Ксения Беленкова - Магия любви

– Бабах!

Я хватаюсь за лоб и отскакиваю. Подбежал охранник, который до этого момента спокойно курил, наблюдая за тем, как я шла прямо на стеклянную дверь торгового центра.

– Слушайте, я думал, вы прикалываетесь, – с недоумением сказал он мне и толкнул стеклянную дверцу. Она провернулась вокруг своей оси и вернулась на место.

Я не двигаюсь: мой взгляд прикован к бейджику охранника, на нем название торгового центра – «Наполеон». Оно будит воспоминания, тревожит память, причиняет боль.

– Не в себе, что ли? – сердится охранник. – Надо было шагнуть, когда она крутилась!

Он снова толкает дверцу и на этот раз, для верности, и меня – в спину. Запихивает меня в огромный многоуровневый торговый центр, словно монетку в копилку.

– Все нормально? – спрашивает вслед.

Я киваю, не поворачивая головы. Молча. Я не могу говорить. Точнее, я не могу ему объяснить, что я не хотела заходить в «Наполеон». Я не хотела даже приезжать сюда, на другой конец Москвы, да еще и в такой снегопад, когда кажется, что снег решил покончить с новогодними лампочками, фонариками, рекламными растяжками и гирляндами и просто засыпать все, что сверкает и мигает.

Но ноги сами привели меня сюда. Ведь это наше место. Наше с ним.

Ноги делают еще пару шагов, и я опускаюсь на стул кофейни, находящейся прямо у входа. Стараюсь не думать, что мы сидели вдвоем вон там, в углу под пальмой, что я пила латте из бокала на высокой ножке, а он подливал себе в крошечную чашку кофе из френч-пресса.

Так же стараюсь не думать о том, что хотя Новый год кончился, вряд ли раскупили все игрушки, гирлянды, а главное – новогодние костюмы. И тот, жуткий, шуточный, ведьмин, с розовой резиновой мордочкой, с ярко-зелеными тенями и сигаретой в желтых зубах, – тоже, наверное, висит там же, где висел до Нового года.

Передо мной возникает официантка. Она улыбается и протягивает меню.

– Когда это началось?

– Простите? – не понимает она.

– Когда это все началось? – спрашиваю я то ли себя, то ли ее, то ли кофе-латте, нарисованный на первой же картинке меню. – Вдруг он помнит?

– Вы что-то пытаетесь вспомнить? – догадалась официантка.

Улыбка не сходит с ее лица, словно она – человечек из конструктора «Лего». Я киваю.

– Тогда я принесу вам наш новый кофе! Ореховый капучино. Он поможет вам вспомнить все! Как в том фильме с Колином Фаррелом, смотрели? И не забудьте взять купон на бесплатный второй кофе. Приходите сюда со спутником или подругой – и вы сможете их угостить!

Казалось, что ее губы растянуты так, что шире улыбнуться уже и не выйдет, но она как-то ухитряется это сделать (конструктор «Лего»: теперь улыбки наших человечков еще шире!) и удаляется. Я смотрю ей вслед. «Со спутником», «со спутником» – бомкает мое сердце в такт этим простым словам.

Я должна вспомнить точку отсчета.

Я зажмуриваюсь и вижу Олино белое лицо. Белое и распухшее. Она начала задыхаться как-то внезапно. Никто не ожидал, что она упадет на пол, схватится за горло, как в каком-то ужастике, а ее щеки станут расти на глазах.

Я кожей чувствовала страх остальных. А он поднялся с пола и крикнул:

– Амбулансия!

Все впились глазами в его широкую спину в белом свитере крупной вязки, и не только я, а все поняли, что он сейчас что-то сделает, чтобы страх, который охватил нас, развеялся.

Нет, не то, не то… Все это началось ведь гораздо раньше…

Передо мной со стуком и каким-то вежливым восклицанием ставят кофе. Пахнет орехами и ванилью, но я не притрагиваюсь к бокалу.

Я тру лоб, пытаясь вспомнить. Интересно, останется шишка от столкновения с дверью?

Вообще, удивительно, как я изменилась! Притащилась на другой конец Москвы, чтобы просто посидеть и подумать. А был бы этот «Наполеон» на Эвересте, я бы и на Эверест взобралась без страховки. Да что там, на Луну бы полетела… Проблема в том, что не нужна я оказалась ни на Луне, ни в далекой стране под названием…

Хватит. Просто надо думать о том, что я изменилась. Я была такая ленивая… Сейчас бы лежала на подоконнике на животе и смотрела бы в окно на то, как кружатся в ритме сумасшедшего танца снежинки…

Стоп!

Снежинки. Вот оно. Вот, когда все это началось.

За окном метет и метет. Подоконники у нас широкие – можно лечь на живот, повернуть голову, прижаться носом к холодному окну и наблюдать за потоком снежинок.

Мне их жаль. Что за жизнь у снежинок? Выскочила из снежной тучи, пролетела минут десять (ну двадцать!), упала на землю и… растаяла. Даже если не сразу растаяла, полежала чуть-чуть на асфальте, все равно… Короткая жизнь у снежинок, что и говорить!

– Дзинь!

Это у Туськи за моей спиной что-то упало – или колба, или стеклянная палочка для перемешивания жидкостей.

– Наталья! – говорю я, изображая низкий сердитый голос моей мамы. – Если ты опять разобьешь у нас в доме свои духи…

– Это не духи, – ворчит Туська, – и вообще, мне она говорила, что гости хвалят приятный запах в вашей гостиной.

– Конечно, – подхватила я, – духи-то ты разбила в маминой спальне! В гостиной, может, и приятно пахнет. Но в спальню папа три дня войти не мог! Все ворчал, что там – парфюмерная фабрика, которую ограбили и по дороге перебили всю продукцию! И вообще, зачем тебе понадобилось смешивать свои духи…

– Это не духи!

– Ладно, масла… Почему именно в спальне моих родителей?

– Потому что во всех остальных комнатах у вас чем-то пахнет! На кухне – едой! У тебя – твоими духами!

– Кстати, они милые.

– Может быть, но они мешают мне! В гостиной пахнет цветами, которые твоей маме на день рождения надарили. Спальня – единственное свободное от запахов место в вашей квартире.

– В нашей квартире, – повторяю я со значением.

Я поворачиваю голову и смотрю на подругу. У Туськи – несчастное выражение лица, но вообще она красавица – две черные толстые косы, огромные синие глаза, стройная, в белом халате, который ей, брюнетке, очень идет. Хотя халат, конечно, жутковатый – один рукав короче другого, по подолу тянется бахрома, но мне он очень нравится. Еще бы, я сама его сшила Туське на уроке технологии еще в восьмом классе.

Она корчит обиженную рожицу, и я понимаю – в их квартире вообще нет ни одного места, свободного от запахов: в каждом свободном углу Туська поразбивала по одному, если не больше флаконов своих аромамасел, а если не поразбивала, то просто что-нибудь ими обмазала – или торшер, или подлокотник кресла, или полотенца в ванной.

– И чего ты хочешь добиться? – ворчу я и снова отворачиваюсь к окну – наблюдать за снежинками и жалеть их.

Интересно, если бы снежинки умели думать, они выбрали бы себе такую жизнь – прыгать вниз с несусветной высоты и быть счастливыми всего несколько минут?

Я бы точно предпочла остаться в туче. Я ленивая настолько, что если меня бросить в болото с крокодилами, я не сразу начну выбираться – посплю пару часиков, если крокодилы будут не против.

А Туська – энерджайзер. Мне кажется, если выключат свет, то можно любой электроприбор подсоединить к Туське – он зарядится на неделю вперед.

Даже не поворачиваясь к ней, я вижу, как загорелись ее глаза.

– Я хочу придумать такой запах, понимаешь, особенный! Чтобы он нравился всем людям. И чтобы он воздействовал на них определенным образом.

– Парфюмер у Зюскинда тоже хотел, – зеваю я, – как его звали? Гренуй? Он тоже все ходил, особенный запах изобретал. И чем все закончилось? По-моему, его съели, когда он этим запахом намазался.

– Это был запах абсолютной красоты, который притягивал, вызывал любовь к тому, кто им намажется. А я хочу придумать такой, чтобы в человеке, который его на себя нанес, открылось все самое лучшее! Все способности, все эмоции! Чтобы он не боялся показать себя с лучшей стороны.

– Представляю, сколько мне придется проспать, если ты активизируешь этим запахом мою лучшую способность, – пробормотала я, снова зевая.

От моего теплого дыхания на окне образуется кружок. Я рисую на нем сердечко. И только я прикладываю к его центру палец, чтобы закрасить серединку, с внешней стороны вдруг прилепляется снежинка. Она огромная, слепленная из нескольких. Я отдергиваю палец, а она, задержавшись на пару секунду, отрывается и улетает прочь, подталкиваемая порывом ветра.

«А если это здорово? – мелькает вдруг в моей голове. – Лететь на всех парусах, дышать полной грудью, видеть весь мир – пусть даже и несколько минут».

Но тут же одергиваю себя – глупости! Гораздо приятнее лежать на животе на подоконнике в теплой квартире и болтать ногами в белых шерстяных носках и предвкушать чаепитие. Туська обязательно заварит горячий индийский чай с корицей, гвоздикой, кардамоном и молоком, как только закончит свои смешные опыты с аромамаслами…

Подушку бы еще…

Я, не поворачиваясь, протягиваю руку, надеясь дотянуться до дивана и стащить одну из подушек-думочек, сшитых моей мамой из мягкого коричневого плюша.

Вдруг кто-то кричит:

– Ага! Свистать всех наверх!

И раздается жуткий свист. От неожиданности я чуть не падаю на пол.

– Туська! – сержусь я, все же повернувшись к подруге. – Ну сколько тебя просить: не меняй ты рингтон без предупреждения!

Но она не слышит, она уже болтает с кем-то по сотовому.

– Да? Когда? Сегодня? Сейчас? Ну… Мария! Нас с тобой зовут…

Я делаю огромные глаза и изо всех сил качаю головой. Нет! Никуда я не пойду! Они что, с ума сошли?! Снегопад на дворе!

– А сколько там у вас народу? – спрашивает Туська. – Двадцать человек?

Я качаю головой так яростно, что она, кажется, сейчас оторвется.

Туська бросает взгляд на стол, заставленный колбами, пробирками, штативами и армадой маленьких плотно закрученных баночек из темного стекла – ароматическими маслами.

– Придем, – обещает она, и я, со стоном схватив подушку-думочку, швыряю ее в Туську.

В ноги, конечно. Не хватало еще в гостиной грохнуть двадцать банок с аромамаслами! Меня родители из дома выгонят на мороз.

Хотя Туська вроде бы тоже собирается это сделать.

– Прекрасно, – бормочет она, раскрывая чемоданчик, в котором она переносит ароматическое добро и лабораторную посуду, – просто прекрасно!

– Ужасно, – передразниваю я ее, – просто ужасно! Куда мы идем?

– К Егору Клюеву. У него дома вечеринка. Кристина звонила, правда, почему-то с Алиного телефона, говорит, весело.

– Слушай, – нахмурилась я, – это подозрительно. Мы их всех, включая Алю с Егором, видели три часа назад, в школе. И никто не сказал нам про вечеринку! Это странно.

– Почему? – пожала плечами Туська.

Я закусила губу. Нет, пожалуй, не стоит ей говорить, почему то, что одноклассники не позвали нас на вечеринку, – странно. Я не хочу обидеть Тусю.

Потому что у меня мелькает подозрение, что им там смертельно скучно. И они позвонили именно ей, чтобы она пришла, а они потом над ней поржали всласть. В школе никто не позволяет себе этого, но я замечаю взгляды, ухмылки, пальцы у виска, когда Туська увлекается и слишком громко рассуждает о том, как отличить хорошее лавандовое масло от подделки. Да, наверняка ее зовут для потехи. Будут делать вид, что слушают ее, позволят себе нанести духи на запястье… А сами начнут переглядываться и хихикать в кулак. Мол, опять придурочную понесло…

Но как сказать об этом моей подруге?!

И еще – мой слух царапнуло это «Кристина звонила, правда, почему-то с Алиного телефона». Значит, это Алина идея – позвать нас. А Аля никого не зовет просто так.

– Туськ, – начала я, – мы с тобой так устали после школы. Ты, что ли, забыла, как мы приползли и рухнули прямо в прихожей? Вечер пятницы, подруга! Надо отдохнуть!

– Вот именно – вечер пятницы, – ответила она невозмутимо, укладывая в чемоданчик свои пузырьки, – а отдых в нашем с тобой возрасте означает тусовку!

– Ты ведь не тусоваться идешь? – прищурилась я, спрыгивая с подоконника. – Ты ведь что-то задумала.

Туся взяла один из пузырьков и поднесла к глазам.

– Да, – тихо сказала она, – я хочу попробовать это средство. Я найду там кого-нибудь, кто хочет себя показать с лучшей стороны, и договорюсь с ним, чтобы он нанес себе на лоб и запястья новое масло.

Я качаю головой. Отлично… Она еще и про новое масло им будет втирать. Вот уж потеха ждет наших милых одноклассников.

– Сегодня пятница, – повторяю я, – и я хочу заниматься любимым делом.

– Это каким же?

– Ничегонеделаньем, вот каким!

– А мне кажется, у тебя есть еще одно любимое занятие, – хитро улыбается подруга, – как насчет «данеток»? Или, может быть, «ассоциаций»? Или «я никогда не»?