Аделаида повисла у короля на шее, потому что Людовик был единственным человеком, которому она не оказывала сопротивления. В глазах дочери отец был самим совершенством, и она не скрывала свою любовь к нему.

– Но зачем ты вызвала всю эту суматоху? – удивился Людовик. – Как ты могла? Моя девочка, ты хоть понимаешь, как мы испугались?

– Я хотела сохранить все в секрете, пока не выполню то, что собиралась сделать, – ответила Аделаида. – Я хотела привести тебе короля Англии… закованного в цепи, папочка.

– Но, моя дорогая, как бы ты, маленькая девочка, смогла это сделать?

– Я хотела поступить так же, как Юдифь. У нее получилось. Почему не должно получиться у меня? Она поступила так с одним лишь Олоферном, я же собиралась поступить так со всеми английскими лордами, кроме самого короля, а когда он оставался бы один и никто уже не смог бы прийти ему на помощь, я заковала бы его в цепи и привела к вашему величеству. Ты бы не разозлился на меня, папочка? – Она бросила сердитый взгляд на слуг, вернувших ее во дворец. – Но эти люди вернули меня. Их нужно посадить в подземелье, папочка.

Король покачал головой, дочь позабавила, но вместе с тем и рассердила Людовика.

– И как ты собиралась завоевать англичан? – спросил он.

– Это просто. Я бы пригласила всех лордов со мной в постель… но не всех вместе, конечно, это глупо.

– Я… я надеюсь, что не всех вместе, – тихо проговорил Людовик.

– По одному, – заверила его дочь, – а потом… когда они заснут, я бы просто отрезала им головы.

Придворные захихикали.

– Моя милая девочка, – сказал король, – проще было бы вызвать каждого из них на дуэль.

Аделаида обдумала это предложение, улыбаясь в глубине души и представляя, что в ее руке меч и она отрубает англичанам головы одну за одной.

– Нет, папочка, – в конце концов ответила она. – Ты же сам запретил дуэли, поэтому не стоит драться с ними на дуэлях.

Король беспомощно посмотрел на свою дочь. Он пожелал тогда узнать, действительно ли ее образованием занимаются лучшие умы. Возможно, было глупо позволить ей остаться в Версале, в то время как за ее сестрами присматривали монахини, и вообще слишком часто потакать ее желаниям.

Когда Аделаида собиралась заманить англичан по одному в свою палатку и отрезать им головы, ей было двенадцать лет. Это случилось несколько лет назад, а сейчас Аделаида думала над тем, что значит для Анны-Генриетты приезд Чарльза-Эдварда.

Аделаида стояла перед сестрой в розовом платье, расшитом золотыми звездами.

– Что произойдет, когда он приедет в Версаль? – спросила Аделаида.

– Я не знаю, – ответила Анна-Генриетта.

– Интересно, а тебе позволят выйти за него?

– Я не знаю.

– Не думаю, что позволят, – пробормотала Аделаида.

Старшая принцесса покачала головой:

– Я пришла к выводу, что в любви мне не везет.

– Сначала Шатре, а теперь вот принц Чарльз-Эдвард. Да, сестра, тебе действительно не везет. Знаешь, что сделала бы я на твоем месте? Продала все мои драгоценности, да и чужие тоже, и ночью убежала вместе с ним из дворца и отправилась в Англию.

– И пригласила бы в свою постель всех великих полководцев, чтобы отрубить им головы? – с улыбкой спросила Анна-Генриетта.

– Ну, это лучше, чем остаться здесь и горевать, – защищалась Аделаида. – Вот что я тебе скажу, сестра. Даже если бы принц вернулся сюда наследником престола, папочка не разрешил бы тебе выйти за него.

– О… тогда все было бы совсем иначе. Кончились бы все неприятности.

Аделаида нахмурилась:

– Нет, Анна-Генриетта. Даже в этом случае папа не дал бы согласия на твой брак.

– Какую ерунду ты говоришь. Нам всем когда-нибудь придется выйти замуж. Луиза-Елизавета же вышла.

– И папочка до сих пор жалеет об этом.

– Это потому, что она не получила еще всех почестей, которые он для нее желал.

Аделаида покачала головой и с пониманием посмотрела на сестру.

– Нет, не в этом дело, – вдруг засмеялась она, – говорят, наша сестра очень красивая. И знаешь, папе очень нравится, когда все говорят о ее красоте. И он был в ярости, когда услышал о том скандале, в который была вовлечена наша сестра.

– Аделаида… Аделаида… что происходит у тебя в голове?

– Не надо на меня так смотреть. Я больше знаю о делах, чем ты. Я больше знаю о папочке. Я знаю о нем больше, чем кто-либо другой в мире. И я скажу тебе почему. Потому что я люблю его. Никто не любит его так, как я. Он самый красивый мужчина в мире. И я хочу выйти замуж только за него.

– Ты говоришь как ребенок, Аделаида.

– А ты… а ты, – закричала Аделаида, – ты думаешь так, как тебя учили думать. Почему бы родителям не любить своих детей больше всего на свете? Они принадлежат друг другу. Я люблю короля. Я никого не смогу полюбить так, как его. А он любит меня… и тебя, и Луизу-Елизавету. Вот почему он был так зол, когда услышал о ее романе с послом, месье де Вориалом.

– Конечно же он был зол. Отец очень переживал.

– Но гнев отца отличается от гнева матери. Ты разве не замечала?

– Аделаида, что за чушь в твоей голове? Аделаида вдруг стала высокомерной, полной достоинства, какой она могла становиться моментально и без предупреждения.

– Если ты не хочешь выслушать до конца, тогда не поступай так, как я тебе говорила. Я просто хочу сказать, что папочка никогда не даст согласие на твой брак с Чарльзом-Эдвардом… или кем бы то ни было. Не даст согласия и на мой брак.

С этими словами Аделаида кивнула и вышла из комнаты, преисполненная чувства собственного достоинства.


Они – Анна-Генриетта и Чарльз-Эдвард Стюарт – танцевали на балу, данном в Версале в его честь.

Он немного постарел, но был по-прежнему привлекательным. В темно-красном бархате и золотой парче, сверкая драгоценностями, принц больше походил на прибывшего с визитом властелина большой державы, чем на изгнанника.

На балу присутствовали несколько дворян из Шотландии, которые вели себя так, словно они были маленьким королевским двором Чарльза. Слуги принца были одеты в британскую королевскую ливрею, а на принце был орден Святого Георга.

Когда в танце их ладони соприкоснулись, Анна-Генриетта страдальчески посмотрела на принца. Он изменился, она знала это. Перед ней был уже не тот романтичный юноша, которого она полюбила в начале 1745 года. Он даже смотрел на нее по-другому.

– Я слышала, что мой отец предоставил в ваше распоряжение дом в Париже.

– Да, в пригороде, – подтвердил он. – Его величество очень щедр. Помимо дома он обеспечил мне еще и жалованье. Так что, мадам Анна-Генриетта, у меня будет время строить дальнейшие планы на будущее.

– А вы их строите? – тревожно спросила она.

– Любой человек занят этим.

– В вашем положении… да.

– Мне очень жаль, что я вернулся изгнанником.

– Я так сильно надеялась. Вы были так близко от своей цели.

Чарльз грустно покачал головой, и Анна-Генриетта вспомнила о романтических историях, которые рассказывали в свете. О его приключениях на острове Скай.

– К нам время от времени поступали известия, – сказала она принцу. – Ваша подруга Флора Макдональд… она… она была очень добра к вам.

– Я обязан ей жизнью, – ответил он, и в какое-то мгновение Анне-Генриетте показалось, что на месте этого разочарованного человека – молодой принц, которого она знала когда-то.

Чарльз вспомнил о Флоре, о ее храбрости, находчивости и изобретательности. Потом он вспомнил, как он, почти задыхаясь в платье служанки – толстушки Бетти Бурк, горничной Флоры Макдональд, – преодолел вместе с Флорой все опасности.

Когда он вспоминал о тех днях, эта молодая принцесса его юности казалась ему ребенком. Никто не смог бы жить так, как жил он, страдать так, как страдал он, остаться романтиком и верить в вечную любовь, как верила эта девочка.

Очарование романтики осталось на Куллоденских болотах, вместе с павшими там храбрыми воинами, жертвами этого мясника герцога Кемберлендского.

Чарльз теперь мог только смотреть на эту молодую девушку и думать: «Если ее отец даст согласие на брак, то тогда он точно сделает все, что в его силах, чтобы помочь мне вернуть трон».

На его лице появилась маска светской учтивости.

– Какое счастье вернуться в Версаль, – сказал он. – Не знаю, существует ли еще большая радость. Трон… трон, принадлежащий мне по праву… если бы он сейчас был моим, то вряд ли принес бы больше радости, чем та, которую я испытываю сейчас – держа вас за руку.

Восторг только мелькнул в ее глазах, и, хотя она улыбалась, лицо принцессы оставалось грустным.

Король принял гостя со своим обыкновенным очарованием.

– Я надеюсь, – сказал он, – что вам понравился дом в пригороде.

– Очень, ваше величество.

– Рад это слышать.

– Я стольким обязан вашему величеству. Вкусив вашей щедрости, я хочу обратиться к вам с еще одной просьбой.

Людовик был поражен. Он догадывался, о чем попросит его принц, и будет невежливо отказать ему. Король подумал и об Анне-Генриетте, своей любимой дочери, которая расцвела после встречи с этим молодым человеком и прекратила горевать по герцогу де Шатре.

– Моя просьба касается принцессы, ваше величество, – продолжал Чарльз-Эдвард.

Людовик не сводил глаз с принца.

– Скоро моя старшая дочь должна приехать навестить меня, и я с нетерпением жду ее приезда, – сказал король. – Это будет для меня большим удовольствием. Я часто жалею о том, что дал свое согласие на этот брак. Брак оказался не таким уж удачным, и я пообещал себе, что впредь не расстанусь ни с одной из своих дочерей, за исключением, конечно, того случая, когда обстоятельства вынудят меня сделать это. Я расстанусь с моими дочерьми только ради блага Франции.

– Вы говорите о союзе, который сделает вашу дочь королевой…

– Не меньше, не меньше, – ответил Людовик. – Я король, но я еще и отец. Мне нравится, когда рядом со мной моя семья. А вы… я слышал, вы вызываете трепет в сердцах некоторых наших придворных дам. – Людовик засмеялся. – Вот вам совет. Наслаждайтесь жизнью, пока у вас есть шанс. Вы молоды, а она проходит… и знаете, она проходит так быстро.

Взгляд короля был дружелюбен, но в нем читалось и предостережение: «Вы у меня здесь на содержании, – говорили глаза Людовика. – Вам не удалось получить трон в сорок пятом, как не удалось вашему отцу в пятнадцатом. В таких обстоятельствах вы не являетесь подходящим мужем для моей дочери, и в любом случае я не позволю».

Принц знал, что король боялся всех, кто был близок его дочерям. Сам он мог завести любовницу; его забавляли повесы типа Ришелье и Клермона. Но дочери для короля были священны. Будь проклят любой, кто попытается соблазнить их. Изгнаннику нельзя забывать об этом.

Вдруг король улыбнулся:

– Я слышал, что принцесса де Тальмон заявила, что считает вас самым очаровательным придворным. Я слышал, что она не очень молода, но, думаю, это очень интересная женщина… очень интересная.

– Спасибо, ваше величество, – ответил принц. Когда Чарльз покинул короля, он знал, что между ним и Анной-Генриеттой все кончено, если, конечно, каким-то чудом король Георг не отречется от трона и народ не восстановит на престоле династию Стюартов, как он сделал это в тот славный 1660 год, почти сто лет назад.


Людовик жалел Анну-Генриетту. Бедняжку вновь охватила меланхолия. Король уже дважды отказал ей в браке с мужчиной, которого она любила. Король теперь часто приглашал дочь в свои покои, где они пили кофе, который он готовил сам, водил ее по своей мастерской и показывал свои поделки из слоновой кости, а потом в столовую, где она могла попробовать его стряпню.

– Ты быстро взрослеешь, – сказал он ей. – Скоро у тебя появится семья.

Людовик использовал все свое знаменитое очарование, и Анна-Генриетта быстро поддалась ему. Отец и дочь стали много времени проводить вместе, так что стали даже поговаривать, будто Людовика больше заботит собственная дочь, чем мадам де Помпадур.

Долгие годы во Франции шло противостояние между янсенистами и иезуитами. Янсенисты получили свое название от имени основателя течения, Корнелиуса Янсения, голландского богослова, яростно выступавшего против любви к комфорту, столь свойственной высокопоставленным лицам католической церкви. Последователи Янсения были суровыми людьми, пытавшимися вернуть религии аскетизм. Но под прикрытием янсенизма многие во Франции пытались нанести удар церкви. Эти люди не проявляли интереса к теориям Августина; они просто страстно желали сделать Францию независимой от Рима. Это был очередной этап борьбы за господство между государством и папством. Таким образом, одной из противоборствующих сторон были иезуиты и Рим, а другой – парламент и те, кто хотел, чтобы государство одержало вверх над папством.

В 1713 году Климент XI в своей булле обвинил янсенизм; во Франции была партия, которая пыталась привести иезуитов к власти. Дофин поддерживал эту партию. Он стал очень набожным, и жена поддерживала его. Королева также поддерживала иезуитов.