Но королева…

Мадам Пуассон изо всех сил пыталась изобразить внимание, но мешала боль, усиливавшаяся за последние несколько недель.

«Когда-нибудь мне придется сказать, – думала она. – Но не сейчас. Не в такой день».

В последующие несколько месяцев Жанна Антуанетта полностью отдалась той жизни, в которой, как она верила, ей нужно преуспеть. Но это не значило, что она не прилагала никаких усилий – для достижения совершенства маркиза делала все. Она полюбила короля еще до того, как увидела его, а когда ее любовь осуществилась, то чувства стали крепче. Перед очарованием Людовика устоять было невозможно. Его трогательная учтивость завораживала Жанну Антуанетту, однако его не угасающая даже спустя несколько недель чувственность начала тревожить маркизу. Она никогда и никому – даже себе самой – не призналась бы, что находила такой темп изнурительным и что из-за этого она чувствовала себя неловко.