Лючия с шумом наводила порядок в моей комнате. Она захлопнула окна и принялась выказывать свое плохое настроение, гремя всем, что попадалось ей под руку.

— Что с тобой происходит, Лючия? — спросила я и спрятала письмо Наполеона между страницами Библии на полке.

— Хороша-а, нечего сказать, — проворчала она. — Отсылать меня из комнаты из-за того, что тебе понадобилось амурничать с этим краснолицым иностранцем. Тебе недостаточно, что у тебя уже есть жених и любовник, ты собираешься испытывать свои чары на каждом встречном мужчине.

Я постаралась успокоить ее:

— Лючия, о чем ты говоришь? Господин Риго — всего лишь безобидный друг.

— Чепуха. — Она с таким раздражением начала расчесывать мне волосы, что даже сделала больно. — Не надо заговаривать мне зубы. Между мужчиной и женщиной не может быть никакой дружбы, если этот мужчина еще не перестал быть мужчиной. А иностранец — самый что ни на есть мужчина, уж можешь мне поверить. Что бы он ни говорил тебе сейчас, он всего лишь старается одурачить тебя. Смотри, доиграешься с огнем — в два счета сгоришь, и все дела.

В зеркале мне было видно лицо Лючии — горестно сжатые губы, застывшее в глазах искреннее беспокойство за меня. Тронутая таким участием, я взяла и погладила ее руку.

— Лючия, поверь, — сказала я мягко, — я не делаю ничего дурного. А что касается господина Риго, он не представляет для меня никакой опасности.

«Небольшая война» Наполеона продолжалась всего несколько дней. Вначале его солдаты без боя взяли остров Сан-Стефано — двадцать пять швейцарских гвардейцев, состоявших на службе у короля Пьемонта, даже не подумали сопротивляться. Затем, воодушевленные первым успехом, они высадились на остров Ла-Маддалена. Однако, прежде чем они успели пойти в атаку, поступил категорический приказ к отступлению, причем это отступление было столь поспешным, что им пришлось «оставить неприятелю» обе пушки и мортиру.

Для Наполеона поражение явилось самым позорным и горьким, а для Карло — лишний повод для злорадного торжества. Он рассказывал мне об этой кампании с большим остроумием и во всех подробностях, а я слушала его со смешанным чувством. Наполеон уже должен был вскоре вернуться в Аяччо и, возможно, даже в Корте, но что будет после этого?

Мне не терпелось увидеть его — мое тело жаждало его объятий, тосковало по его любви. Карло между тем то и дело заводил разговор о нашей будущей свадьбе, желая назначить ее дату, принимался планировать подготовку к ней. А я придумывала все новые и новые отговорки — говорила, что не готово мое приданое, что я хочу сначала отпраздновать свой день рождения, говорила все, что только приходило мне в голову.

Но в конце концов я почувствовала, что не могу до бесконечности вводить Карло в заблуждение, что мне необходимо прийти к какому-то соглашению с Наполеоном и определить наконец свое положение.

Пока я безуспешно думала и размышляла над этой проблемой, Лучано Бонапарт, который находился в далекой Франции, сдвинул дело с мертвой точки. В своем выступлении в Революционном клубе якобинцев в Тулоне брат Наполеона обвинил генерала Паоли и его ближайших сподвижников, в особенности Карло, в государственной измене. Он поставил им в вину подготовку восстания против французских властей на Корсике и объявил об их исключении из числа делегатов Национального Конвента. По решению этого законодательного органа генерала и его сподвижников предписывалось немедленно доставить в Париж для судебного разбирательства в связи с выдвинутым против них обвинением. Когда я узнала, что Наполеон вернулся в Аяччо — и была вне себя от досады на то, что он так далеко от меня, — генерал Паоли решил действовать. На его стороне была основная масса населения Корсики, а революционную партию якобинцев, к которой принадлежали Бонапарты, поддерживала лишь кучка взбудораженных и крикливых местных жителей. Генерал открыто обрушился на этих революционеров и на все семейство Бонапарт.

— Сыновья Карло Бонапарта, — заявил он, — являются предателями интересов Корсики. И особенно этот мерзавец Наполеон. Если только он попадется кому-то, его следует немедленно расстрелять.

Я была настолько расстроена и обеспокоена подобным развитием событий, что перестала замечать, светило ли на улице солнце или шел дождь. Я не видела, что я ем или пью; ночью я не могла заснуть, а днем мечтала хотя бы ненадолго забыться сном.

Как раз тогда к нам зашел, чтобы попрощаться перед отъездом домой, Джеймс Уилберфорт, известный у нас дома как месье Риго.

— Я уезжаю, Феличина, — сказал он, когда мы на какое-то мгновение остались наедине. — Не забудьте наш разговор и мой адрес. Я буду ждать.

«Можешь ждать, сколько тебе будет угодно», — подумала я, хотя и сумела изобразить на лице улыбку. Но после того как Джеймс уехал, мне стало не хватать его. При моих напряженных взаимоотношениях с Карло он играл роль бодрого, уравновешенного посредника между нами. Теперь я осталась с Карло один на один и не могла уже больше рассчитывать на мудрую дипломатию Джеймса, ставшую для меня в последнее время чем-то само собой разумеющимся. А Карло, как и генерал Паоли, твердо был намерен уничтожить Бонапартов, особенно Наполеона. Может быть, это объяснялось его ревностью? Или он подозревал о том, о чем ему не следовало — вернее, нельзя было — знать? Или это была обычная борьба за политическую власть, схватка за собственное выживание?

Третьего мая, поздним вечером, в окно моей спальни ударился камешек. Я еще не спала, но не обратила на этот звук внимания — мне показалось, что это чья-то глупая шутка. Но когда то же самое повторилось несколько раз, я не выдержала и настежь распахнула окно. Внизу, в тени дома, стоял Наполеон. Мое сердце на секунду замерло, а затем меня захлестнула горячая волна радости.

— Боже мой, — прошептала я, как можно сильнее высовываясь из окна. — Ты здесь! Здесь!

Наполеон прервал мои радостные восклицания:

— Я убежал от них, Феличина! — Его голос срывался от волнения. — Меня преследуют люди Паоли. Я должен где-то укрыться… — Он замолчал, на его лице застыло выражение безысходности и отчаяния.

— Поднимайся ко мне, — сказала я быстро. — К сараю за домом прислонена лестница. Тебя никто не увидит. Здесь, у меня, ты будешь в безопасности.

Наполеон исчез в темноте. Я бросилась к двери и задвинула щеколду. Теперь я была абсолютно спокойна. Задув лампу, я снова подошла к окну и стала прислушиваться. Было так тихо, что казалось, я слышу в ночи шепот травы и деревьев. Затем послышались мягкие шаги. Высунувшись из окна, я придержала лестницу и почувствовала, что Наполеон поднимается по ее ступенькам. Лица не было видно, лишь доносилось тяжелое дыхание и смутно выступали очертания тела. И вот я уже обнимаю его, узнавая в темноте его губы, руки, кожу. Наш поцелуй продолжался, казалось, целую вечность. Когда наши объятия разжались, Наполеон хотел было что-то сказать.

— Молчи, — сказала я. — Иди сюда.

Я потянула его к постели. Неловкими движениями, ощущая дрожь в руках, мы стали раздевать друг друга в промежутках между поцелуями. Наконец-то наше желание сбылось: у нас была постель и целая ночь впереди. Мы любили молча и страстно. Исступленная любовь сменилась нежной любовью — мы были сначала страстными, а затем сентиментальными. Мы черпали эту любовь и не могли вычерпать ее до дна, объединенные одним общим стремлением преодолеть любые опасности, разлуку, ненависть и даже саму смерть. С тех пор в моей жизни было немало ночей, проведенных с мужчиной — ночей амурных, одурманенных, распутных, — но эта волшебная ночь не повторилась больше никогда.

За окнами уже начало светать, а мы все еще не смыкали глаз. Мы лежали рядом, утомленные и переполненные ощущением удовлетворения. При этом сумрачном свете я смогла рассмотреть лицо Наполеона — туго натянутая на скулах кожа, биение пульса на виске, сжатые в узкую полоску бледные губы.

— Скоро будет светло, Феличина, — сказал он негромко, — мне пора уходить. Оставаться в Корте для меня небезопасно. Вероятно, я смогу пробраться в Бастию, где собираются сторонники Конвента. Вероятно…

Я села в постели.

— Я еду с тобой, — твердо заявила я, отбрасывая в сторону одеяло, — больше я не отпущу тебя одного. Теперь мы всегда будем вместе — и в хорошие, и в плохие времена.

— Да, но… — попытался он возражать.

— Никаких «но». — Я стала торопливо одеваться. — Я знаю, что теряю привычную безопасность, обеспеченность, репутацию. Но все это уже ничего для меня не значит. Я хочу быть рядом с тобой, и мне ничего больше не нужно.

Я стала собирать самые необходимые вещи.

— Одевайся, нам пора отправляться, — поторопила я его.

Пока Наполеон одевался, я завязала в платок чистую блузку, нижнее белье, запасную пару обуви и подаренные мне когда-то по случаю крещения золотой дукат и серебряную чашу. В этот момент у меня мелькнула мысль о моем наследстве — аккуратной кучке золотых монет, хранящейся в железном ящике письменного стола отца. Уж если бежать из родного дома, то лучше с деньгами в кармане. Впрочем, я была уверена, что ухожу из дома не навсегда. Когда я вернусь сюда в качестве мадам Бонапарт, я получу все, что мне причитается.

Сейчас Наполеону необходимо было исчезнуть из поля зрения генерала Паоли. Если в управлении Корсикой будет участвовать Англия, я смогу попросить помощи у Джеймса Уилберфорта, с тем чтобы Наполеону предоставили возможность спокойно жить в своей родной стране.

— Ничего, со временем все уладится, — сказала я с уверенностью. — А теперь спускайся первым и подержи лестницу.

Наполеон посмотрел на меня сияющими глазами.

— Я люблю тебя, — шепнул он. — Мы станем мужем и женой, как только найдем священника, согласного обвенчать нас. Я никогда не забуду твою веру в меня.

Я кивнула, чувствуя себя счастливой.

— Пошли! — Я подтолкнула его к окну. — Мы должны уйти, прежде чем в доме начнут просыпаться.

Затем я подобрала юбку, зажала в зубах узел с вещами и стала спускаться вслед за Наполеоном. Пока он тащил лестницу обратно к сараю, я стояла и смотрела на небо, которое начало уже окрашиваться золотом на востоке. Я не сомневалась, что отец понял бы меня. Для Карло мой поступок навсегда останется загадкой; к тому же я оскорбила этим его гордость, его жизненные принципы и идеалы. Мне было его жаль, но я уже не могла — да и не хотела — ничего менять. Я попросту выкинула из головы все мысли о Карло. Свежий и влажный воздух был напоен весенним ароматом и предчувствием чего-то хорошего. С радостным настроением я направилась к Наполеону, который ждал меня за углом дома.

Мы разбудили Арриги, друга Наполеона, и он дал нам лошадей — крепких, выносливых животных, а также немного хлеба и воды на дорогу. К тому времени, когда взошло солнце, мы были уже под надежной защитой леса.

Целый день прятались в каменном гроте, а ближе к вечеру двинулись в путь и до наступления ночи достигли одной небольшой деревни возле города Пиджоло.

— Мы обвенчаемся, как только найдем священника, — сказал Наполеон.

Он остался охранять лошадей, а я отправилась на поиски дома священника. И вот я уже стою перед его скромным, покосившимся жилищем, которое прилепилось к столь же ветхой церквушке. Я постучала в дверь, и мне открыл полный, добродушного вида священник. Я спросила, не сможет ли он приютить двоих усталых путников.

— Мой дом открыт для всех добрых христиан. — Святой отец радушно развел своими пухлыми, с ямочками руками.

Я сходила за Наполеоном. Мы привязали возле колодца лошадей и вошли в эту гостеприимную обитель. Комната была небольшой и темной; в ней пахло испорченной пищей и старой одеждой. Священник, который сообщил, что его зовут Иеронимус Коста, со столь же доброжелательной любезностью приветствовал Наполеона и пригласил нас присесть за расшатанный стол.

Я сразу же перешла к делу и рассказала святому отцу трогательную историю о двух враждующих семействах, которые не позволяют своим детям — я указала на себя и Наполеона — любить друг друга и отказывают им в благословении на брак. Вот почему, подытожила я, нам пришлось бежать, чтобы совершить где-нибудь обряд венчания.

Коста утер слезы умиления на своих круглых щеках. Он с такой готовностью поверил моим словам, словно мы обсуждали все это с ним раньше. Святой отец объявил, что он готов обвенчать нас, а в качестве свидетелей могут выступить Филомена — его экономка — и церковный сторож; никаких особых приготовлений для этого не потребуется. А после обряда венчания мы с Наполеоном, уже в качестве мужа и жены, сможем выступить против вражды между нашими семействами.

В радостном возбуждении я сжала руку Наполеона, и он ответил мне твердым, ласковым пожатием. Впервые после нашей последней встречи с его лица исчезло напряжение, а на губах появилась знакомая нежная улыбка.