Марина Порошина - Майне либе Лизхен

– Да ты что?! – весело изумился внук. – Хорошенькая? Ты уже познакомилась?

– Ее зовут Женя, – не поддержала легкомысленный тон Ба. – У нее… затруднения… И она пока поживет у Германа Ивановича.

– Ни фига себе! – поразился внук. – А где он ее взял?

– Что значит – взял? Она живой человек, а не вещь… Хотя…

– Ну что, что? – не отставал внук. – Что – хотя?

– Он ее, можно сказать, нашел, – неохотно признала Ба. – Он ходил вчера утром на оптовый рынок, а Женя там работала, продавала салюты. У нее весь товар конфисковали какие-то проверяющие, и она боится хозяйки. Ей негде жить. Герман Иванович и пригласил Женю временно пожить у него, пока все не образуется.

– Во дает дед! – изумился Левушка. – Притащил с рынка какую-то девку. А вдруг она воровка? Или проститутка?

– Не говори так, ты же ее не знаешь, – рассердилась Ба. – Она студентка и очень милая девушка. Просто не у всех же такие квартиры и такие доходы, как у нас с тобой. У нее нет отца, а мама растит двух младших сестренок.

– Ты, я вижу, с ней уже познакомилась, – поддел внук. – Тогда уж и я пойду познакомлюсь. Молоток дед! Кто бы мог подумать…

От соседа Левушка вернулся неожиданно задумчивый. Пребывая в том же странно-задумчивом состоянии, он съел яичницу, забыв посолить, и выпил чай без сахара. Это уже было вопиющим нарушением порядка, но вопросительных взглядов Ба Левушка не замечал, а лезть с расспросами она не хотела. Потом внук, пробормотав «спасибо» и даже не чмокнув ее в щеку, отправился к себе в комнату.

Ба вымыла посуду, посмотрела телевизор, вздохнула: раньше было две программы, а от телевизора не отойдешь, теперь – два десятка, а смотреть нечего, везде одно и то же. И отправилась спать, так и не дождавшись ответа на сказанное ею под дверью «спокойной ночи» – чудны дела твои, Господи! Тем не менее главное потрясение было еще впереди.

В постели она зачиталась – хотя сто раз давала себе зарок подолгу не читать лежа. Но толстую, почти в восемьсот страниц, книжку из любимой серии «ЖЗЛ» про Бориса Пастернака она внимательно и прилежно, не спеша, читала уже третью неделю, восхищаясь, соглашаясь, мысленно споря. А главное – живо вспоминая то время, в котором им с великим поэтом пришлось жить, которое ушло, слава богу, безвозвратно, о котором она не сожалела, нет… Но все же это было время, отведенное им, а времена, как известно, не выбирают.

Когда глаза уже заслезились, Ба, ругая себя, закрыла наконец книжку. Стрелка часов подбиралась к двум. И тут, конечно же, она вспомнила, что не закрыла на кухне форточку и если к утру похолодает, то ее любимое лимонное дерево превратится в сосульку. Ба вскочила, охнув, взялась за спину – а нечего скакать, как молоденькая, – и отправилась на кухню. Из-под двери в комнату внука пробивался свет. «Неужели не спит?!» – всполошилась Ба. Не может быть, вот уж кто всегда засыпал как убитый, особенно если брал в руки книгу, не имеющую отношения к медицине. Ба подошла к двери, прислушалась – тихо. Осторожно приоткрыв дверь, увидела Левушку – он сладко спал, сидя за письменным столом. Из-под руки виднелся лист бумаги. Нет, Елизавета Владимировна, конечно, знала, что читать чужие записи нехорошо. Но скажите на милость, какая женщина со времен изобретения письменности отказалась бы украдкой прочесть написанное ее любимым мужчиной? А уже если этот любимый мужчина – единственный внук, то тем более.

Ба не поленилась сходить за очками, осторожно вытянула листок из-под руки сладко спящего внуки и с изумлением прочла:

– Из лесу,

как в детской песенке,

под Новый год

пушисто-колючею недотрогою

в дом занесли, чтоб водить хоровод…

Надолго ли?

Чтоб через день-другой

Выбросить поутру,

Словно и не было

Праздничного излучения.

Хрупкая елочка

На декабрьском ветру,

Как сохранить

твое живое свечение?!

Ба еще постояла, глядя на спящего внука, на листок с помарками, зачеркнутыми строчками и косыми неровными буквами. Левушка написал стихи?! Левушка, который не рифмовал даже в детстве, а с поэзией знакомился строго в рамках школьной программы, имея по литературе твердую тройку, и все, что не относилось к естественным и точным наукам, считал уделом никчемных бездельников, Левушка написал стихи?! Хорошие стихи, насколько она могла судить. Да что там – не хуже, чем у Пастернака! Ба еще постояла, не в силах справиться с изумлением. Подумав, пододвинула листок на место и даже не стала выключать настольную лампу. Что ж, она в курсе, а Левушке ни к чему об этом знать. Ба отправилась к себе, легла – и на удивление быстро уснула. На этот раз ей приснился замечательный сон: она маленькая, спит в своей кровати, а в углу комнаты папа и мама наряжают елку. На самом деле она, конечно, не спит, но не хочет огорчать родителей, которые готовят ей сюрприз. Они кладут под елку куклу и мандарины, и грецкие орехи в серебряной фольге и говорят о том, как завтра обрадуется Лиза. И маленькая Лиза под их долгий тихий разговор и сдерживаемый смех в самом деле наконец засыпает, предвкушая завтрашний счастливый день и много-много других счастливых дней впереди, да что дней – целую счастливую жизнь…

Однако хороший сон оказался не в руку. В восемь утра примчался Герман Иванович. Вид у него был совершенно несчастный. Выяснилось, что Женя рано утром отправилась на вокзал, чтобы уехать домой, но в кассе ей отказались продать билет без паспорта. Она вернулась и, набравшись храбрости, только что позвонила своей работодательнице.

– Если бы вы слышали, что она ей наговорила! – округлив глаза, шептал сосед. – Она так кричала на Женечку! Сказала, что не вернет паспорт, пока Женя не заплатит штраф и не выплатит стоимость пропавшего товара. Она сказала, что это сорок тысяч рублей! Безумие, просто безумие!

– А что Женя?

– Ничего. Сидит, молчит. Не плачет. Давайте, говорит, Герман Иванович, будем елку наряжать, завтра Новый год. И голос у нее такой… Чуть не плачет. А вчера, когда мы от вас пришли, она улыбалась, как солнышко! – В глазах Германа Ивановича плескалось неподдельное отчаяние.

– Но что же мы можем сделать, голубчик? – растерянно спросила Ба. – Мы в этом ничего не понимаем. Может быть, обратиться в милицию? Ведь нельзя же человеку без паспорта.

– Ни в коем случае! – испугался Герман Иванович. – Милиция ищет преступников, вот они Женю преступником и сделают. Ее начальница как раз и кричала, что она напишет на нее заявление и что Женю посадят! Уму непостижимо, какие у нас законы!

– Да что вы такое говорите – посадят, – возмутилась Ба, но без особой уверенности в голосе. – Теперь не старые времена.

– Теперь еще хуже, – отчего-то опять перешел на шепот Герман Иванович. – Теперь у нас капитализм, и государственная машина защищает краеугольный камень системы – частную собственность! То есть вот эти вот салюты, которые они сами же и забрали…

Они сидели друг напротив друга за кухонным столом и в отчаянии смотрели друг на друга. Эту немую сцену прервал звонок в дверь.

– Слышь, Лизавета! – орала под дверью Галина. – Я это! Да, блин, не бойся, открывай! Не спишь ведь, я знаю!

– Ну и чего ты кричишь, будто на пожаре? – упрекнула ее Ба, распахивая дверь.

– Так я же знаю, что ты сидишь, как клоп в ковре, той девке, которая про квартиры ходит, открывать не хочешь. А я первого числа поеду новую смотреть! – похвасталась Галина.

– Ты пришла, чтобы мне об этом рассказать? – холодно осведомилась Ба. – Спасибо, я поняла. И почему ты не на работе?

– А у нас выходной. И подарки дали, – погордилась Галина. – То есть я пришла-то за мукой. Затеялась пирог печь, с грибами. А мука-то, б… вся и кончилась. Дашь?

– Дам, – поморщилась Ба. – Ты хоть бы Германа Ивановича постыдилась, Галина, раз на меня тебе наплевать. Вот, держи. Отсыпь, сколько надо, и принеси пакет обратно, у меня тоже последний. Дверь не закрывай.

Когда Галина удалилась с пакетом муки, Герман Иванович, понизив голос – шумной и несдержанной на язык Галины он всегда побаивался, – пожаловался:

– Вы знаете, Елизавета Владимировна, последние несколько дней с ней явно что-то не так. Она приходит с работы и начинает страшно ругаться. Раньше такого не было. То есть я через стенку не слышал… почти. А последние дня три – просто невозможно. Уши вянут, как говорят мои студенты. Вы же знаете, что у нас звукоизоляция плохая. Если бы я жил один, я бы смирился, но теперь у меня в доме молодая девушка. Как вы считаете, может быть, нам с ней поговорить?

– Вы говорите, последние дня три? – вдруг повеселела Ба. – Это интересно. Дело в том, что ей на работе строго-настрого запрещено выражаться, так она теперь, получается, дома таким образом снимает напряжение.

– А мне… нам-то что делать? – жалобно спросил Герман Иванович.

– Потерпите, – утешила его Ба. – Будем надеяться, что это переходный период.

– А чего у вас рожи такие кислые? – весело поинтересовалась Галина, вернувшись с пакетом. – Новый год, бляха-муха, на носу, радоваться надо, а они сидят. Скучные вы, потому что непьющие. Радости у вас в жизни нету.

– Иди-иди, дела у нас, – не поддержала разговор Ба.

– Да что случилось-то, мать вашу?! Можете мне сказать? – возмутилась Галина, с размаху плюхнув пакет на стол. – Вроде я не чужой человек. Заболел, что ли, кто?

Пожав плечами – все равно добром не отстанет – Ба сказала:

– У Германа Ивановича живет девушка, он ее… Ну, в общем, дальняя родственница приехала сюда учиться, ей жить негде, и она пока у нас поживет. Но у нее паспорта нет. Она на рынке работала, и хозяйка паспорт в залог взяла. И товар забрали какие-то проверяющие. Деньги с нее требуют, а где их взять? И домой на Новый год она без паспорта не смогла уехать.

– Тьфу, делов-то! – плюнула Галина. – Сразу бы сказали, х…ли было выдрючиваться?

– Слушай, Галина, иди отсюда! – не на шутку рассердилась Ба. – У людей беда, а ты…

– Телефон у тебя где? – Не обращая ни малейшего внимания на ее интонацию, Галина прошла в комнату, по-хозяйски уселась на диван и принялась звонить. Герман Иванович и Ба пришли из кухни вслед за нею и молча встали перед диваном.

– Андрей Альфредович? – фамильярно осведомилась Галина, слегка, впрочем, споткнувшись на трудном отчестве, и свысока поглядела на соседей. – Это Галина. Помощь твоя нужна. Мне.  Да. Ты подъедь, а я объясню. Занят, занят… Я понимаю, что невозможно. Но надо до зарезу. Дома я. Только в седьмой квартире, у соседки. Лады, жду.

Положив трубку, Галина с удовольствием обозрела выстроившихся перед ней соседей, полюбовалась их озадаченными физиономиями и сообщила:

– Сейчас приедет. Ведите сюда свою девчонку. Только она моя племяшка будет, слышь, Иваныч, а не твоя, иначе никак. Поняли?

Кивнув, Герман Иванович помчался за Женей. И в течение примерно часа они, ничего не понимая, чинно сидели, поглядывая на Галину, которая наслаждалась всеобщим вниманием и не собиралась снисходить до объяснений. Через час с небольшим в дверь наконец позвонили.

– Андрей Альфредыч. Адвокат, – представила Галина собравшимся высокого грузного мужчину в куртке из черного блестящего меха и с большим портфелем из мягкой, как на дорогих перчатках, кожи (на портфель Герман Иванович поглядел с профессиональной завистью). То, что гость не разулся, а прошел в комнату прямо в ботинках с острыми блестящими носами, никого не удивило – понятное дело, не будет же такой важный человек кряхтеть в прихожей, стягивая ботинки, и уж тем более ходить в носках. Без интереса оглядев собравшихся поверх очков в тонкой золотой оправе, он поздоровался и повернулся к Галине.

– Что случилось? Я и не знал, что у вас есть племянница.

– Есть! – с вызовом сказала Галина. – Вот. Женя. Она сама расскажет, – судя по всему, она старалась говорить коротко, чтобы не сбиться на привычную лексику и не отнимать время у занятого человека.