Не успела я распробовать консоме, как вдруг услышала чей-то голос:

— Коко! Коко, дорогая, неужели это вы?

Я подняла голову и увидела, что ко мне спешит хорошенькая брюнетка в узкой юбке из твида и в тон ей жакете. Она улыбалась, изображая явно преувеличенную радость.

— Да, это действительно вы. Господи, как это чудесно — увидеть хоть одно знакомое лицо!

Вглядевшись, я сразу узнала ее. Это была Мари-Луиза Буске, светская львица, одна из многих, кто добросовестно посещал маскарады Громонов. Заметив тень недоверия на моем лице, она тут же надула губки и прижала ладонь к груди:

— Неужели вы меня не помните? Ведь я ваша преданнейшая покупательница! Посмотрите, на мне ваш наряд!

— Ну конечно я вас помню, — сказала я и встала, чтобы расцеловать ее в обе щеки, хотя, по правде говоря, губами к ним не прикоснулась. — Прошу вас, садитесь за мой столик. Каким ветром вас занесло в Виши?

И она поведала мне уже знакомую историю, которую наверняка могли рассказать тысячи людей. Перед самым вторжением нацистов Мари-Луиза уехала из Парижа, прихватив с собой только то, что смогла увезти. И теперь жалела об этом.

— Здесь так скучно, просто ужасно, — жаловалась она. — Жуть, честное слово. Такая провинция. Здесь никто ни о чем не беспокоится, ничем не интересуется… Да и в самом деле, о чем тут можно беспокоиться, чем интересоваться?

— Да-да, — отозвалась я и посмотрела на сидящую поблизости парочку: они чокались бокалами с шампанским и громко смеялись. — Я обратила внимание: жизнь здесь бьет ключом, словно в самый разгар сезона.

Мое едкое замечание не прошло незамеченным. Мужчина за столиком повернулся и пристально посмотрел на меня:

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что здесь живут веселые и жизнерадостные люди.

Мари-Луиза недаром слыла опытной светской львицей. Она с очаровательной улыбкой живо обернулась к сердитому джентльмену:

— А вы хоть знаете, месье, с кем разговариваете? Это же сама Коко Шанель, к вашему сведению.

В ответ он только проворчал что-то неразборчивое. Видно было, что он не слышал моего имени, да и ему было все равно, кто я такая, но зато сидевшая рядом его жена прекрасно это знала: она робко тронула его за плечо, одновременно обратив ко мне виноватый взгляд:

— Не будь так неучтив, дорогой. Она очень знаменита.

— Правда? — Мужчина снова повернулся к нам спиной. — И давно? Ей, наверное, уже лет сто, не меньше.

Я до боли сжала в руке вилку. Но Мари-Луиза его замечание пропустила мимо ушей.

— Я надеялась, что хоть вы собираетесь вернуться в Париж. Скажите, что это так. Я просто в отчаянии. Громоны остались там, многие наши друзья тоже. Говорят, для нас там совершенно безопасно.

Я не могла не заметить, как Мари-Луиза подчеркнула это «для нас». Она имела в виду людей со средствами и положением в обществе, которые способны легко пережить позор оккупации.

— Немцы вовсе нас не ненавидят, — продолжала она. — Они обожают Францию. Они живут в «Рице», ходят в театры и Оперу, обедают в ресторанах. У них есть деньги, и они их тратят, как в старые времена. Très jolie! — Она рассмеялась так же весело, как и парочка за соседним столиком, а у меня болезненно сжалось сердце. — Так вы поедете со мной? — спросила Мари-Луиза. — Женщинам сейчас опасно ездить в одиночку, но вот вдвоем… — Она помолчала. — Полагаю, у вас есть шофер?

Я кивнула:

— Зато нет бензина. Мы едва доехали.

— У меня есть один знакомый чиновник в правительстве, он может продать нам бензин по норме! — заявила она, хлопая в ладоши от радости, а потом подмигнула и поглядела по сторонам. — Всем нужен бензин, — продолжала она, понизив голос. — Это сейчас новый контрабандный товар. Бензин и мясо.

— По норме до Парижа не хватит, — задумчиво сказала я, — но лиха беда начало…

* * *

Итак, решено. Мари-Луиза едет со мной. Отправимся завтра на рассвете, чтобы проскочить подальше, пока дорога свободна. Хотя, думала я, оглядывая посетителей ресторана, ни один из этих дураков в Виши, похоже, никуда не спешит.

На следующее утро, пока Ларшер грузил машину вещами — заявление Мари-Луизы о том, что она осталась ни с чем, обернулось двумя чемоданами, набитыми дорогущими модными платьями, изрядно, правда, измятыми, — я пошла прогуляться и выкурить последнюю сигарету — еще один дефицит, который начал меня уже понемногу раздражать. Остановившись возле крошащейся стены еще времен Древнего Рима, я увидела сидящего на ней мальчишку в драных коротких штанишках. Заметив его голодный взгляд, впалые щеки, худые как щепки руки и ноги, я почувствовала, как болезненно сжимается сердце. Словно само время остановилось и повернуло вспять. Перед глазами встала картина: мы с сестрами, в застиранных платьицах с обтрепанным подолом, несемся что есть духу через кладбище. Я шагнула было поближе, но тут мальчик поднял голову, посмотрел на меня и, словно чего-то испугался или от неожиданности, упал со стены.

Я не успела подбежать и подхватить его, он ударился о каменистую землю и громко закричал от боли. Я склонилась к нему, встала на колени и услышала за спиной быстрый топот шагов.

— Это мой сынок! — раздался встревоженный голос.

Я подняла голову и увидела женщину в грязном домашнем халате, под которым выпирал большой живот. Мальчик стонал, держа на весу и баюкая поврежденную руку. Я снова повернулась к нему:

— Не надо шевелить. Пошлите за доктором. Мне кажется, он сломал руку.

— За доктором! — воскликнула она, когда мальчик поднял на нее жалобные глаза. — А денег где взять на доктора?

Я расстегнула сумочку, достала из бумажника помятую банкноту в сотню франков. Это были мои чуть ли не последние наличные деньги, но не могла же я допустить, чтобы мальчик страдал. Я знала, что такое голод и боль, в юности именно в этом самом городе я натерпелась и от того и от другого. Я улыбнулась было мальчику, протянула деньги, но вдруг выражение его лица изменилось. С поразительным проворством он выхватил у меня банкноту, вскочил на ноги и рванул прочь так быстро, что только пятки засверкали, странно даже, что так можно бегать на таких худых ногах.

Сидя на корточках, я вздохнула и снова повернулась к его матери. Та фыркнула:

— Спасибо вам, мадам, уж не знаю, как вас звать. Теперь хоть у нас с сыночком будет что вечером поесть.

Переваливаясь как утка, она пошла прочь, крикнув что-то своему шустрому сообщнику. Я встала, отряхнула брюки и рассмеялась. Печалясь по поводу несчастий, которые переживает бедная Франция, я утратила бдительность, и этим воспользовались обыкновенные воры. Ловко, однако, они провели меня.

Не в последний раз, кстати.

9

Въезд в город у заставы Орлеанские ворота нам преградили баррикады из мешков с песком и немецкие солдаты с винтовками.

— Ну вот, — заметил Ларшер, — путешествие закончилось, мадемуазели.

Мари-Луиза уже выбиралась из машины, собираясь вытаскивать из багажника свои чемоданы. Я достала из кошелька пачку франков и вложила их в руку Ларшера:

— Спасибо. Если вам что-нибудь понадобится, найдете меня в «Рице». — Я говорила вполне серьезно: без него в эти нелегкие дни я наверняка пропала бы. — Удачи вам.

Ларшер сунул в карман деньги и помог мне выгрузить чемодан. Он стоял рядом с машиной, в грязной рубахе и штанах, от него несло по́том. Мари-Луиза, держа в руках по чемодану, вся растрепанная, улыбалась во весь рот.

— Ну, вы готовы, Коко? — пропищала она.

— Приготовьте паспорт, — посоветовал Ларшер.

Я запустила пальцы в спутанные волосы и неуверенно посмотрела на нацистских часовых, проверявших документы вернувшихся беглецов, которые стояли в медленно двигающейся очереди.

— И отвечайте только на вопросы, ни слова лишнего. — Он откашлялся и сплюнул. — Чертовы немцы! Уж чего-чего, а этого я никак не ожидал, чтобы проклятые фрицы командовали тут у нас, в нашем собственном городе.

Я пристроилась в очередь за Мари-Луизой. За спиной послышалось, как чихнул и зафырчал мотор старой развалины, на которой мы колесили взад-вперед по всей Франции. Под жгучим августовским солнцем мне вдруг пришло в голову, что я понятия не имею, откуда появился в моей жизни этот Ларшер и куда он теперь направляется. Мы были совсем чужие друг другу, нас свела сила обстоятельств, когда вся страна пребывала в панике, и очень может быть, наши пути больше никогда не пересекутся.

В очереди пришлось стоять больше двух часов. Прыщеватый и угрюмый юнец, проверявший документы, откровенно похотливым взглядом окинул Мари-Луизу с головы до ног, и она даже ответила ему жеманной улыбочкой. Меня он едва удостоил беглым взглядом. Наши паспорта были в порядке, он махнул рукой, пропуская нас, и тут я услышала за спиной протестующий шум, оглянулась вполоборота и увидела двух одетых в черное головорезов с автоматами. Наставив их на престарелую пару, нагруженную сумками, нацисты, грубо подталкивая, повели их в огражденное пространство.

— Не смотрите, — прошипела Мари-Луиза. — Наверное, это евреи. А те люди из гестапо.

Я быстро отвела глаза и с тяжелым сердцем пошла дальше. Одно дело услышать про политику нацистов в отношении евреев, совсем другое — собственными глазами видеть ее в действии. У арестованных был такой вид, словно они сейчас упадут в обморок. Они были слишком старые, чтобы представлять собой угрозу.

— Куда их забрали? — спросила я, когда мы отошли достаточно далеко от контрольно-пропускного пункта и нас никто не мог услышать.

Вокруг нас сновали пешеходы, обычные парижане, спешащие по своим дневным делам, хотя в их лицах чувствовалась какая-то напряженность, а в глазах был виден затаенный страх. Все старались не смотреть друг на друга, в нашу сторону даже мельком никто не бросил взгляда, словно две измятые и растрепанные женщины, прущие куда-то по улице тяжеленные чемоданы, — самое обыденное зрелище.

Мари-Луиза пожала плечами:

— А кто его знает? Это не наши проблемы.

А что, она, пожалуй, права. Тем более что у меня полно своих срочных дел и сейчас самое главное поскорее добраться до «Рица» и до своего номера.

— Не могу больше, — сказала я и остановилась, чтобы передохнуть, опустила чемодан и прижала руку к животу, где начинались спазмы. — Надо взять такси.

Мари-Луиза тоже остановилась, оглядела бульвар. На нем попадались кое-какие транспортные средства, но их было гораздо меньше, чем обычно.

— Можно попробовать на метро, — сказала она. — Сейчас оно уже должно работать.

Я бросила на нее сердитый взгляд. Неужели она не видит, в каком я состоянии и метро просто не вынесу? Я не стала дожидаться ее возражений, ступила на край тротуара и подняла руку с новой пачкой франков, так чтобы ее было хорошо видно. Через несколько секунд передо мной остановилась легковая машина. За рулем сидел молодой человек в берете, со свисающей изо рта сигаретой. Он потянулся и опустил стекло со стороны пассажирского сиденья:

— Ну что, дамы, прокатимся?

— Да-да, пожалуйста.

Мари-Луиза только охнуть успела от изумления, как я открыла заднюю дверь, бросила чемодан на сиденье и, оставив для нее дверь открытой, села рядом с водителем. Она втиснулась между чемоданами и едва успела устроиться, как машина тронулась с места.

— Вы француженки? — спросил шофер, выруливая на середину дороги.

— Да.

И тут я увидела торчащую у него из кармана рубашки голубенькую пачку сигарет. Он перехватил мой взгляд, достал сигареты и коробок спичек и протянул их мне.

— Немцы раздают их бесплатно, как леденцы, — сказал он, когда я прикурила, затянулась и откинулась на спинку сиденья, с наслаждением чувствуя, как дым заполняет легкие.

Вертя баранку, он принялся пересказывать последние новости, которые до нас еще не дошли. Мы мчались к району, где расположен отель «Риц». Вести были безрадостные, они только усилили мои мрачные предчувствия.

— Немцев тут как собак нерезаных. Они заняли Парламент, Палату депутатов и Сенат в Люксембургском саду. Все главные гостиницы реквизированы — «Риц», «Мажестик», «Георг Пятый», «Рафаэль»… Ну и конечно, лучшие особняки. Газ и электричество в основном есть, полицейские тоже продолжают служить, но фрицы поснимали наши флаги и понавешали своих. Я не шучу, Париж теперь немецкий город. — Он выпустил струю дыма, и глаза его потемнели. — Прямо как саранча… Наверняка заранее все спланировали. Захватили все так быстро, что мы не успели опомниться, а они уже маршируют по нашим улицам, да еще с танками и броневиками; их тут столько, что представить себе не можете, — тысячи!