Мадам, заботливо усадив каждую пару, заняла почетное место. Потом снова хлопнула в ладоши. Появились четыре лакея, которые начали обносить нас кушаньями и разливать напитки.

Блюда были очень вкусные, а напитки высокого качества, хорошо выдержанные. Оркестр за портьерой играл бальную музыку. Разговор за столом становился все более оживленным и веселым, звучали шутки и остроты, при всем их блеске не нарушающие атмосферы изысканной светской беседы.

Компания была слишком утонченная, чтобы испортить вульгарным выражением терпкий вкус того, что их ожидало в этот вечер. Удовольствие должно нарастать постепенно.

Единственная вольность, которую позволяли себе влюбленные пары, — это нежные поцелуи в щечку, деликатные объятия и нежные пожатия рук.

В конце трапезы встал полковник и, подняв бокал, произнес короткий, но очень поучительный тост:

— Дорогая Фанни! Несомненно, ты очень красива, но, мне кажется, еще слишком скромна. Конечно, все мы очень ценим скромность как высшую добродетель женщины, но не одобряем застенчивости — смертельного врага радостей жизни. Если стесняешься нас, постарайся избавиться от этого чувства, Если жаждешь радости, воспользуйся каждым счастливым мгновением, которым может одарить тебя восхищенный тобой мужчина. С мыслью о любовных удовольствиях делай все смело, не смущаясь никого из нас, так же как мы, испытывая эти удовольствия, не будем стесняться тебя. Благородные господа и прекрасные дамы! Поднимем бокалы за счастье Фанни и ее возлюбленного! Пожелаем им самых совершенных наслаждений! Пусть сопутствуют им ничем не скованные радости! Долой стыд — он враг истинного счастья!

— Первая брачная ночь! — с энтузиазмом закричал «жених» Эмилии. — Хотим свадебной ночи!

Мадам Коль снова хлопнула в ладоши. В зале появились два лакея. В мгновение ока они придвинули к стене банкетный стол и погасили лишние свечи. Горела только люстра, освещая пустую середину зала. Двое других лакеев внесли и поставили на этом месте низкую софу, застеленную красным покрывалом. Лакеи удалились, а следом за ними и мадам Коль. Оркестр заиграл туш.

— Что все это значит? — изумилась я. Мне все еще казалось, что после свадебного пиршества влюбленные парочки разойдутся по спальням.

— Сейчас увидишь, — загадочно улыбнулась Генриетта.

— Джентльмены, бросим жребий! — предложил приятель Генриетты. Он взял с буфета четыре зубочистки, отломил от каждой по кусочку, зажал в кулаке так, чтобы видны были только целые концы. Самую длинную зубочистку вытянул полковник. Лицо его осветилось радостной улыбкой. Он был очень доволен результатом жеребьевки. Взяв под руку Луизу, подвел ее к софе.

Пока он снимал саблю и мундир, девушка подняла вверх платье и нижнюю юбку, под которой ничего не было, вытянулась на софе, подогнула колени и с выражением меланхолической задумчивости подложила руки под голову.

Оркестр заиграл тихую, сентиментальную колыбельную песенку.

Только сейчас до меня дошло, что такое «оргия», о которой говорила мадам Коль.

Не могу не признаться, что я испытывала смущение и даже стыд. Да, я могла согласиться на все, чего требовал от меня мужчина. Но ведь до сих пор я делала это с глазу на глаз. Здесь же все должно было происходить публично, как на сцене…

Мы окружили софу, чтобы не пропустить ни единой подробности этого волнующего зрелища. В ярком свете люстры нашим восхищенным взорам предстало прелестное отверстие между великолепными длинными ногами девушки. Оно вело в тайные глубины. Над ним возвышался округлый холмик лона, опушенный мягкими волосиками. Отверстие это было призывно распахнуто. Выпуклые, набухшие складочки были на редкость соблазнительны и полны сладких обещаний.

Офицер, герой грядущей битвы, уже освободившийся от мундира, решительно сбросил рубашку. Только на мгновение мелькнуло его обнаженное оружие, размеры и достоинства которого мы даже не успели оценить. Как и положено бравому солдату, он бесстрашно ринулся в атаку на опасного врага. Наш стратег знал наверняка, что коварный этот враг затаился между бедрами Луизы. И первый же удар нанесен был точно в цель.

Но враг и не пытался защищаться. Наоборот, он слегка приподнялся, чтобы еще лучше открыть цель. Луиза раздвинула колени так широко, как только могла, и покорно принимала удары, которые следовали один за другим. Ритм их все ускорялся, подчиняясь ритму страстной музыки.

Наверное, нет девушки, которая бы так подходила для этой волнующей, полной впечатлений профессии, как Луиза.

Ее радость была полной, а удовольствие истинным. Она не только поддавалась резким и глубоким ударам свирепого оружия, но сладострастно бросалась им навстречу, поднимая и опуская бедра, приноравливаясь к ритму бешеных движений бравого полковника.

При этом она тихонько вздыхала и стонала, но, конечно, это не были жалобные стоны. Когда наконец тела их соединились в одно, а руки и ноги сплелись, Луиза начала кричать от восторга:

— О, мой единственный, не жалей меня! Глубже! Сильней! Быстрей, умоляю тебя, быстрей! О-ох…

Вдруг крик оборвался и хриплый стон наслаждения вырвался из ее груди. Музыка умолкла. В напряженной тишине раздавалась только сухая барабанная дробь и глухие удары бубна. И вот по телу девушки пробежала последней волной дрожь и она замерла, как будто к ней пришла долгожданная сладкая смерть.

Эта сцена прекрасно отражала самый распространенный классический тип любви. Мы встретили ее бурными аплодисментами. Оркестр заиграл финальный туш.

Боевой полковник поднялся с Луизы и быстро надел свой парадный мундир. Радостно улыбающаяся и возбужденная успехом девушка встала с софы, опустила юбку и подбежала ко мне.

— Как тебе понравилось?

— Ты была великолепна! — воскликнула я с искренней завистью. — Как бы я хотела хотя бы чуточку уметь так прекрасно показывать это! Я ужасно боюсь, что не сумею.

— Увидишь, дорогая, что сможешь. Это совсем нетрудно, — подбадривала меня Луиза. — А то, что волнуешься, — ничего удивительного. Это твое первое выступление. Нужно только вжиться в роль и вложить в нее свое сердце.

«Сердце? — подумала я. — Скорее, другую часть тела».

Тем временем к выходу на сцену готовилась следующая пара. Это были светловолосый стройный юноша, единственный наследник огромного состояния и самая прелестная из девушек мадам Коль малышка Генриетта. Я никогда не встречала женщины из нашей сферы, которая умела бы отдаваться мужчине так деликатно, без тени вульгарности и разврата, как это сладкое существо. Она ничем не напоминала продажную женщину. И что еще меня поразило — это поведение ее поклонника, который среди всеобщего разврата, в доме свиданий, относился к ней как любовник, душой и сердцем преданный своей возлюбленной.

Впрочем, как мне потом стало известно, эту пару связывали узы чистой любви. Только добровольные обязательства перед мадам Коль удерживали Генриетту в этом доме и побуждали ее участвовать в этой традиционной оргии, одним из организаторов которой был и ее возлюбленный.

Оркестр заиграл тихую, спокойную, полную сладострастия баркароллу. Светловолосый князь обнял Генриетту, и, нежно прижавшись друг к другу, они подошли к софе. Девушка, слегка покраснев, посмотрела на меня, как будто просила снисходительно отнестись к тому, что сейчас будет разыграно.

Любовник сел около нее на край софы и, целуя губы возлюбленной, наклонял ее голову вниз, пока она не коснулась головой другого края софы, лежа поперек и касаясь ногами пола. Чтобы показать, что он хозяин и повелитель ее души и тела, а также чтобы доставить удовольствие остальной компании, он стал медленно раздевать ее, наслаждаясь красотой постепенно открывавшегося тела прелестной девушки.

Первым делом расстегнул застежки платья и стянул его вниз. Потом развязал тесемки лифчика и бросил его. Мы увидели маленькие круглые твердые груди, прекрасные, как распускающиеся бутоны роз. Юноша стал ласкать их, показывая, какие они упругие, нежно покусывал розовые соски.

Продвигаясь еще ниже, юноша снял с возлюбленной нижнюю юбку и долго путешествовал губами по ее плоскому животу. Наконец сорвал с Генриетты кружевные черные штанишки и открыл нашим глазам соединение бедер, мягкое и шелковистое, окруженное нежными волосками.

Оркестр заиграл громче. Как по сигналу к софе подбежали Луиза и Эмилия. С двух сторон они подняли ноги Генриетты вверх и широко развели их.

Молодой человек наклонил голову и, как очарованный, долго всматривался в это самое тайное девичье сокровище, потом едва заметным жестом предложил нам подойти ближе, чтобы вместе с ним насладиться этим зрелищем.

Оркестр зазвучал уже громче, набирая силу. Поклонник Генриетты снял рубашку, панталоны, белье и направил в нашу сторону восставший член таких размеров, что шепот восторга прошелестел среди дам, а среди мужчин шепот откровенной зависти. Меня он, конечно, не мог поразить, ведь я хорошо помнила таран Билла. Но я была бы неискренней, если бы сказала, что это зрелище не произвело на меня впечатления.

Раздались заслуженные аплодисменты. Юноша, как артист на сцене, поклонился публике, повернулся к Генриетте и занял позицию между ее поднятыми вверх ногами, которые по-прежнему держали Луиза и Эмилия. Двумя пальцами расширил щель девушки, другой рукой взял свой член и прижал к предназначенному для этого отверстию.

Мы увидели кораллового оттенка удлиненные лепестки, обрамляющие отверстие Генриетты. Когда юноша втолкнул в него орудие наслаждения, когда наклонился и оперся руками о край софы около головы девушки, Эмилия и Луиза положили ее колени на его плечи и вернулись на свое место. Их помощь больше была не нужна. На сцене остался только любовный дуэт.

По-прежнему низко наклонившись над девушкой и опираясь руками о софу, юноша начал медленно приближать свой живот к бедрам возлюбленной, все глубже погружая свой член в глубину ее тела. Когда орудие любви скрылось в этой лаборатории радости, лепестки сомкнулись вокруг него и закрыли щель, как ворота таинственного замка.

Мы видели, как с медленным проникновением члена в глубь отверстия на нежном личике Генриетты появляется выражение удовольствия и оно становится еще краше. Легкий румянец разгорается ярче. Блестящие черные глаза пылают, а стыдливое бездействие сменяется лихорадочным волнением. Юноша резким движением члена припечатывал ее к ложу, а когда он отступал, она поднимала бедра так высоко, как позволяло ей нежное строение ее тела.

Проделывала она это так легко и плавно, как балерина в классическом танце нимф в Лондонской королевской опере.

Это было такое прелестное зрелище, что все, захваченные одним чувством, приблизились к софе, чтобы ничего не пропустить в этой захватывающей сцене.

По мере того как сила движений любовника возрастала, ноги девушки, покоящиеся на его плечах, начали лихорадочно дрожать, пятки все быстрее отплясывали по спине юноши, выбивая ритм возрастающего наслаждения. И наконец наступила желанная минута наивысшего счастья, которое оба пережили одновременно и с одинаковой силой. Юноша упал на Генриетту и впился губами в ее рот. Дрожь несколько раз потрясла их слившиеся в единое целое тела. Раскинув руки, Генриетта лежала неподвижно в сладком забытьи. Глаза ее были полуоткрыты, любовник все еще лежал на ней, тесно прижавшись всем телом, и целовал ее, пока не вытекла из него последняя капля животворящей влаги — свидетельство пережитого наслаждения и полного удовлетворения.

Юноша встал и начал одеваться. Все молчали. Только спустя минуту мы пришли в себя и раздались долго не смолкающие аплодисменты.

Я присела на софу. Приподняла голову Генриетты и прижала ее к груди, нежно гладя по волосам. Когда она наконец пришла в себя, мой «жених» дал ей рюмку вина, а любовник помог встать и одеться. После этого они вернулись к остальной компании.

— Ну, как я? Как я понравилась тебе? — спросила счастливая Генриетта. — Я ничего не помню.

— Ты была очаровательна, — ответила я, обняв ее тонкую талию. — Твой стиль мне ужасно понравился. Ваши тела как будто созданы для такой позы. Для молодежи, увлекающейся гимнастикой, я придумала нечто похожее, но гораздо интереснее. При случае покажу тебе, как это делается.

Наступила очередь третьей пары, которую составляли пухленькая Эмилия и мужчина лет тридцати, высокий, видный, широкоплечий, плотный, но не тучный.

Они разделись заранее в темном уголке, когда Генриетта отдыхала в моих объятиях. Вступил оркестр, и они появились на сцене обнаженные…

Тело Эмилии было такое белое, что казалось, в зале стало светлее, когда она стояла в ярком свете люстры. Груди ее напоминали два высоких холма, будто высеченных из белого греческого мрамора. Вряд ли нашелся бы мужчина, который мог бы перебороть желание коснуться этих живых теплых шаров.