И вот на этом-то обеде я и познакомилась с Мисей.

* * *

Ее дом на улице Риволи фасадом выходил на Тюильри и был похож на антикварную лавку, если, конечно, антиквары собирают огромные коллекции африканских масок и примитивных статуэток, фарфоровых безделушек из России, позолоченных английских чайных столиков, античных бюстов из Италии и десятки картин, рисунков и набросков всевозможных известных и неизвестных художников, работающих в Париже.

— Это все продается? — прошептал Бой мне на ухо, когда мы пробирались сквозь завалы этих предметов.

Увиденное здесь шокировало Боя, поскольку его вкусы отличались традиционной строгостью. Он не мог оторвать взгляд от копии микеланджеловского «Давида» из черного мрамора, стоящей в углу и одетой в выброшенные шляпы, шарфы и пальто.

— А вот это мой портрет, его написал Тулуз-Лотрек, когда я играла ему на фортепьяно, — сказала Мися, указывая на картину, втиснутую в пустое пространство между двадцатью другими, хаотично висящими на стене. — Я ведь очень даже неплохая пианистка, училась у самого Ференца Листа. Когда-то сама давала уроки. Сначала я училась в Петербурге, я ведь там родилась. О, Лотрек был такой изумительный маленький человечек! Как все над ним смеялись! Им бы Бог даровал хотя бы половину его способности настолько живо видеть мир. Я так горевала, когда он умер. — Она помолчала. — А вот Ренуар. Ему я тоже позировала. Он хотел, чтобы я обнажила грудь, и я до сих пор жалею, что отказалась. Никто лучше его не знал, как уловить внутренний свет женского тела. А вот и мое последнее приобретение. Это Ван Гог. Вы знаете его? Нет? Он превосходен. Посмотрите на его палитру, он просто купается в цвете. Забудьте о Боттичелли и да Винчи, это все такая чепуха, такое старье! А вот этот человек… У него была искра Божия. Какая жалость, что талант часто рука об руку идет с безумием. — Мися вздохнула. — Он буквально убил сам себя. Этот человек был не только совершенно безумен, но и ничего не понимал в торговле картинами. Да если бы и понимал, все равно никто не знал, что делать с его картинами.

Мися расхаживала по своим комнатам, сметая на своем пути нотные листы с партитурой и пометками Стравинского, Равеля, Дебюсси, и небрежно сообщала, что всех этих музыкантов она знала лично и именно она взращивала их талант.

Она была вся такая мягкая, пухленькая и суетливая, с прической в стиле помпадур, которая все равно не могла распрямить ее натуральные кудри. Круглые сияющие глаза, казалось, вбирают в себя все, что попадает в ее поле зрения, преувеличенными жестами она любила сбрасывать с диванов разномастные подушки. В ее доме было нечем дышать. В нем пахло старой парфюмерией и пылью, влажной землей из джунглей домашних растений, растущих в китайских горшках, и книгами, которых было непомерно много, и сама она казалась столь же обворожительной, сколь и отвратительной. Голос, которым она бросала отрывистые фразы, звенел авторитетно и властно; она рассадила гостей за столом, и во время перемены блюд, когда с дичью было покончено, а бобов еще не подавали, напыщенно рассуждала на самые разные темы, от музыки до безобразной реакции парижской публики на произведения художников-кубистов.

— Пабло сам говорил мне, что он чуть было не сбежал обратно в Каталонию, несмотря на то что он ее не выносит, — вещала она, нанося вилкой удары в воздух. — Я потребовала, чтобы он не поддавался в споре с Браком и ни в коем случае не губил свой огромный талант; в конце-то концов, с какой стати он должен идти в армию, если Испания не имеет к этой войне никакого отношения? Он обязан оставаться с нами и писать картины, именно это он умеет делать лучше всего, именно за это мир когда-нибудь его оценит.

Никто из сидящих за столом не успел и рта раскрыть, чтобы как-то ответить, — нас было девять, включая Сесиль, меня с Боем, Хосе-Марию Серта, толстого каталонца, любовника Миси, скульптора и живописца, который, урча, ел все подряд, и Мися продолжила:

— Вот почему я настояла, чтобы Пабло оформил декорации к новому сезону Дягилева. Бедняжка Дяги очень переживает, что «Русский балет» не имел здесь ни одной премьеры с тех пор, как провалилась его «Весна священная». У него было фантастическое турне по Америке и Испании, но надо же возвращаться к своим корням. Конечно, — добавила она, трагическим жестом прикладывая руки к той самой груди, которую отказалась показать Ренуару, — предательство Нижинского… Это нож в самое его сердце. Сколько сил он положил на него за все эти годы, вскормил его талант, терпел ужасный нрав этого неблагодарного человека, и стоило Дяги на минутку отвернуться, как этот негодяй бежит и женится на первой попавшейся бабе, которая способна закрывать глаза на его слабость к мужскому члену.

Густоволосый юноша с рябым лицом, сидевший рядом со мной, хихикнул.

— Интересно, как прошла у них первая брачная ночь? — полюбопытствовал он.

Мися насмешливо хмыкнула:

— Жан Кокто, замолчи сейчас же!

— А как еще может она пройти? — прогремел Серт. — «Дорогой, кажется, у тебя там проблемы. Может, тебе кулачок вставить в задницу, как, бывало, делал Дяги?»

Мися с наслаждением загоготала, и я почувствовала, что Бой цепенеет, сидя рядом со мной. Сесиль посмотрела на меня, подняв бровь, словно хотела извиниться: она, мол, понятия не имела, какой вульгарный получится вечер. Но я не обиделась, не оскорбилась. В те времена, когда мы дружили с Эмильеной и другими куртизанками из ее свиты, я слыхивала кое-что и похлеще, но вот Бой стиснул зубы, когда увидел, что Кокто жестом проиллюстрировал работу вышеупомянутого кулачка.

— Нижинский еще пожалеет об этом, — заявил он. — Мы с Дяги готовим новый балет, «Парад» называется. Весь Париж встанет на уши. Пародия на карнавал, каждый найдет там что-нибудь свое. И разврата подпустим, чтобы остальным понравилось. У Дяги есть новый танцор, весь такой утонченный… Как бишь его? Забыл…

С глумливо-похотливой физиономией он повернулся к Мисе, и Бой бросил на него суровый взгляд. Гомосексуалист, к тому же и не скрывает этого. Бой терпеть таких не мог.

— Кто знает, кто знает, — пожала плечами Мися. — Дяги всегда любили мужчины и будут любить, в его жизни их было и будет много. Но самое главное, он хочет снова работать. И если Пабло напишет декорации, ты, дорогой мой Жан, набросаешь сценарий, а Сати сочинит музыку. Дорогие мои, это же будет нечто выдающееся.

Я не стала говорить, что была свидетелем катастрофического провала «Весны священной». Разговор, которым дирижировала и в котором царила, конечно, Мися, перешел на политику, заговорили о том, соизволят ли нам помочь американцы или нет, пока не уничтожили всю Европу. Бой сказал, что у президента Вильсона просто нет выбора, он обязательно вступит в войну, поскольку Германия стала применять подводные лодки и ядовитый газ. На самом деле, заверил он нас с таким авторитетным видом, что все сидящие за столом умолкли, Вильсон готовит закон о выборочном призыве в армию, а это значит, что на полях сражений появится более миллиона американских солдат.

— Будем надеяться! — прокричала Мися. — Немцы такие сволочи! Вокруг Германии нужно выстроить стену, чтобы они сидели там, как свиньи, и никуда не рыпались.

Ее любовник Серт, выслушав это предложение, отодвинул тарелку, громко рыгнул и, даже не извинившись, закурил такую ядовитую сигару, что у меня из глаз покатились слезы. Он бросил на меня плотоядный взгляд и сладострастно подмигнул.

В общем, вечер оказался совершенно провальным, особенно если судить с точки зрения Боя. Он заявил, что людишки, с которыми ему довелось познакомиться, глупы, невежественны и ведут легкомысленную жизнь, в то время как весь мир за стенами их дома отчаянно борется за выживание. Но я была заинтригована. Я еще не встречала людей, столь исполненных вызывающего духа беззаботности. Они были мне интересны, и, очевидно, я им тоже была интересна, впрочем, скорее, не им, а их энергичной хозяйке. Когда мы прощались и я надевала свое отделанное скунсом красное бархатное пальто, Мися с любопытством оглядела меня с головы до ног:

— Боже, да вы очаровательны, милочка! Каков фасон! Как, говорите, вас зовут?

Я улыбнулась. Вероятно, когда я называла себя, она пропустила мое имя мимо ушей, а если и нет, то сразу же забыла в горячке своих напыщенных разглагольствований.

— Коко, — ответила я.

Бой стоял рядом со мной, держа в руке шляпу.

— Коко? — нахмурилась Мися. — Какое глупое имя для столь интересной особы, словно собачья кличка, честное слово! Вы разве чья-то собачка, милочка? Я что-то не замечаю на вас ошейника или поводка.

Пока я лихорадочно думала, что ответить, вмешался Бой.

— Если вам не нравится Коко, мадам, можете называть эту особу Габриэль, — отчеканил он. — Габриэль Шанель. Владелица шляпного ателье на улице Камбон.

— Ателье! — воскликнула Мися. — Как интересно! Обожаю шляпки. Завтра же приду к вам с визитом, милочка. А потом мы вместе где-нибудь пообедаем. Я хочу узнать про вас все.

Она расцеловала меня в обе щеки, окутав облаком сандаловых духов.

Я отвела глаза и посмотрела через ее плечо на шаткую стопку книг в углу. А Мися бросила на Боя быстрый взгляд и коварно улыбнулась:

— А вы, месье Кейпел, непременно сообщите нам, когда выйдет ваша политическая книжка. В этом доме очень любят читать.

Мы спустились по лестнице вниз и вышли в Тюильри, и тут нас бегом догнал маленький Кокто, прижимая к своей густой, как заросли вереска, шевелюре берет и криво улыбаясь:

— Через месяцок пришлю вам билеты на наш балет. Вы обязательно должны прийти. Дягилев захочет познакомиться с вами, мадемуазель. — Он прищурился. — А с Мисей будьте поосторожнее. Ужасная интриганка, особенно с друзьями. — Он кивнул Бою, но тот сделал вид, что не замечает его. — И не верьте ей насчет книг, все врет. В жизни не прочитала ни одной книги.

— А вот в это, — пробормотал Бой, когда Кокто умчался в темноту, — я, пожалуй, верю.

Я сжала ему руку. В первый раз за восемь лет нашей совместной жизни мне стало жалко его: он был не способен понять, что нынешний вечер во многом предопределит наше будущее.

3

Как и обещала, Мися появилась в моем магазине на следующее утро, одетая на скорую руку. Любая другая женщина в таком наряде выглядела бы совершенно нелепо. Я продала ей три шляпки, четыре свитера и пять юбок, хотя она сопротивлялась как могла, раздраженно заявляя, что уже не в том возрасте, чтобы оригинальничать. И правда, ей уже было сорок два, то есть она была на одиннадцать лет старше меня, но она была легка, подвижна и вела себя совершенно непринужденно; таких знакомых у меня еще не было. Совершенно без тормозов. За ланчем в «Рице» она поведала мне о своем детстве: она росла в холе и довольстве и тем не менее всегда была одинока. Ее мать умерла в Петербурге во время родов.

— Помчалась туда вдогонку за моим отцом, скульптором, а он не хотел иметь с ней ничего общего, — сообщила она.

После чего заботу о ней взяли на себя дед с бабкой. Они жили в Брюсселе, и в их доме давал концерты сам Лист. Потом этот бабник и донжуан, ее папаша, забрал Мисю к себе и сунул в монастырскую школу Сакре-Кёр в Париже.

— О, как я ее ненавидела! Эти монашки все были лесбиянки, вечно подглядывали, как мы купались.

В конце концов она сбежала оттуда и стала зарабатывать уроками игры на фортепьяно и позировать для художников — до первого своего замужества.

— Первый муж мой был поляк, дальний родственник, Таде Натансон. Он основал журнал «La Revue blanche», который помогал пробиться молодым художникам. Я познакомилась с ним, когда позировала Лотреку для рекламы журнала… Милый мой карлик. Мой первый брак был настоящей катастрофой! Таде в постели был ужасен. Просто никакой, и у меня начался роман с Альфредом Эдвардсом, владельцем «Le Figaro». Таде нужен был для журнала благотворитель, и Альфред согласился, но поставил условие, что Таде даст мне развод, чтобы мы могли пожениться. Вот так я и переехала в этот дом на улице Риволи, где познакомилась с Равелем и Энрико Карузо. Помню, с Карузо мы пели неаполитанские дуэты, а Равель нам аккомпанировал на фортепьяно. Какой восторг!

Она тараторила без передышки и тем не менее как-то незаметно умудрилась проглотить свой крок-месье и опрокинуть уж не знаю сколько чашек чая, — видимо, это от чая на зубах у нее были пятна.

— Альфред был настоящий мужлан, деревенщина. В постели, конечно, тигр, что и говорить, но в других отношениях совершенный мужлан. Спал со всеми подряд. С мужчинами, женщинами — ему было все равно. Мы развелись в девятом году. Я подняла скандал, и он оставил мне этот дом. Это было самое меньшее, что он мог для меня сделать, тем более что я занималась его ремонтом. А сколько гениев, перешагнувших его порог, я взрастила! Через пять лет встретила Серта. Обожаю его работы. Он будет очень знаменитым художником. Он расписывал стены в Отель-де-Виль, и несколько американских миллионеров наперебой приглашают его расписывать и декорировать свои дома в Нью-Йорке. Я бы очень хотела побывать в Нью-Йорке, а вы, милочка? Американцы бывают такие консервативные, но они все же очень любят современное искусство, и, в отличие от многих здесь, у них есть на это деньги. Я постоянно твержу Серту, чтобы он принял хотя бы один заказ, но он, видите ли, каталонец, ленив и слишком разборчив в еде. Говорит, в Америке едят только белый хлеб, поэтому и отказывается туда ехать. — Она наконец перестала трещать и замолчала. Но ненадолго. — Ну а вы? Как так случилось, что вы стали держать ателье и жить с таким завидным мужчиной, как месье Кейпел? Ну давайте рассказывайте, не стесняйтесь. Если хотите, чтобы мы подружились, рассказывайте все без утайки.