Затем священник Коста развил необыкновенно бурную активность. Он позвал Филомену и поручил ей привести церковного сторожа, а также зажечь на алтаре свечи. После этого он достал из шкафа свое церковное облачение, взял Библию, чистую бумагу, чернильницу и гусиное перо.

Я, конечно, представляла свое бракосочетание по-другому. Как любая другая девушка, я мечтала о красивом платье и венке невесты, о праздничном приеме с гостями, цветами и веселой музыкой. Сейчас я была бы рада возможности хотя бы немного освежиться, надеть чистую блузку и привести в порядок волосы. Но такой возможности мне, увы, не представилось. Никакого другого помещения там не было, а переодеваться в присутствии священника я не могла. Я ограничилась тем, что поправила пальцами брови и на ощупь пригладила выбившиеся пряди волос.

Главное — то, что я нравилась сейчас Наполеону и что мы станем супружеской парой.

Священник Коста грузно опустился за стол и положил перед собой чистый лист бумаги. Окунув гусиное перо в чернильницу, он спросил:

— Как зовут жениха?

Наполеон ответил. Перо медленно и неуклюже заскрипело по бумаге, заставив меня изнывать от нетерпения. Составление документа проходило с черепашьей скоростью — имена родителей, дата рождения, место рождения… Святой отец усердно выводил одну корявую букву за другой.

Затем наступила моя очередь подвергнуться этой процедуре. Почему он так медленно пишет — из-за своей неловкости? Наполеон спокойно стоял у окна и смотрел на горящую лампу. О чем он в это время думал? Может быть, о нас или обо мне одной? Или он размышлял о неопределенности нашего будущего? А может, он планировал маршрут бегства с Корсики? Я непременно спросила бы его об этом, если бы не присутствие священника.

Святой отец закончил наконец писать и принялся дуть на непросохшие записи. Снаружи послышались чьи-то шаги. Это, вероятно, Филомена хочет сообщить, что в церкви уже все готово к венчанию. Наполеон тоже насторожился; его лицо побледнело, а глаза казались сейчас почти бесцветными.

Священник Коста спокойно продолжал дуть на чернила, когда вдруг раздался громкий и угрожающий стук в дверь.

— Именем закона, откройте! — послышался чей-то грубый голос.

Священник поднялся из-за стола и, переваливаясь, направился к двери. Едва он прошел мимо Наполеона, как тот, мгновенно повернувшись, распахнул окно, прыгнул в него и исчез в темноте.

Я продолжала стоять, не в силах сдвинуться с места. Мне было слышно, как святой отец разговаривает на крыльце с пришедшими, которые оказались жандармами. Створки окна, распахнутые Наполеоном, все еще продолжали раскачиваться. На столе лежала бумага с нашими именами. Страх за Наполеона придал мне силы и решительности. Я быстро захлопнула окно, схватила со стола бумагу, скомкала ее и сунула под блузку. После этого я поплотнее закуталась в шаль.

Обыскав комнату священника, жандармы спросили, кто я, но священник Коста опередил меня с ответом. Он сказал, что я крестница отца Нарди, принесла ему вести и привет от его почтенного друга и завтра утром отправлюсь домой.

— Так это ваша лошадь привязана там, у колодца? — спросил один из жандармов.

Я кивнула. Он сказал «ваша лошадь»! Значит, Наполеону все же удалось скрыться от них на второй лошади.

Жандармы наконец ушли, а мне пришлось присесть — я была так измучена и обессилена от пережитого потрясения и разочарования. Закрыв лицо руками, я горько и безутешно разрыдалась. Когда у меня не осталось больше слез, святой отец произнес:

— Я помог вам, потому что мне стало вас жаль. Ведь вы — заблудшее дитя, вы сбились с пути. Завтра вернетесь в дом своей матери. Здесь вам нельзя оставаться — я больше не буду лгать ради вас. — Он отмахнулся от моих сбивчивых слов благодарности. — Можете спать здесь, на этой деревянной скамье.

Святой отец взял лампу и направился к выходу.

— Я буду молиться за вас, — добавил он, прикрывая за собой дверь.

В наступившей темноте еще острее стало ощущение безнадежности моего положения. Где-то сейчас Наполеон? Вернется ли он ко мне? А что, если нет? Где мне его искать? По дороге в Бастию? А если мы разминемся с ним в пути? Где он тогда будет искать меня? Если Наполеон не вернется сюда этой ночью, у меня не останется выбора, я должна буду ехать домой в Корте. Я чувствовала себя глубоко несчастной, и не хотелось даже думать о том, что ждет меня там. Я только до боли сжала пальцами плечи. Под блузкой зашуршал скомканный листок бумаги. Я достала его — это было наше брачное свидетельство. Осуществление заветного желания казалось совсем близким, а теперь я была далека от него, как никогда. И я порвала листок на мелкие клочки. После долгой бессонной ночи я отправилась в путь на рассвете. Начинавшийся новый день придавал мне мужества. Лошадь нехотя трусила по дороге, которой мы приехали сюда, а я придумывала все новые и новые оправдания для Наполеона. Он не мог поступить по-другому. Ведь ему пришлось спасаться, поэтому он был вынужден бросить меня — временно — в этом неопределенном положении. И я должна еще быть счастлива, что он остался жив. Теперь нам надо лишь найти друг друга, а если этого не произойдет… Но нет, я не хотела сейчас так далеко заглядывать вперед.

До наступления ночи я приехала в Корте и вернула лошадь хозяину. Голодная и усталая, медленно, с тяжелым сердцем приближалась к родному дому, в котором с виду царили тишина и покой. Мне так хотелось сейчас съесть тарелку горячего супа, а затем лечь и заснуть, но я знала, как только переступлю его порог, начнется невообразимый скандал.

Кухонные окна были открыты. У меня слюни потекли от запаха жарившегося там мяса и шипящего жира. У плиты спиной ко мне стояла Лючия. Когда я позвала ее, она быстро обернулась и, увидев меня, выронила железную кочергу.

— Матерь Божия! — Она сдавленно вскрикнула, приложив ладони ко рту. — Заходи сюда скорее. Никто не знает, что ты сбежала. Я сказала синьоре, что ты отправилась на денек в мой дом у крепости из-за своего месячного недомогания, что у тебя головная боль и головокружение и поэтому ты захотела побыть на свежем воздухе, чтобы прийти в себя. Она поверила мне.

Я смотрела на Лючию, словно потеряв дар речи. Она потянула меня за рукав.

— Скорее же. Беги в свою комнату и переоденься, а то ты похожа на цыганку. А затем иди к остальным в гостиную, как будто ничего не произошло. Это так и есть, ведь они ничего не знают.

В горле у меня пересохло, я с трудом сглотнула.

— Но откуда ты знала, что я вернусь? — с трудом произнесла я.

— Я знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Каждую ночь вижу во сне, как ты плачешь. А уж мои сны никогда меня не обманывают.

И в самом деле все было так, словно ничего не произошло. Матушка поинтересовалась, не лучше ли мне, и заметила, что я выгляжу осунувшейся и не вполне здоровой. Сестрица Ваннина отпустила в мой адрес несколько едких замечаний, а братец Антонио тактично воздержался от всяких комментариев. Семейный ужин прошел точно так же, как это бывало каждый вечер, и так же, как каждый вечер, Лючия проводила меня в мою комнату, чтобы помочь улечься в постель. Впрочем, спать мне не хотелось, я была в напряжении, и мне надо было выговориться. Я хотела снять с души этот камень, но Лючия не стала меня слушать.

— Не надо ничего говорить. Спи, — сказала она. — Я сама могу представить, как все это было, достаточно посмотреть на тебя. Спи и постарайся обо всем забыть. Это самое лучшее. — Она поправила мое одеяло.

— Я не могу спать, — пробормотала я. — Я так беспокоюсь… — Я хотела было добавить: «…за Наполеона», — но к этому моменту уже крепко спала.

На следующий день пришел Карло, как всегда, внимательный и не омраченный ни малейшей тенью сомнений. Воспользовавшись преимуществами той роли, которую придумала для меня Лючия, я сидела, развалившись в кресле, а в это время в моей голове теснились самые разнообразные мысли. Где сейчас Наполеон? Если его схватили, Карло должен быть в курсе дела. Как заставить его заговорить о Наполеоне, не выдавая своего глубокого интереса к данной теме?

Карло жил ради политики, и это его любимый конек. Поэтому мне не стоило особых усилий добиться своего.

— Поставленная генералом Паоли задача успешно решается, — сказал он с довольным видом, поигрывая своими изящными пальцами. — Сторонники якобинцев отступили в Бастию. На остальной части острова они уже не пользуются влиянием, и лишь несколько революционеров еще находятся на свободе. Среди этих беглецов и Наполеон Бонапарт.

Я опустила пониже голову, чувствуя, как краска заливает мое лицо. Но Карло не заметил этого и продолжал:

— Вчера его почти уже задержали. Он скрывался в доме священника в обществе какой-то женщины. Какая все-таки это карикатура — призывающий к ликвидации Церкви революционер ищет убежища не где-нибудь, а в церкви. Он позорно бежал через окно, и у нас есть сведения, что он уже находится в Бастии.

Я замерла — Наполеон жив и благополучно добрался до Бастии.

Возможно, я все же недооценивала Наполеона. Ведь ему удалось не только это — он сумел уговорить собравшихся в Бастии сторонников-якобинцев предпринять новую попытку захвата города и крепости Аяччо, которые на этот раз находились в руках генерала Паоли. С переданными французами — под его командованием насчитывалось несколько сотен солдат — он отправился туда на шести небольших суденышках, не подозревая, что генералу Паоли давно уже донесли о его намерении и что генерал успел направить в Аяччо полторы тысячи своих вооруженных людей.

Вскоре мы праздновали мой день рождения, и Карло подарил мне кольцо, золотое ожерелье своей матери и флакончик духов. Я была восхищена подарками — надела на палец кольцо, примерила ожерелье и слегка надушилась. На некоторое время я даже забыла о своей тревоге за Наполеона.

Однако уже на следующий день моему беззаботному настроению пришел конец. Утром в превосходном расположении духа передо мной появился Карло.

— Феличина, ровно через месяц состоится наше венчание, — объявил он. — Англичане уже послали войска для занятия острова. Можно считать, что поставленная нами цель достигнута.

Я непроизвольно сняла с пальца кольцо и стала вертеть его в руках.

— Но ведь ты ничего не говорил мне об этом вчера. Что же произошло за это время? — спросила я растерянно.

Карло рассмеялся.

— Вчера — это не сегодня. Генерал Паоли объявил общий сбор, на который прибыли более тысячи представителей со всего острова. Сегодня они единодушно высказались за независимость Корсики, что означает одобрение проводимой генералом политики. Последняя попытка французского отряда под командованием этого Бонапарта… — Карло уже даже не называл его по имени. — …захватить Аяччо закончилась полным провалом.

Я почувствовала дрожь в ногах и ухватилась за стул. Карло же невозмутимо продолжал:

— Все было кончено в считанные часы — французские наемники понесли значительные потери, и им не оставалось ничего иного, как искать спасения на своих судах и бежать на них обратно в Бастию.

Я не могла вымолвить ни слова, а Карло посчитал мое молчание признаком заинтересованного внимания.

— Французы должны наконец понять, что они просчитались на наш счет и проиграли. — Карло мерил комнату своими пружинистыми шагами, словно какой-нибудь генерал-победитель, и я готова была задушить его в этот момент. — Генерал Паоли сделал еще кое-что: он принял решение об изгнании Бонапартов из нашего общества, их высылают с острова. Вот его распоряжение: «Настоящим, в соответствии с волей общественности, члены семьи Бонапарт подвергаются отныне позору и подлежат высылке с Корсики». — Карло торжествующе потер руки. — Бонапартам запрещено теперь находиться здесь, они изгоняются отсюда, лишаются родины.

— Как, они все? — спросила я оцепенело.

— Все до единого, — утвердительно кивнул Карло. — Если они немедленно не покинут остров, то будут арестованы.

Тут он, похоже, заметил выражение отчаяния на моем лице и сменил тон.

— Я знаю, Феличина, — сказал он более мягко, — что это известие явилось для тебя ударом. Ведь ты была привязана к тете Летиции и детям. Но они не стоили этого.

Он говорил о членах семьи Бонапарт в прошедшем времени, словно уже сбросил их со счетов. Я вскочила на ноги, и мой стул с шумом опрокинулся.

— Где они сейчас?! — воскликнула я.

— Ты чересчур мягкосердечна, — укоризненно сказал Карло. — Не надо больше думать об этом недостойном семействе. Займись лучше подготовкой к нашей свадьбе. — Он посмотрел на меня и снова чуть смягчился: — Ну, хорошо, я узнаю, что с ними произошло, если ты пообещаешь мне, что не будешь больше расстраиваться из-за этого.

Не помня себя, я бросилась мимо него в свою комнату и упала на кровать, ожидая, что слезы принесут мне облегчение. Но слез не было — моя душа, казалось, высохла и умерла. Если бы в тот раз я поехала не домой в Корте, а к Бонапартам в Аяччо, я была бы сейчас с ними и могла бы разделить их судьбу. Ничего не может быть хуже мучений от сознания неизвестности.