– Тогда снимайте вашу шапку, – сказала мадам де Вантадур.

Людовик улыбнулся. Он с удовольствием снял эту черную дрянь из крепа, впиваясь глазами в головной убор архиепископа.

– Король дал нам знак своего согласия, – сказал де Виллеруа, и собрание окончилось.

На улице толпился народ. Все хотели увидеть маленького короля.

На ступенях Сен Шапель главный казначей поднял Людовика на руки, и люди выкрикивали его имя.

Большинство из них казались уродливыми, совсем не нравились ему: слишком громко кричали, глазели на него и тянули руки…

– Ребенок устал, – сказала мадам де Вантадур. – Поехали.

Вскоре он уже сидел в карете вместе с мадам де Вантадур.

Людовик услышал пушечные выстрелы.

– Стреляют в Бастилии, так как вы король и народ любит вас, – объяснила мадам де Вантадур.

Людовик увидел птиц, выпущенных с четырех концов Парижа.

– Это означает возрождение свобод, – пояснила мадам де Вантадур.

– А что такое возрождение, матушка? А свобода? – спросил Людовик.

– Это значит, что они рады, что вы их король.

– Куда мы едем? – спросил Людовик.

– В Венсенн, – ответила мадам де Вантадур. – Там мы снова станем самими собою.

– Хотя я и король?

– Хотя вы и король, вы пока все еще маленький мальчик. В Венсенне мы будем играть в наши любимые игры и вместе делать уроки. Какое-то время можете забыть о шапочках из крепа и бархатных подушках.

– Здорово, – облегченно сказал Людовик. Потом он засмеялся. Оказалось, что быть королем совсем не так плохо, как он думал раньше.

Глава 2

МОЛОДОЙ КОРОЛЬ

Был поздний сентябрьский вечер. Со времени кончины Людовика XIV прошло уже более года. Мать Филиппа Орлеанского, пожилая придворная дама, прибыла в королевский дворец встретиться с сыном.

Герцог Орлеанский не мог пожаловаться на жизнь. Он часто навещал своего маленького племянника и уверял, что в данный момент мадам де Вантадур для него – лучшее из возможного. Но он старался, чтобы Людовик не терял своей любви и к дяде. Кроме того, быть королем – очень приятная обязанность.

Мать крепко обняла сына, и Филипп отпустил сопровождающих, чтобы они могли остаться наедине. Тогда он с любовью посмотрел на нее и сказал:

– Вы хотите пожаловаться на своего несносного ребенка, мадам, не так ли?

– Мой дорогой Филипп, – засмеялась она, – ваша репутация с каждым днем становится все хуже и хуже.

– Я знаю, – охотно подтвердил он.

– Мой дорогой, это сходило вам с рук, пока вы были просто герцогом Орлеанским. Но сейчас, когда вы имеете честь быть регентом короля Франции, не считаете ли вы, что стоит изменить привычки?

– Слишком поздно, матушка. Я слишком закостнел в пороках.

– Так ли необходимо давать званый обед в королевском дворце каждый вечер, а костюмированный бал – раз в неделю?

– Это необходимо для моего удовольствия и удовольствия моих друзей.

– Вас считают бандой распутников.

– Так оно и есть.

Мадам покачала головой. Неодобрение в ее взгляде не могло скрыть огромной любви, которую она питала к сыну. Бессмысленно было делать недовольный вид. Мадам знала, что на самом деле ее сын вовсе не такой испорченный, каким пытается казаться. Герцог был нежным сыном, и их ежедневные встречи для него были необходимы. Любая мать гордилась бы таким сыном, а любая женщина восхищалась бы им. Весельчак и острослов – он смешил ее так, как никто. Его действительно заботила судьба страны, и он делал все возможное, чтобы улучшить ее положение. Филиппа воспитали дебоширом, отец выбрал сыну в наставники Дюбуа, Дюбуа стал настоящим злым гением ее сына. Еще ребенком он познакомил Филиппа со всеми прелестями разврата и привил ему вкус к такой жизни. Она знала это, но у ее сына было любящее сердце.

– Тем не менее, мой дорогой, – сказала мадам, – пора бы и меру знать.

– Но, матушка… мера и я – понятия несовместимые, особенно в том, что вы называете моралью.

– У тебя слишком много любовниц. Герцог щелкнул пальцами:

– А какое кому дело, пока я соблюдаю свой главный принцип: не позволяю им вмешиваться в политику.

– Что ж, хорошо, – ответила она. – Но как же твоя дочь?

Филипп посмотрел на нее чуть ли не в бешенстве.

– А что моя дочь? – воскликнул он.

– Посмотри правде в глаза, – сказала мадам. – Говорят, что ты регулярно посещаешь герцогиню Беррийскую и что твоя любовь к ней далеко не отцовская.

– Мой бог! – проворчал Филипп. – Неужели мне могут запретить любить свою дочь?

– Не такому человеку, как ты, не такую дочь и любить, но не так!

Филипп на минуту замер, затем совладал со своим гневом и, обняв ее за плечи, проникновенно сказал:

– А вам никогда не приходило в голову, матушка, что все эти браки, которые устраивают родители для нас, искупают все те грехи, что мы совершаем потом? Я сам должен был жениться по приказу, поскольку мой дядя-король хотел найти мужа для своей дочери, кстати от любовницы. А моя маленькая дочка с четырнадцати лет замужем за своим кузеном, герцогом Беррийским, потому что он внук короля. Между супругами нет любви, даже дружбы, но брак должен существовать во что бы то ни стало, потому что того требует король и государство. Но мы хотим компенсации.

– Мне это все хорошо известно, сын мой, – сказала мадам. – Я пришла не упрекать тебя, а всего лишь дать добрый совет.

– Моя бедная маленькая девочка! – продолжал герцог. – Вышла замуж в четырнадцать, овдовела в восемнадцать! Оказалась богатой и свободной. Знаю, знаю, слава о ней идет столь же дурная, сколь и об ее отце. Каждую ночь у нее новый любовник… она напивается до беспамятства. Плюет на общественное мнение, называет своих друзей «распутниками». Она унаследовала все грехи своего отца, все до единого. Она дает пищу для сплетен всему двору, да что там – всему Парижу. Должно быть что-то еще хлеще, чем все это. И тут двор говорит, что у нее кровосмесительная связь с отцом! Матушка, разве вам не известно, что у меня есть враги?

– Было бы странно, если бы у человека с твоим положением их не было.

– Некоторые из них, – добавил он, – очень близкие мне люди.

Мать неожиданно схватила сына за руку: в ее лице читался страх за него.

– Будь осторожней, мой Филипп. Он легко поцеловал ее в щеку:

– Не забивайте себе голову тревогами за меня. Я испорченный человек, которому суждено гореть в аду, но от врагов я смогу защититься.

Обыкновенно приподнятое настроение матушки улетучилось.

– Вспомни похороны герцога Бургундского… – начала она.

– Да возможно ли когда-либо забыть такое? Толпа выкрикивала мне вслед обвинения. Придворные смотрели холодно, с подозрением. Все они верили, что я убил кровного родственника, чтобы освободить себе дорогу к трону.

– Если с Людовиком что-нибудь случится, во всем обвинят тебя.

– С Людовиком ничего не случится. Король Франции! Великий титул. Матушка, подозревайте меня в любой форме разврата, какую только можно себе вообразить, называйте меня пьяницей, картежником, можете обвинять меня в кровосмешении… Но никогда… никогда не позволяйте себе даже в мыслях считать меня убийцей.

Мадам повернулась к нему, глаза ее горели.

– Нет нужды просить об этом меня. Я опасаюсь клеветников.

Герцог притянул мать к себе.

– Дорогая матушка, – сказал он. – К чему эти опасения? Людовик в Венсенне и хорошо охраняется. Тигрица так не охраняет своего детеныша, как старая Вантадур своего маленького короля. Пока матушка Вантадур с ним, с Людовиком ничего не может случиться, он в полной безопасности… Я буду управлять государственными делами, пока мой маленький племянник не достигнет совершеннолетия. Не бойтесь, матушка. Все в порядке.

Она засмеялась:

– Конечно же ты прав. Но пойми, я так за тебя переживаю.

– Я знаю, матушка. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Мать наклонила голову и внимательно посмотрела на сына.

– Бесполезно просить тебя сократить количество любовниц, но не мог бы ты быть хотя бы поразборчивей? Среди них лишь одна-две настоящие красавицы. Чтобы стать твоей любовницей, вполне достаточно иметь покладистый характер и желание ублажать тебя.

– Я открою вам один секрет, матушка, – игриво признался он. – Ночью все кошки серы.

Когда она покинула его, Филиппу стало намного спокойнее, он будет настороже. А в это время один из врагов пожаловал к нему с визитом. Это был герцог де Виллеруа.

Филипп принял маршала с гораздо меньшим удовольствием, чем мать.

Герцог знал, чего тот добивался. Виллеруа был уже пожилым человеком и опасался, что умрет прежде, чем успеет выполнить свою миссию. Пусть подождет, думал Филипп. Пусть Людовик еще немного побудет ребенком. Чем дольше Людовик будет оставаться ребенком, тем лучше.

– А, месье де Виллеруа, рад вас видеть, – лицемерил Филипп.

Он смотрел на пожилого аристократа с циничной ухмылкой. Де Виллеруа был консерватором, и именно поэтому Людовик XIV велел ему стать наставником молодого короля, как только тот перестанет прятаться за юбкой Вантадур. У Виллеруа было много достоинств, которые старый Людовик хотел бы видеть и в своем правнуке, и старый маршал жаждал скорее привить их мальчику.

– Вы чем-то обеспокоены? – спросил регент.

– Обеспокоен? Да, должен признаться, я обеспокоен. Складывается впечатление, что сразу после смерти короля во Франции началась очередная эпоха распутства. Современная молодежь, похоже, понятия не имеет о морали.

Филипп высокомерно улыбнулся. Старик намекал на то, что это он подал молодежи пример, которому она тут же последовала.

– В последние дни своей жизни король стал праведником, – вяло пробормотал регент. – «Больной дьявол становится монахом», впрочем, вряд ли вы слышали это изречение. – Филипп провел ладонью по золотой вышивке на его камзоле: – То же может случиться и с каждым из нас. Пусть молодежь наслаждается жизнью. Молодость столь коротка.

Виллеруа уставился в потолок:

– Как вам известно, месье герцог, я и сам вел далеко не праведный образ жизни, но эти оргии, о которых повсюду толкуют!..

– Я знаю, что вы совершили множество подвигов, – перебил его Филипп. – Помню, как вы рассказывали нам о своих похождениях. Да, похвастаться есть чем, это точно. Для некоторых подвиги на любовном фронте значат гораздо больше, чем подвиги на фронте военном, и вы как раз из таких людей.

Виллеруа отступил перед столь коварным напоминанием о его склонности хвастаться успешными любовными похождениями и бесславной военной карьере.

– Я полагаю, что короля Франции не должна воспитывать женщина, – быстро сменил он тему.

– Полностью согласен с вами, – ответил Филипп. – Но даже короли рождаются детьми. И пока его величество все еще слишком мал, чтобы отказаться от опеки гувернантки.

– Я все же настаиваю на том, что ему пора перейти под опеку гувернера.

– Давайте спросим у его величества, с кем он предпочитает жить – с госпожой Вантадур или же с господином Виллеруа, – улыбнулся Филипп.

– Он еще слишком мал, чтобы принять подобное решение.

– Сомневаюсь, что он вообще когда-либо сможет его принять. У него есть своя воля.

– Но он быстро привыкнет к перемене. Король должен стать мужчиной, а не оставаться любимчиком женщин.

– А почему он не может быть и тем и другим одновременно? – удивился Филипп. – Ведь многие из нас как раз к этому и стремятся.

– Боюсь, месье герцог, вы меня неправильно поняли.

– Смысл ваших слов мне ясен вполне. Короля нужно забрать из рук гувернантки и передать в ваши. Еще очень-очень рано, месье, еще рано. Ему всего лишь шесть лет. Подождем, пока ему не исполнится семь.

– Еще целый год!

– Он пройдет быстро. Потерпите. Ваше время настанет.

Виллеруа закусил губу от злости. Его рука невольно тянулась к шпаге, чтобы пронзить сердце нагло ухмыляющегося регента. Картежник, пьяница, развратник, способный на все! Де Виллеруа верил россказням о герцоге Орлеанском и его дочери. Более того, он верил, что три смерти за год – отца, матери и старшего брата маленького короля – лежат именно на совести герцога.

«А если так, – думал Виллеруа, – и герцог Орлеанский помог уйти в могилу тем трем, то каковы шансы маленького Людовика, которого некому защитить, кроме глупой, пусть и безумно любящей ребенка женщины?»

Но сейчас он бессилен, придется ждать еще год, прежде чем он сможет посвятить всю свою жизнь защите короля.


Людовик наслаждался жизнью. Он очень обрадовался, когда они с мадам де Вантадур переехали из Венсенна в Париж. Теперь он жил в Тюильри, и, хотя там было не так интересно, как в Версале, ему очень нравилось кататься по улицам большого города в карете вместе с мадам де Вантадур.

Наблюдая толпы людей, маленький король ничего не мог поделать с растущей в нем тревогой. Он так и не смог привыкнуть к их пристальным взглядам. Везде, где появлялся Людовик, мгновенно собирались зеваки, пялились на него, кричали. Даже когда он играл в садах Тюильри, они старались подойти как можно ближе к ограде и, тыча в него пальцами, вопили: «Смотрите, вот он».