Клод Анэ - Майерлинг

– Принцесса приказала отнести это письмо тотчас же. Я боялся, что она может прийти сама.

Рудольф взял письмо и, извинившись перед Шепсом, прочел его. Отбросив записку в сторону, произнес:

– Ответа не будет. Скажи принцессе, что я увижу ее в половине второго, перед тем как идти на обед к императору.

Он продолжал говорить сухим тоном. Шепс удивился происшедшей с принцем перемене. Тот встал, его лицо напряглось, блестящие глаза приняли гневное выражение. По-видимому, он решил не сдерживаться перед ошеломленным журналистом и дал волю гневу.

– И это называется жизнью? Нет ни одной комнаты в этом дворце, где бы меня оставили в покое, ни одного уголка, где можно хоть час побыть в одиночестве. Моя жена, черт бы ее побрал… не дает мне свободно вздохнуть!

Впервые принц говорил в подобном тоне о принцессе в присутствии Шепса. Самой тягостной из всех обязанностей принца была необходимость всегда скрывать свои чувства. Постоянный контроль над собой изматывал. Следовало даже в гневе знать допустимые пределы, следить за каждым жестом и словом. Рудольф почувствовал, что перед Шепсом он может не сдерживаться. Он имел случай убедиться, что тот умеет хранить тайну. Кроме того, журналист не имел контактов ни с кем из хофбургского круга. Ничего из того, что он услышит, не дойдет до аристократических ушей. И принц выговорился с облегчением и радостью, которые испытывает долго сдерживавший себя человек, дав наконец волю чувствам.

Столь откровенная вспышка гнева застала Шепса врасплох. Вне игры мысли он чувствовал себя неуверенно. Он не добивался этих откровений и не знал, как себя вести. Принц, придя в себя, наверняка будет недоволен, что кто-то узнал подробности его частной жизни. Их дружба, такая ценная, такая полезная, может дать трещину. Но как ни велико было замешательство Шепса, ему не оставалось ничего другого, как молчать. Он сжался в углу дивана и сразу как будто уменьшился.

Принц рассказывал о сценах ревности, которые устраивала ему жена.

– Это кончится скандалом, его не избежать…

Он нервно прохаживался взад и вперед.

– Скандалом?! – воскликнул Шепс в ужасе.

– Вот именно, скандалом. Она не удовольствуется меньшим. Даже в этом письме она угрожает бросить меня и вернуться в Брюссель.

– Но это невозможно, – убежденно сказал Шепс. – Мой принц, это невозможно!.. В вашем положении…

Последние слова произвели неожиданный эффект. Принц остановился, по его лицу прошла тень улыбки.

– А вот это любопытно, мой дорогой Шепс. Вы употребляете именно те слова, что и главный настоятель школ иезуитов.

– Иезуитов?.. – изумился Шепс. – Сознаюсь, мой принц, что я не понимаю…

– Он приходил вчера, – подтвердил Рудольф, предвкушая эффект, который должны были произвести его слова, и хитро глядя на Шепса.

Тот был ошеломлен. Принц разъяснил:

– Он беседовал со мной именно на эту тему, без сомнения, по настоянию моей жены. Если иезуиты вмешаются в наши отношения, покоя у меня не будет. Они хотят, чтобы я дал короне наследника.

– В этом они правы, – вставил Шепс, – действительно правы.

– И вот, – продолжил принц, – преподобный отец зашел прощупать почву и узнать, есть ли кто-нибудь, кто занял место моей жены и под чье влияние я попал. Я этих господ хорошо знаю: уж если они согласны на фаворитку, я должен получить ее из их рук.

Шепс не выдержал и резко вскочил.

– Мой принц, – закричал он, – умоляю вас, будьте бдительны! Это самые опасные в мире люди. Они работают, как они говорят, ad majorem Dei gloriam[3] и поэтому многое себе позволяют… Было бы пагубно, ужасно… – он искал слова, – невозможно…

Принц вновь искренне рассмеялся и, положив руку на плечо журналиста, сказал:

– Не беспокойтесь, мой маленький Шепс, эти господа пока мной не завладели. – Он на мгновение остановился. – Но место вакантно, это верно… место вакантно… Подумайте над этим, Шепс, это может стать важным.

Наступило молчание. Снова лицо принца изменилось. Он медленно, опустив голову, ходил по комнате.

Внезапно, подойдя к Шепсу, он сел рядом, предложил ему рюмку порто и, глядя прямо в лицо, заговорил слегка глухим голосом:

– Раз уж мы сегодня затронули запрещенные темы, мой дорогой Шепс, скажите, думали ли вы над тем, что представляет собой личная жизнь такого человека, как я? Самый последний бедняга имеет право выбрать себе жену. „Надобно, чтобы каждый Жанно нашел свою Жанетту“, – говорил Вольтер. Но что касается нашего сословия – принцев, тут все решает государственный интерес… А если я не нашел своей Жанетты?.. Тем хуже, меня посадят на привязь до конца дней. Вы мне возразите, что я могу развлекаться на стороне и случаев таких хоть отбавляй. Черт возьми, я это хорошо знаю. Но когда рядом с вами сварливая жена, на стороне ищут не развлечений, а забвения… А это гораздо серьезнее. Женщины… Все же любопытно, Шепс, что между нами, а мы всегда говорили только о политике, зашел разговор о женщинах. Но от этой бабской породы можно всего ожидать. Куда только они не проникнут…

Он рассмеялся настолько странно, что Шепс забеспокоился.

– Я наследник императорского престола… еще молодой, неудачно женатый, кто этого не знает… Вообразите, какой, ну, скажем, ажиотаж это может вызывать у женщин. Да, да, они хотели бы поближе со мной познакомиться, попытать счастья, попробоваться на роль! Интриги и любовь – извечная женская программа… От этого никто не способен отказаться – ни молодая девушка, ни женщина, да, да, молоденькие девушки тоже. Почему бы и нет?.. Кто не желал бы расставить сети? Кто настолько бескорыстен? Подумайте, Шепс, сколько найдется людей, которые могли бы многое выиграть, приведя сюда, в эту самую комнату, хорошенькую девушку. Знаете ли вы, сколько двусмысленных или попросту циничных предложений я получаю?.. Мой отец в преклонном возрасте. Идут спекуляции по поводу моего грядущего восхождения на престол. Надо ведь загодя все предусмотреть… Приручить принца-наследника – эта такая удача! Кто откажется от этого?

Принц умолк, взор его стал отсутствующим, он как будто забыл о Шепсе. Его прекрасное и измученное лицо приняло вдруг циничное выражение, какого Шепс никогда не видел, и потому оно повергло его в ужас.

– Кто откажется от этого? – повторил принц машинально. – Вот вы, Шепс, ведь вы – сама честность… У вас, кажется, есть дочь. Откажетесь ли вы привести ее, если я попрошу об этом?

– Но позвольте, мой принц! – вскричал потрясенный Шепс.

– Сколько ей лет? – безжалостно настаивал принц.

– Моей Рашели пятнадцать, – ответил журналист, совсем потеряв голову, когда их разговор принял такой неожиданный поворот.

– Пятнадцать лет! Возраст Джульетты… Правда, Ромео уже добрых тридцать. Но не все ли равно? Завтра, быть может, он взойдет на престол. Вот что важно! Вот чего не следует забывать! А вы меня еще больше привяжете к себе, не только идеями… но и этим способом тоже…

Несчастный Шепс в отчаянии слушал человека, с которым связывал столько надежд и который теперь предстал перед ним в таком жестоком свете. Он закрыл лицо руками, но принц, забавляясь этой безжалостной игрой, продолжал:

– Припомните, Шепс, в истории вашего народа уже были подобные прецеденты. Например, Мардохей предложил свою племянницу Эсфирь царю царей Антаксерксу. Дядя умел предвидеть! Вот пример большой политики!

Потрясенный и почти униженный, Шепс нашел наконец в себе мужество возразить принцу.

– Мой принц, мой принц, прошу вас, остановитесь!.. Я не могу позволить… я не предполагал… Имея честь быть вашим другом, я часто думал о вашем одиночестве, и оно меня всегда огорчало. Как я жалею, что ваше высокое положение не позволяет вам посещать наш круг… Да, среди нас есть женщины большой культуры, достойные особы, преданные самым благородным идеалам… Вы нашли бы там верную подругу, способную поддержать вас в вашем тяжком призвании в трудные моменты. Но моя Рашель еще ребенок, она ходит в школу, она еще не сформировалась. Из-за того, что ей приходится учиться, а глаза ее слабы, она носит очки…

Неожиданность этих слов заставила принца рассмеяться.

– Очки! Вот что спасет юную Рашель. Ха-ха-ха!..

Он продолжал нервно смеяться, а чувствительный Шепс страдал. Он совсем скорчился на диване. Чего бы он ни дал, чтобы быть теперь в редакции „Нойес винер тагблатт“! С какой тоской он вспоминал долгие, страстные и, однако, безобидные политические споры с принцем! А теперь он как бы брошен в бушующее море и не способен управлять своим утлым суденышком. Он готовился к новому шквалу. Чтобы немного прийти в себя, стал протирать стекла лорнета.

Между тем принц успокаивался. Он еще машинально прохаживался по комнате, но его лицо расслабилось. Наконец он сел напротив Шепса и обратился к нему с грустью в голосе и с той искренностью, которая делала его столь привлекательным:

– Я прошу у вас прощения, Шепс. По правде говоря, жизнь, которую я веду, вызывает у меня отвращение. Разве я создан для разврата? Да я его переношу как болезнь, болезнь, увы, неизлечимую. Ее питают несбывшиеся надежды, отсутствие обыкновенных радостей жизни, потребность забыться, тоска, которая охватывает при мысли о том, что самое доброе и благородное в тебе исчезает, уносимое потоком каждодневной горечи. Во мне таятся желания, которые нельзя удовлетворить ни свежестью, ни чистотой. Я кажусь циничным, но ведь это – обратная сторона тех чувств, которые не хотят умирать в моем сердце. Там по-прежнему живет то, что наивно называют маленькой голубой незабудкой – ее питают идеалы и мечты. И поверьте, Шепс, жизнь этого цветка не сладка. Он жалуется и протестует на свой манер. Я хотел бы заглушить этот докучливый голос, но мне это не удается… Он поддерживает бессмысленные иллюзии, он говорит о недоступном мне счастье. Ах, в конце концов я убью этот голос… Я назначаю вам встречу через год.

Ироничность его тона не мешала искренности. Теперь Шепс растрогался. Какой человек этот принц! Какая богатая и благородная натура. Вот уже новые нити протянулись между ними. Как же их не лелеять?

В этот момент дверь салона отворилась, и появился Лошек. Принц резко поднялся.

– Я чуть не забыл об официальном обеде. К счастью, это животное, – сказал он дружески, показывая на старого слугу, – напоминает мне о моем долге. Шепс, не обижайтесь на меня за то испытание, которому я вас подверг. В следующий раз мы все поправим.

Он уже спешил в салон своей жены, принцессы Стефании, которая ждала его в половине второго. Не желая оказаться один на один со своей вспыльчивой супругой во время долгого перехода из ее апартаментов в императорские, он попросил молодого и пунктуального адъютанта прийти за ним в салон для аудиенции ровно в половине второго.

После обеда дворцовая карета доставила принца и двух его прусских гостей на ипподром Пратера. Здесь собрался весь высший свет. В этом замкнутом и почти никогда не меняющемся мирке все знали друг друга. Доступ в него был строго ограничен. Те, кому удавалось попасть сюда, восхищались царившей здесь непринужденностью, простотой, тем особым венским шармом, той радостью жизни, беззаботностью, приветливостью и даже легкомыслием, которые впрочем, были присущи и всем другим классам общества. В опереттах, разнесших вольный дух венской жизни по всему свету, все действие происходит в ритме вальса, который трогает и ласкает слух, не проникая глубоко в сердце. В третьем акте традиционно назревает драма: любовники ссорятся, собираются стреляться или, что еще хуже, расстаться навеки. Но посреди серьезной размолвки начинают звучать незабываемые ритмы вальса; они делаются все более мощными, достигают апогея, и влюбленные падают в объятия друг друга. Все тот же вальс, временами более жизнерадостный, временами грустный, подчиняет венскую жизнь своему темпу и ритму.

Есть только два города, которые умеют одеть женщину: Париж и Вена. В этот день Вена в подтверждение своей репутации демонстрировала самые элегантные наряды. В свободного покроя платья с широкими рукавами, в тафту, бархат, меха, в шляпы, украшенные цветами и перьями страуса и белой цапли, были наряжены самые красивые женщины этой огромной империи – смешливые венские блондинки, богемские аристократки, темноволосые венгерки с миндалевидными глазами, гибкие, с задумчивым взглядом польки, словенки и хорватки, рожденные под южным небом. Люди из финансовых, деловых и театральных кругов смешивались с придворным светом с той непринужденностью, которая сглаживает острые углы и делает официальную жизнь легкой. Даже молодые девушки приезжали на скачки; их свежие, цветущие лица придавали дополнительный шарм празднику.

Никто не испытывал большего удовольствия от общения с этой приятной публикой, чем совсем еще молоденькая девушка, для которой это был первый выход в свет. Ей исполнилось шестнадцать лет. Ее мать, баронесса Ветцера, урожденная Балтацци, из богатой семьи выходцев с Востока, вышла замуж за мелкопоместного венгерского чиновника, который служил на дипломатическом поприще. Поселившись в Вене, она купила дворец на Залецианергассе и, хотя не была принята ко двору – она не могла, как это требовалось, проследить свое происхождение в шестнадцати коленах, – стала вхожа в лучшее столичное общество за исключением, может быть, двух-трех самых родовитых семей. Император и императрица ее знали и при случае одаривали несколькими любезными словами. Баронесса Ветцера была в молодости красивой женщиной. К сорока годам она излишне располнела, как это часто случается с женщинами, родившимися на Востоке. Но у нее были прекрасные серые глаза, которые все еще завораживали. Она отличалась легкостью общения, и потому ее всегда окружали друзья. Баронесса была богата, устраивала великолепные приемы, и ее дворец славился в Вене. Четырех ее братьев знали как завсегдатаев элегантного мира скачек и охоты.