Еще через час они оказались в кленовой рощице за домом. Розалинда бережно, как ребенка, держала завернутые в марлю дневники.

В роще стоял аромат жасмина и шиповника. Между кустами скакали веселые кролики. Одинокий соловей заливался в ветвях клена.

Розалинда осторожно потрогала листья шиповника.

— Что за чудесное место! Настоящий рай! Николас прислонился к дереву и закрыл глаза.

— В детстве я был уверен, что когда-то здесь жили феи и эльфы, а уходя, оставили эхо былого покоя и счастья. И радости, — добавил он и покраснел.

Розалинда молча наблюдала, как он, встав на колени, расстилает плед и расставляет блюда с едой. Сама она продолжала прижимать к груди дневники, поражаясь капризам судьбы, позволившим Николасу найти эти старые тома.

— Иди, садись, — с улыбкой позвал он.

— Я должна быть очень осторожной, чтобы не повредить дневники.

— Поверь, они не рассыплются прямо сейчас, тем более что… нам было предназначено, их найти. Отдай их мне.

Он взял у нее дневники и положил на плед.

— Давай сначала поедим. Я ужасно проголодался… вот только разве что…

— Что именно?

Он безразлично пожал плечами и принялся грызть ножку запеченной курицы.

— Разве что ты не предпочтешь сначала поцеловать меня?

Он прожевал кусочек курицы, уставился на ее губы и медленно улыбнулся:

— Прекрасная идея.

Она рассмеялась и прыгнула на него. Он упал на спину и прижал Розалинду к себе, думая, что никогда не устанет целовать ее. Никогда.

Он затрепетал, когда руки коснулись ее обнаженной плоти. Она не знала, что делать, пока земля вдруг не покачнулась, а смущение куда-то испарилось. Она вцепилась ему в волосы и притянула его губы к своим.

Потом они лежали, обнявшись: ее голова на его плече, дыхание постепенно успокаивалось.

— Я человек бескорыстный, — с вздохом заметил он, — и настолько благородный, что, игнорируя собственные нужды, рад греться в лучах наслаждения, которое доставляю жене. Скажи, Розалинда, если я накормлю тебя, найдешь в себе силы выполнить супружеский долг?

— Но ты…

Она приподнялась, широко улыбнулась и приняла горделивую позу:

— Теперь понимаю. От меня тебе требуется не только супружеский долг. Знаешь, у меня появились кое-какие идеи.

Прошел целый час, прежде чем они вспомнили о дневниках, но даже и тогда Николасу было абсолютно все равно. Он лежал на земле, абсолютно голый, в окружении разбросанной одежды, с глупой ухмылкой на лице, жмурясь от бьющего в лицо солнца, наслаждаясь каждой минутой.

— Николас?

Нежный голос, мелодичный голос, настойчивый голос.

Она поцеловала его.

Он медленно открыл глаза и взглянул на нее. Что ответить, если земля разверзлась под его ногами, и он нырнул в пропасть?

— Это было чудесно, Розалинда.

Она напыжилась. Действительно напыжилась! Какой у нее гордый вид!

Останься у него хоть капля энергии, он бы рассмеялся.

— Ты был так же неукротим, как я, — почти пропела она.

Николас едва не охнул.

— Возможно, — пробормотал он. — Полагаю, ты хочешь, чтобы я взял себя в руки?

— Да. Я только сейчас взглянула на дневники, и, клянусь, они придвинулись ближе.

Николас от всей души понадеялся, что это не призрак капитана Джареда подтолкнул дневники, в противном случае окажется, что старый развратник все это время наслаждался их любовными играми.

Он осторожно обвел пальцем ее губы:

— Обожаю твой рот.

Она облизнула губы, и его плоть мгновенно набухла, готовая к новым подвигам.

Нет, нужно немедленно прийти в себя и обрести самообладание. На ней хотя бы сорочка осталась… Кстати, как это случилось?

Но сорочка не препятствие, если он молод, только что женился…

Поэтому он подмял ее под себя, и громкий смех вскоре сменился шепотом и вздохами. На этот раз ему удалось поднять сорочку до шеи.

Стоило ему со стоном зарыться лицом в ее груди, как весь холод, так долго копившийся в душе, испарился, а мрачные темные пустоты заполнились счастьем и радостью. Просто поразительно!

Он протянул ей платок, и Розалинда зашла в гущу деревьев, на ходу оборачиваясь и улыбаясь. Вьющиеся волосы красным покрывалом окутали ее грудь и плечи. Николас лег и закрыл глаза, идиотски улыбаясь и не в силах ничего с собой поделать.

Вскоре вернулась Розалинда, успевшая немного привести себя в порядок.

Николас оделся, помог ей застегнуть пуговицы помятого платья и даже безуспешно попытался стереть травяные пятна, отлично понимая, что прачка наверняка догадается о причине их происхождения.

— Мы только вчера поженились, а ты уже любил меня трижды, — широко улыбнулась Розалинда. — И я любила тебя.

— Мне больше нравится цифра «четыре». Как считаешь…

Розалинда подняла лицо к небу, на котором собирались тучи:

— Я упорная, я стойкая и не позволю тебе снова меня отвлекать. Но… но ты так прекрасен, Николас!

Ему пришлось долго откашливаться, прежде чем голова прояснилась настолько, что смысл текста стал до него доходить. Почерк был неразборчивым, чернила выцвели, бумага пожелтела и стала ломкой.

— Первая запись относится к тому же году, что и женитьба на наследнице Уайверли, — заметил он.

— Господи, ты это помнишь?

— Нет, — рассеянно пояснил он, — так написал капитан Вейл.

— Ты уже прочитал дневники?

— Нет, только несколько страниц из начала и конца. Он пишет о своей жизни. Оказывается, решение жениться по расчету, было вызвано тем, что его карманы совершенно опустели, а кредиторы преследовали его как волчья стая. Тебе понравится это высказывание: «Она была готова на все, эта миленькая семнадцатилетняя девственница, и хотя задница у нее была размером с коровью…»

— Какая подлость — так отзываться о жене, ведь она спасла его!

— Тут ты права, — согласился Николас. — Он подробно описывает постройку Уайверли — довольно скучное повествование — и рабочих, которых очень хотелось пнуть в зад. Похоже, он просто одержим этой частью тела. Далее он рассказывает, как потерял все из-за шторма в Средиземном море. Он пишет: «Я знал: что-то не так. Я лежал на спине и не мог пошевелиться. В лицо упирался луч света, недостаточно яркий, чтобы ослепить. Свет был странным: слабым и неясным, — и пульсировал, как бьющееся сердце.

…не знаю, что представляет собой это существо, но обещал ему выплатить долг, чтобы жить дальше.

…передо мной появилась девочка с волосами, пронизанными солнцем и заплетенными в не тугую, спадающую на спину косу, глазами синими, как ирландская речка, веснушками на маленьком носу, крепкая маленькая малышка с узкими кистями и ступнями. Откинув голову назад, она запела».

— Что она пела, Николас?

Он вдруг понял, что Розалинда знает ответ, но все же прочитал:


О красоте безлунной ночи грежу я.

О силе и безмерной мощи грежу я.

О том, что больше я не одинок,

Хоть знаю — смерть ее и смертный грех ее со мной навек.

Он поднял голову. Оба молчали.

— И что он еще написал? — прошептала Розалинда.

— «Юный голос, мелодичный и нежный, вызвал во мне чувства, о существовании которых я не знал доселе. Чувства, способные разбить мне сердце. Но эти странные слова: что они означали? Чья смерть? И чей смертный грех?

Она заговорила снова, но на этот раз слова ясно отпечатались в мозгу:

— Я твой долг.

— Полагаю, нам от этого не уйти, — медленно выговорила она. — Этой маленькой девочкой была я, и кем бы ни был тот, кто потребовал от капитана Джареда уплаты долга, уверена, что этот долг — я.


Глава 37


Они собрали остатки еды в корзину и молча поскакали в Уайверли. Николас остро ощущал страх Розалинды и свой собственный. Ему это не понравилось. Придется отвлечь ее. Он стал говорить о своих арендаторах, о ремонте их коттеджей, о новых сельскохозяйственных орудиях, купленных для их полей.

К тому времени как они уселись в библиотеке, он уже почти охрип. Оба уставились на кресло графа. Оно оставалось неподвижным и, как они надеялись, пустым.

— Интересно, куда девается призрак, когда уходит отсюда?

— Не бойся, — резко бросил он.

— Не могу, — вздохнула Розалинда. — Я еще никогда не была так напугана. С восьми лет, когда очнулась и узнала, что едва не умерла и не помню, кто я и откуда. Хуже того, я по-прежнему ничего не помню. Знаю только, что я долг.

Она с силой ударила кулаком по подлокотнику кресла.

— Какой, черт возьми, долг?!

И тут на память пришла одна из песен капитана Джареда. Розалинда очень медленно продекламировала оба куплета:


Наконец-то девушка ступила

На некогда чужой порог.

Как скоро ей заплатишь долг,

О ты, которого она любила?

Малышка чуть не умерла,

А монстр едва не победил,

Не ты, другой долг заплатил,

Но хватит нам на гонку сил.


Как она могла так легко запомнить слова? Подняв глаза, она увидела пристальный взгляд Николаса.

— Да, — кивнул он, — я тоже помню. Все началось с существа, о котором ни мы, ни капитан ничего не знаем, существа, которое спасло ему жизнь, перенесло в неизвестное место и объяснило, что он должен заплатить долг, потому что само это существо поклялось не вмешиваться. И обязано выполнить собственный обет.

— Что за существо, которое не желает вмешиваться? Все магические существа просто обязаны вмешиваться, уничтожать или создавать. Я смирилась с тем, что я долг, который висит над вашей семьей вот уже двести лет, но кто же должен заплатить этот долг? Об этом я ничего не знаю. Даже не знаю, кто я сама. Помню только эту злосчастную песню. Она всегда жила в моей душе. Это первое, что я произнесла, когда заговорила. И я не знаю, кто это чудовище. Спас меня дядя Райдер. И гонка по-прежнему продолжается. А это значит, что чудовище, тайна, необходимость заплатить долг по-прежнему существуют. После твоего появления мы нашли книгу Саримунда — вернее, не мы, а Грейсон. Какое отношение имеет ко всему происходящему эта книга? Почему не ты и не Грейсон, в отличие от меня, не можете ее прочесть? Кому интересен красный лазис, убивающий тайберов огненными стрелами? Все это не имеет никакого смысла, и, скажу тебе, Николас, меня уже тошнит от назойливых мыслей и дурацких книг!

Вскочив, она схватила подушку и запустила в кресло. Этот очень тяжелый предмет мебели слегка наклонился, но тут же снова выпрямился.

— О, убирайся, жалкий старый паршивец! Подушка не могла сдвинуть кресло! Я обычная женщина, а не какое-то двухсотлетнее видение! Чей я долг? Какого чародея? Того, кто поклялся не вмешиваться?

Кресло снова наклонилось и встало на место.

Оба уставились на него. Розалинда тихо зарычала и швырнула вторую подушку в Николаса. Тот ловко поймал ее.

— Садись, милая. Пора…

Он тяжело вздохнул. Придется сказать правду. Иного выхода нет.

— Пора? Ты о чем?

— Пора быть абсолютно, честным. Пора объяснить, кто я такой и что об этом знаю.

Розалинда поняла, что дела плохи. И что она ничего не хочет знать. Но надеяться не на что.

Сердце сжалось и тут же заколотилось вновь, гулко и сильно. Усевшись рядом, она сжала его руку.

— О чем ты? Кто ты на самом деле? Скажи, что происходит, Николас!

Он погладил ее длинные пальцы и, глядя в камин, негромко начал:

— Мне было одиннадцать лет, когда я впервые увидел тебя во сне. Ты была маленькой тощей девочкой с рыжими косичками и веснушками на носу. У тебя было самое милое на свете лицо. Ты спела мне свою песню, а потом долго, грустно смотрела на меня.

Этот сон снился мне едва не каждую ночь, и, наконец, я рассказал о нем деду. Всегда одно и то же: твое лицо, твой голос, жалобная песня. К моему удивлению, дед признался, что лет до шестнадцати видел тот же сон. И хотя потом ты больше не являлась, он так и не забыл ни тебя, ни сознания собственной неудачи. Он добавил также, что его отец рассказывал ту же историю. Получалось, что тот, кто вызывал эти сны, сдавался и не насылал их на более взрослых мужчин из рода Вейлов. Исчезая, эти сны оставляли ощущение потери. Ощущение того, что упущено нечто жизненно важное. Я спросил о моем отце.

Видел ли он этот сон? Дед объяснил, что отец был вторым сыном и потому не мог видеть тех же снов, что и первый. Он продекламировал слова песни и, грустно посмотрев на меня, сказал: «Я так ничего и не предпринял, Николас. Просто не знал, что делать, как все мужчины в моем роду. Но теперь твоя очередь. Твоя обязанность выплатить долг, если этот долг появится наяву».