В конце концов, Урманов, не мудрствуя лукаво и руководствуясь собственными вкусами, набрал всего понемножку. Вот, например, обед из протертых картошки с курицей он с удовольствием съел бы, а тыквенное суфле даже в рот не взял бы! В конце концов, Егор – его сын, и их вкусы должны хоть немного, да совпадать.

Игрушки Урманов выбирал точно по такому же принципу.

И, распираемый собственным благородством, отправился к Марусе.

Уже начало темнеть, когда он заехал к ней во двор и, нагруженный под завязку пакетами, кое-как протиснулся в подъездную дверь.

– Тс-с, он спит, – встретила Маруся его в дверях. – Идем на кухню.

Кухня была ужасна (впрочем, чего можно было ждать от коммунальной кухни?).

– Я вот тут кое-что купил… Такие подойдут? – Он показал Марусе упаковку подгузников. – Если нет, то есть еще пачка большего размера…

Если бы кто-то недавно сказал Урманову, что он будет выбирать детские подгузники и копаться среди банок с протертыми овощами, он бы не поверил. Такое и в кошмарном сне не смогло бы ему присниться!

– Подойдет, – хмуро сказала Маруся, мельком взглянув на маркировку. – Послушай, Лёня, а зачем тебе все это? – она сделала неопределенный жест рукой.

– По-моему, некоторые вещи можно даже не объяснять. Это как аксиома, – сухо объяснил он. – Я не чужой мальчику. Я буду приходить иногда, хочешь ты этого или не хочешь.

Маруся вспыхнула и посмотрела на Урманова с такой ненавистью, что ему даже неприятно стало.

– Ну хорошо, – не сразу, нехотя сказала она. – Если ты так считаешь… Впрочем, я надеюсь, в скором времени запал у тебя пройдет.

– Не пройдет.

– Пройдет.

– Ты-то откуда знаешь? – рассердился он.

На Марусе был ситцевый голубой халатик, на ногах – пластиковые пестрые шлепанцы, в каких обычно ходят по пляжу. Вьющиеся рыжеватые волосы растрепаны… Бледное, без тени косметики усталое лицо. Она выглядела типичной молодой мамашей, замученной бытом, забывшей о себе. Невыспавшаяся, несчастная, злая. Жившая только для ребенка – своего идола и кумира!

Но Урманову она почему-то не показалась некрасивой, даже наоборот – он, глядя на ее узкие щиколотки и маленькие открытые ступни, вдруг совершенно некстати вспомнил те ночи возле озера Длинное, те самые ночи, которые заставили его потерять голову. И очень хорошо, что он ее потерял – иначе не было бы его сына. Наверное, есть свой смысл в безумии… Если бы люди время от времени не сходили с ума и совершали только рациональные поступки, человечество давным-давно бы вымерло.

– Это нехорошо… – отвернувшись, пробормотал он.

– Что именно? – хмуро спросила Маруся.

– Ты столького меня лишила! Я не видел, как ты носишь нашего сына, я не волновался, когда ты рожала, я не встречал тебя из больницы, я не знаю, каким был Егор в первые дни своей жизни, в первые месяцы… Я пропустил его первую улыбку, его первые шаги… За что ты меня так наказала? Господи, Маруся, я ведь был готов жениться на тебе!

Она вспыхнула и сжала рукой ворот халата.

– Зато я не была готова, – сказала она. – Лёнечка, я никогда тебя не любила!

Почему-то эти слова страшно уязвили Урманова.

– Ну и что? – холодно произнес Урманов. – В любой ситуации можно вести себя по-человечески!

– Я хотела тебе сказать. Не сразу, да… Но хотела! У меня был твой адрес, незадолго до родов я пришла к твоему дому – и увидела… – Она презрительно сморщила нос.

– Что ты увидела? – встревожился Урманов.

– Увидела тебя с этой, такой… – Маруся состроила жеманную гримасу – Урманов почему-то сразу угадал в этой гримасе Регину, и ему вдруг совершенно некстати стало смешно.

– Нашла к кому ревновать! – фыркнул он.

– Я не ревновала! – разозлилась Маруся. – Просто мне стало противно!

– Ладно, не будем ссориться… – Урманов предостерегающе поднял руку. – Где Егор?

– Он спит.

– Можно посмотреть на него?

Маруся заколебалась. По всему было видно, что она хотела отказать, но потом все-таки кивнула:

– Ну хорошо… Только тихо!

На цыпочках они вошли в Марусину комнату. Урманов склонился над детской кроваткой, принялся в полутьме разглядывать сына.

– Красавец! – не выдержал, шепотом произнес он с гордостью. Маруся зажгла ночник.

– Тс-с! – напомнила она.

– Я же тихо… – снова шепотом возразил Урманов. – Слушай, у него брови, как у меня!

– У него мои брови.

– Ну ты что, не видишь? – возмутился Урманов. – И волосы у него тоже мои!

– У моей мамы такие волосы! По крайней мере, были такими до того, как она стала краситься в черный цвет!

– А лапка какая маленькая… – Урманов не выдержал и осторожно прикоснулся к сжатым в кулак пальцам Егора.

– Лёня! – опять зашипела Маруся, но было поздно – Егор проснулся и принялся недовольно хныкать, не открывая глаз. – Ну вот, ты его разбудил!

Она выхватила ребенка из кроватки и принялась ходить по комнате, укачивая его. Егор окончательно проснулся – открыл глаза и уставился на Урманова.

– Дай мне его, а? Только подержать!

– Все его подержать хотят… – сердито пробормотала Маруся.

– Пожалуйста!

Она подошла к Урманову, тот протянул руки, но Егор протестующе завопил, уклоняясь.

– Какой ты вредный юноша! – несколько смущенно заметил Урманов, отступив назад. – Но он, наверное, когда-то сможет ко мне привыкнуть, да?

Маруся пожала плечами.

– Я отремонтировал дачу. Не хочешь туда с Егором поехать? – упавшим голосом произнес Урманов. – Все-таки сидеть летом в Москве… Я могу вас отвезти, привезти, купить что надо, и все такое прочее… Мне совсем не трудно!

Что-то дрогнуло в ее лице, исчезли недовольство и раздражение.

– Спасибо, – сказала она почти дружелюбно. – Вот уж не думала, что ты окажешься таким образцово-показательным!

– Я обычный человек и не делаю ничего особенного, – возразил Урманов. – И, если честно, я очень рад тому, что у меня есть сын.

– Правда?

– А зачем мне врать!

…В самом деле, Урманов как-то постепенно стал смиряться с тем, что у него есть сын, и потрясение, какое он испытал в самом начале, прошло. Он думал только о Егоре, решив во что бы то ни стало добиться его расположения. «Сын! У меня есть сын!» – с гордостью спохватывался он, просыпаясь утром.

Раз, а то и два раза в неделю он приезжал к Марусе. С дачей ничего не получилось – в августе пошли дожди, а потом Егор простудился.

Именно тогда Урманов понял, насколько Маруся находится во власти материнских страхов. Она из-за пустяковой простуды переживала так, словно Егорка заболел чем-то фатальным. Собственно, это касалось не только болезней – Маруся боялась всего того, что, по ее мнению, могло хоть как-то угрожать мальчику.

Как-то раз, когда Егор почти на целый день отказался от еды, она принялась плакать. В другой раз долго не могла прийти в себя из-за того, что она переходила улицу, и ей показалось, что проезжающая машина затормозила слишком близко от коляски, в которой сидел сын… И это была только вершина айсберга – на самом деле Маруся, наверное, скрывала большую часть своих переживаний.

Даже когда Урманов брал Егора на руки (тот уже не считал его за чужого), она всегда стояла рядом, наготове, готовая в любой момент подхватить сына:

– Не урони. Пожалуйста, осторожней… Не урони!

Иногда, в снах, прошлое возвращалось к нему – правда, все реже и реже. Неужели он действительно был, тот переход из небытия в бытие, заставивший осознать – «Я есть»?.. А потом – та темная, теплая, благодатная тишина, где он был центром мироздания?

Тогда он знал все – правда, это знание не выражалось словами, оно было просто ощущением. Казалось, плывя по вечности, он владел тайной, неким сокровенным знанием, доступным только ему…

А потом вечность выплюнула его – туда, где царил холод, где яркий свет слепил глаза!

И здесь, в этом новом, другом мире, он постепенно стал забывать то, что знал когда-то. Здесь были свои законы и правила, здесь он был беспомощным и неловким, и слезы бессильного отчаяния часто душили его.

Этот новый мир решительно не подчинялся ему!

– … срок службы мягких кровель при соблюдении всего технологического процесса в среднем составляет 5—15 лет. Мягкие кровли в течение всего срока службы требуют ухода, особенно это касается так называемых наличных кровель и кровель с малым уклоном. Мусор на всей поверхности кровли забивает во время выпадения осадков ливневые стоки, что приводит к накоплению влаги на поверхности и проникновению ее через микротрещины вовнутрь…

– Егорка, сюда нельзя! – строго воскликнула Маруся, обнаружив, что сын распахнул дверь в комнату Алевтины Климовны.

– Да, вот такие они бесцеремонные, эти современные мужчины… – с кислым видом пошутила соседка.

Алевтина Климовна вышивала очередной цветочный сноп и прилежно слушала телевизор. Не то чтобы она особо интересовалась ремонтом крыш, просто в данной передаче речь шла о вполне благопристойных вещах.

– Ты кого-то ждешь сегодня? – постно спросила Алевтина Климовна Марусю, пытавшуюся оторвать Егора от дверной ручки – тот вцепился в нее мертвой хваткой.

– Я? А, нет… – рассеянно ответила Маруся. – Егор, ну будет тебе! Впрочем, нет – сегодня Виталик с Кристиной обещались прийти… – вспомнила она.

Виталик теперь постоянно жил у Кристины, этажом ниже, – так новоиспеченным молодоженам было удобней.

– Странный брак… – пробормотала Алевтина Климовна и неодобрительно затрясла головой, отчего серебряная цепочка на ее очках затрепетала. – Вот уж не думала, что двое столь непохожих людей смогут сойтись!

– Мне кажется, они очень даже похожи.

– Да? А по-моему, они скоро разбегутся…

Маруся наконец оторвала Егора от дверной ручки, захлопнула дверь. Через несколько секунд она услышала щелчок – это Алевтина Климовна закрылась изнутри.

Чем дальше, тем нетерпимей становилась соседка к окружающему миру, она старательно отворачивалась от всего того, что являлось самой сутью жизни. Любовь – даже самая платоническая и возвышенная – казалась ей отвратительной, всякий намек на нее – бесстыдством. Поэтому Алевтина, которая и до того постоянно переключала телевизор с канала на канал, подвергая строгой цензуре каждую программу, теперь смотрела лишь выпуски новостей да передачи, посвященные ремонту, в них, даже при всем желании, очень трудно было найти скрытый эротизм.

Во время рекламы она отключала звук у телевизора и демонстративно отворачивалась от экрана.

По улицам Алевтина Климовна стала ходить с опаской, боясь натолкнуться взглядом на нескромную вывеску или, не дай бог, на целующуюся парочку.

Да, конечно, и в телевизоре, и на городских улицах творилось порой нечто невообразимое и гадкое, от чего хотелось отвернуться и заткнуть уши, но у Алевтины Климовны это стремление приобрело размеры мании. Она перестала отделять зерна от плевел…

О Модесте Павловиче напоминать ей было нельзя – Алевтина Климовна не могла себе простить, что согласилась сойтись с ним, и словно согрешившая монашка, она проклинала себя за минутную слабость.

Визиты Урманова к Марусе с Егоркой раздражали соседку, а союз Виталика с Кристиной вызывал брезгливое недоумение.

Казалось, она возненавидела даже собственное тело, поскольку оно принадлежало определенному полу, в данном случае – женскому.

Во всем этом было нечто странное и страшное, словно Алевтина Климовна развоплощалась на глазах, из человека становилась призраком, начисто лишенным телесной сути.

…Виталик с Кристиной явились через час, и какой контраст они составили угрюмой соседке!

Кристина Завитухина, в девичестве – Пескова, выглядела помолодевшей лет на десять, свежей и очень хорошенькой, несмотря на килограмм тридцать лишнего веса. Виталик же был собран и весел, и на него просто было приятно смотреть.

– Егорушка, миленький мой! – сразу же вцепилась Кристина в Егора, прижала его к себе. – Ну-ка, скажи мне, как коровка мычит?..

– Му! – возбужденно заорал тот. – Му-у!

– Маруся, какие новости? – с любопытством спросил Виталик.

– Да в общем, никаких… – пожала она плечами, улыбаясь. – А что?

– А с Леонидом как? – обернулась Кристина.

– Он нам очень помогает, – подумав, осторожно ответила Маруся.

– По-моему, неплохой мужик… – заметил Виталик.

– Да что там – «неплохой»! – всплеснула руками Кристина. – Он просто святой! Таких больше нет!

– Как это нет? – Виталик сделал вид, что обиделся. – А я?

– Ну, ты-то уж вообще вне конкуренции… – Кристина звонко, с чувством поцеловала мужа в лысеющую макушку. – Егорушка, сладкий мой, а как собачка лает?

– Ав! – немедленно заорал Егор. – Ав-ав!

– Гениально… – едва не прослезилась Кристина.

Маруся с улыбкой смотрела на своих гостей и все никак не могла понять, почему так изменились Кристина с Виталиком? Ну да, они были влюблены, они были счастливы… Но разве только в этом дело?