Джон Клеланд - Мадам посольша. Женщина для утех

Описать пережитое я не в состоянии. Понять меня может только женщина, которой хоть раз в жизни довелось почувствовать то же, что и мне.

Не одну минуту пролежали мы без движения и почти без сознания. А когда пришли в себя, Билл сполз с моего изболевшегося тела. У меня было такое чувство, что меня вторично лишили невинности.

Но сейчас боль была другой — она была немыслимо приятной. Я была согласна так «страдать» всю жизнь.

Шатаясь как пьяная, я встала с кушетки и взяла полотенце, которое висело на подлокотнике кресла. Хотя мои бедра уже были совершенно мокрыми, из меня все еще вытекали густые и липкие соки нашего наслаждения. Когда я вытиралась, Билл с интересом наблюдал за мной.

— Чего глазеешь, жеребец? — прикрикнула я на него с притворной злостью. Я готова была целовать пальцы его ног. — Видишь, что ты наделал? — Я помахала мокрым полотенцем перед его глазами. — Полотенце — хоть выжимай. Откуда в тебе столько? Бьешь, как фонтан!

— Это все мое, госпожа? — спросил он с искренним удивлением.

— Немного и моего, — улыбнулась я. — Твоего кварта, а моих несколько капелек…

Я подошла, забросила руки ему на шею и стала нежно покусывать его ухо…

— И не называй меня «госпожа», дурачок, — добавила я ласково. — Разрешаю тебе обращаться ко мне «любимая, милая, дорогая Фанни», понимаешь?

— Не смею, госпожа, — промямлил он. — Что сказал бы господин, если бы услышал?

— Кретин! Если бы твоя башка работала хоть на сотую долю того, как этот твой кошмарный кол, ты бы сам сообразил, что в присутствии господина должен по-прежнему называть меня госпожой, а когда его нет, обращаться ко мне «моя сладкая Фанни». Ясно?

— Да.

— Тогда повтори.

— Моя сладкая Фанни, — как на сцене, продекламировал Билл.

— Уже лучше. — Я вытянулась на кушетке и бросила ему полотенце. — Повесь на стул, пусть сохнет.

Билл внимательно изучал полотенце. Потом, по-прежнему сомневаясь, посмотрел на мои бедра и спросил:

— И все это оттуда?

— А откуда? Не из носа же! — засмеялась я.

Минуту Билл молчал, а потом попросил:

— Разрешите туда заглянуть, госпожа.

Я отказалась от безуспешных попыток научить его, как ко мне обращаться. Подогнув колени, я широко раздвинула ноги. Хотя интерес Билла очень понравился мне, я притворилась равнодушной.

— Загляни, если хочешь! Может быть, немножко поумнеешь.

Билл склонился к моим бедрам. Пальцами он пытался расширить таинственную щель и рассмотреть, что скрывается в ее загадочной тьме. Когда это ему удалось, он засунул палец в середину.

— Осторожно! Это тебе не миска с кашей!

Я напрягла мышцы. Его палец проник до дна влагалища и коснулся выпуклости, которая после нашего соединения была мягкой и податливой. Сейчас эта выпуклость снова начала наполняться кровью и набухать. Я застонала от удовольствия, а он, видя мое возбуждение и чувствуя дрожь влагалища, усилил и ускорил движения пальца, что еще больше распалило меня.

— Что ты там копаешься? Можно подумать, что это все, что ты умеешь!

И все началось сначала…

Когда мы кончили, я велела Биллу одеваться. Было уже слишком поздно. Я быстренько набросала несколько слов мистеру Н. и, вручив это послание Биллу, положила в его руку гинею. Такую скромную сумму я дала не от скупости, а чтобы не баловать юношу.

Не успел Билл выйти из столовой, как появился мистер Н. с огромным букетом алых роз.

— Что ты копаешься? — резко бросил он Биллу. — Я не могу тебя дождаться, а ты все еще здесь болтаешься!

— Уильям не виноват, — поспешила я на помощь парню. Яркий румянец уже заливал его лицо. — Ты ведь знаешь, дорогой, — улыбнулась я многозначительно, — что ночью я почти не спала, и тебе хорошо известна причина этого. Я велела кухарке сказать Уильяму, чтобы он подождал, пока я проснусь… Эти прелестные цветы мне?

— А кому же? — нежно проворковал мой неверный любовник. — Разве существуют для меня другие женщины? — нагло спросил он.

Перед глазами у меня все еще стояла игривая сцена с грязной служанкой, подсмотренная недавно.

Я сорвалась с кушетки, подбежала к мистеру Н. и, не стесняясь Билла, крепко обняла его.

— Как хорошо чувствовать, что ты принадлежишь только мне! — радостно воскликнула я.

— Уильям, иди в контору и жди там, — бросил мистер Н. бедняге Биллу. — Я скоро вернусь. — И шепнул мне на ухо: — Слуга смущается, видя нас так близко. Он еще не пробовал женщину.

Когда посыльный вышел, мистер Н. поднял меня и положил на кушетку. Самец проклятый! Я прекрасно знала, что последует за этим. В любое время дня и ночи без всяких церемоний он делал только одно — брал меня. К этому я уже привыкла. Но сейчас боялась, как бы он не догадался о том, что произошло перед его приходом.

Стоило ему снять с меня халат, увидеть красные, как огонь, опухшие губы, мокрые и склеенные волосы над ними, почувствовать скользкую густую влагу внутри — и ему все стало бы ясно. И потом, боль еще не прошла.

Поэтому я поплотнее запахнула халат и, слегка оттолкнув мистера Н., жалобно вздохнула:

— Ох, нет, любимый, прошу тебя, не трогай меня. Ужасно болит… голова. И, по-моему, поднялась температура. Ты ведь не хочешь, чтобы вместо удовольствия, которое ты мне даешь, я почувствовала неудобство. Но ты же придешь вечером, правда? Тогда я не дам тебе покоя. Ты ведь меня знаешь…

Мистер Н. был джентльменом с головы до ног. Он всегда уступал женщине. Так было и на этот раз. Когда он наконец убрался, я приказала приготовить горячую ванну с отваром трав. После ванны усталость как рукой сняло. Я погрузилась в глубокий, спокойный сон, а проснувшись, занялась тщательным исследованием моей бедной щелочки, Она столько вынесла от кошмарного «орудия» Билла. Должна признать, что я была немного обеспокоена: в результате действий этой ужасающих размеров дубины у меня внутри могло что-то измениться, растянуться и остаться так навсегда. Что бы я тогда делала? Кто бы меня такую захотел? И чем бы я кормилась?

Мое волнение было напрасным. Волосики, окружавшие отверстие, снова стали мягкими и шелковистыми и завились в кудряшки. Опухоль спала. А так жестоко растянутая Биллом дырочка вернулась к прежней форме. Сунув туда палец, я ощутила ее естественную влажность. Как обычно, она сжалась вокруг пальца. Итак, в этой самой важной части тела женщины ничего не изменилось.

Моя сладенькая норка опять приобрела ту же упругость и мягкость, которая переходит в восхитительную узость, когда она принимает на время своего неспокойного и такого дорогого гостя.

Я могла гордиться ею и не беспокоиться за свое будущее. Никто не сможет причинить ей зла. Ведь ни один мужчина с Биллом не сравнится.

Теперь, успокоившись, я предалась воспоминаниям о бурных наслаждениях, пережитых сегодня утром. Да, это нужно будет повторять почаще. Никаких угрызений совести я не испытывала. Однако… Когда мистер Н. пришел, я с ним была нежней, чем раньше, а ведь он теперь казался лишь слабым подобием моего чудесного юноши.

Мой необычный запал приятно удивил мистера Н.

— Должно быть, ты очень хотела меня, — сказал он с удовлетворением. — Я в этом разбираюсь. Почувствовал это внутри у тебя.

Я жадно поцеловала его и прошептала страстно:

— Ты заставил себя слишком долго ждать, любимый. Теперь придется возвратить с процентами все, что я потеряла за такой долгий день одиночества…

И он начал возвращать мне то, что мне совсем не требовалось, но что я всю ночь заставляла его делать. Ни минуты отдыха не получил он и под утро был похож на труп. А я все требовала и требовала. И так его измучила, что, казалось, он вот-вот испустит дух. А ведь ему надо было вовремя встать и заняться своими неотложными делами. Зато я была уверена, что по крайней мере на двое суток он оставит меня в покое. Когда после сегодняшнего урока он опять захочет женщину, я снова преподам ему свой урок. Для себя я решила, что впредь он получит от меня одной то, что любил тайком получать от двух женщин.

Именно в этом заключалась моя коварная месть за ту грязную деваху, с которой он изменил мне, и — кто знает? — возможно, и за других, о которых я не знала. Кто с мечом к нам приходит, от меча, как известно, и гибнет.

Правда, сейчас это была всего лишь жалкая кишка, мало напоминающая меч.

В полдень пришел Билл с письмом: мистер Н. заботливо интересовался моим здоровьем. Я расхохоталась. Скорее, как я полагала, следовало волноваться о его здоровье. Я же чувствовала себя превосходно.

Конечно, я ждала Билла и отослала слуг. И, конечно, ждала его в кровати. Входную дверь не запирала — в это время никто не мог прийти.

Глядя на юношу, который стоял на пороге спальни и смущенно мял в руках шапку, как будто между нами ничего не было, я подумала, что простая деревенская пища часто бывает вкусней, чем самые изысканные блюда. В конце концов, я ведь тоже была деревенской девушкой.

Мы с Биллом были одного корня. И мне это деревенское блюдо очень понравилось.

— Подойди поближе! — приказала я. — Что стоишь как истукан? Все еще смущаешься? А может, не хочешь меня?

Этот вопрос, должно быть, прозвучал для него так, как будто умирающего с голоду человека спросили, хочет ли он съесть кусок прекрасного мяса. Опустив глаза, Билл подошел к кровати, взял протянутую мной руку и, опустившись на колени, припал к ней губами.

— По дороге, — сказал он, — я думал, что, может, госпожа больше не хочет меня. Тогда я скажу, что…

— Не болтай столько, дурачок, — оборвала я его нетерпеливо. — Все только бормочешь «госпожа» и «госпожа», вместо того чтобы приступить к делу. Мигом раздевайся и залезай ко мне — я ужасно замерзла. — Пришлось даже пощелкать зубами. — Слышишь, как я замерзла?

Несмотря на то что я «ужасно замерзла», я быстренько сбросила с себя фланелевую ночную сорочку, а когда юноша молниеносно разделся, я подняла одеяло и показала ему голое тело. Билл прыгнул в кровать, как пловец в воду. Опустив одеяло, я потеснее прижалась к нему. Я чувствовала возбуждающее тепло его молодого сильного тела. Некоторое время, как мне показалось, слишком долго, он лежал неподвижно. У меня не было ни желания, ни терпения возобновлять вчерашний урок азбуки любви.

— Лежишь, как покойник, — разозлилась я, — а мне приходится мерзнуть. Делай что-нибудь, погрей меня! Для чего ты здесь, жеребец противный?

Этот вопрос, должно быть, убедил его. По собственной инициативе он взялся старательно и точно в той же последовательности повторять упражнения, которым я его вчера научила.

Начал со рта — сначала нежно поцеловал меня, потом засунул мне язык в рот, да так глубоко, что я чуть не подавилась. Потом взялся за мою грудь. Когда от его поцелуев соски напряглись и задрожали, начал гладить живот. Двинулся ниже. Минуту его рука задержалась на моей «шубке», потом пошла дальше. Мои бедра раздвинулись, открывая дорогу внутрь.

Тогда и я приступила к действию. С восхищением взяла в руки этот чудесный, единственный в истории человечества орган, который так поднял одеяло, что оно образовало в этом месте довольно большой шатер. Потом в гуще волос я выловила мешочек с двумя юркими шариками, осторожно обхватила их рукой, чтобы — не дай Бог — не ускользнули, и стала заботливо гладить его, двигать кожицу, покрывающую это необыкновенное сокровище. Оно обжигало жаром, и я чувствовала пальцами уже не человеческий орган, а какую-то каменную колонну.

Билл не стал дожидаться новых приказов. Хриплый стон вырвался из его груди, и он изменил положение. До сих пор он лежал рядом со мной, а сейчас поднялся, собираясь, как обычно, устроиться на мне, но я задержала его.

— Целуй! — простонала я задыхающимся от страсти голосом.

Он впился в мой рот. Но я оттолкнула его.

— Целуй… не в губы, — шептала я.

— А куда? — растерянно пробормотал он.

Не тратя слов, я ухватилась за его длинные кудри и всеми силами стала толкать его голову вниз. Когда он оказался там, где ему следовало быть, я втолкнула его голову между моими раздвинутыми ногами.

— Целуй здесь, — приказала я.

Первое легкое прикосновение его губ вызвало дрожь во всем моем существе, а второе разожгло пожар в крови.

— Целуй… меня! — стонала я, не отпуская его головы, буквально вдавливая ее. — Еще! Умоляю, еще, еще! — Меня словно в конвульсиях бросало вверх все быстрее и быстрее, пока безумное наслаждение не разлилось по всему моему телу.

Не знаю, как долго пробыла я в этом сладком беспамятстве с бессильно раскинутыми руками и ногами. Когда я очнулась и подняла тяжелые, будто налитые свинцом веки, Билл стоял на коленях, наклонившись надо мной, и с тревогой вглядывался в мое лицо. Терпеливо ждал, когда я приду в себя.