Марина Порошина - Майне либе Лизхен

– Да как же… – заволновался Мокроносов. – Я никогда не думал… Хотя раньше, много лет назад, я…

– Очень просто. Только рукописи сейчас, наверное, не берут. Попросим Левушку, он напечатает текст на своем компьютере и отправит… как это говорится, боже мой?! Левушка! – закричала Ба. – Можно тебя на минутку?

– Приветик, Ба! Здрасьте, Герман Иванович! О чем сегодня разговор? – нарисовался на пороге внук, держа в руках вилку с наколотым на нее куском котлеты.

– О марксизме, – кратко пояснила Ба, не давая Герману Ивановичу оседлать любимого конька. – Не урони котлету. Ты мне скажи, как называется эта штука в компьютере, по которой мама тебе письма шлет?

– Электронная почта.

– Это я и без тебя помню, – досадливо отмахнулась Ба. – Слово такое странное, ну как его, скажи…

– E-mail? – наконец догадался внук.

– Вот! Ты можешь по этому твоему e-mail, – Ба свысока покосилась на профессора, – отправить статью Германа Ивановича в журнал «Вопросы философии»?

– Да без проблем, – заверил Левушка. – Хоть во все журналы мира сразу. Где-нибудь да возьмут.

Взволнованный внезапно открывшейся перспективой Герман Иванович рассыпался в благодарностях, но Ба немедленно перешла ко второму пункту повестки дня, который был ею сформулирован так: к чему может привести бесконтрольное снижение холестерина путем приема таблеток горстями впрок. Причем Ба упирала на то, что в организме ничего лишнего нет, и холестерин, стало быть, тоже необходим. К тому же она недавно слышала по радио, что люди с низким содержанием холестерина в крови более склонны к суициду, во всяком случае, именно к такому выводу пришли южнокорейские ученые. А посему для уменьшения риска атеросклероза сосудов сердца, которого так опасается уважаемый Герман Иванович, вполне достаточно не есть ломтями свинину, сливочное масло и сало…

– Я и не… – попытался было возразить оробевший Герман Иванович.

Но Ба привыкла доводить начатое до конца:

– Нет, я вас прекрасно понимаю, именно холестерин делает эти продукты такими вкусными, но все же следует есть ежедневно побольше овощей и фруктов (непременно с кожурой, голубчик!), растительное масло, рыбу и овсяную кашу. А также полезна нагрузка в виде ежедневных часовых пеших прогулок в среднем темпе.

Затем к делу приступил Левушка. Он сообщил, что современная медицина считает нефармакологические методы лечения все же недостаточно эффективными (он покосился на Ба, но она на сей раз промолчала), притащил из свой комнаты толстый справочник «Видаль», нашел нужную страницу и принялся с выражением зачитывать:

– Первокард – гиполипидемический препарат. Селективный конкурентный ингибитор ГМГ-КоА-редуктазы – основного фермента, превращающего 3-гидрокси-3-метилглютарил-коэнзим А в мевалоновую кислоту…

Уставший от впечатлений Герман Иванович против своего желания немедленно принялся клевать носом, как недавно Ба под его тезисы о современной классовой борьбе. А Ба, напротив, с умилением смотрела на внука и, согласно кивая в такт, думала, как ей все-таки повезло с Левушкой: очень легкий ребенок, с ним никогда не было проблем ни из-за учебы, ни из-за сомнительных компаний, ни из-за девочек (избави боже от нынешних девочек!). И учится хорошо, и фармакологией вот увлекся, дело перспективное, может, кандидатскую потом защитит. Марик не смог защитить, писал-писал, да и забросил, за что Валюша его пилила нещадно, а Левушка сможет…

– Я завтра на оптовый рынок иду, вам что-нибудь купить? – проснувшись от наступившей тишины, преувеличенно бодро спросил Герман Иванович. – А то ведь Новый год и день рождения…

Судя по всему, он напрочь забыл, о чем шел разговор до того, как его сморил сон. Левушка вздохнул, захлопнул «Видаль» и удалился с обиженным видом.

– Что вы, спасибо, голубчик, – отказалась Ба. – Лев сходит и все необходимое купит в магазине. Он неплохо зарабатывает. Да и вы бы не таскали тяжелые сумки, он и вам принесет, что надо. Или Галю попросим по-соседски.

– Ничего-ничего, зачем утруждать людей без крайней необходимости… – Герман Иванович торопливо поднялся и, многократно извинившись и поблагодарив за заботу, интересную беседу и отменный чай, наконец отбыл восвояси.

Проводив гостя, Левушка вернулся в комнату и сообщил:

– Ба, там внизу объявление висит. Собрание завтра. В семь часов. Явка всех жильцов обязательна. Интересно, чего им надо?

– Завтра и узнаем, – резонно рассудила Ба. – Ты поел? А там котлеты еще остались? Будь добр, отнеси Алексею Николаевичу. И хлеба прихвати. Только знаешь… как-нибудь потихоньку. Скажи, я послала, у нас, мол… в холодильник не помещаются.

– Да ладно, Ба, не дергайся, сделаем. У него дверь почти всегда открыта. Я вчера вообще хлеб на кухне положил и ушел, а он спал и не слышал ничего. Наверно, утром подумал, что муза прилетала. Продуктовая.

– Не надо так, Левушка, – строго сказала Ба. – Плохо ему. Беда у человека. Наладится все потом. Мы же люди вокруг. Иди, отнеси. И дверь хорошо захлопни, мало ли что. На первом этаже пусто, залезет кто…

Левушка ушел исполнять роль продуктовой музы, а Ба, тяжело поднявшись, принялась убирать со стола. Но Левушка немедленно вернулся с тарелкой, на которой лежали котлеты и хлеб.

– Дома нет? – встревожилась Ба.

– Дома, – хихикая, доложил внук. – Только у них закуски и так полно, без нас. И вообще у них весело – позавидуешь! Не то что у вас с этим марксистом-ленинистом.

Не ввязываясь в дискуссию, Ба накинула шаль и отправилась в квартиру номер десять, где жил художник Пустовалов.

– …на улицах Сарата-ава-а! Парней так многа-а-а хала-астых! А я люблю-у-у жанатавва-а!!! – голосили за дверью квартиры Пустовалова. Дверь действительно была не заперта, Ба и Левушка прошли в комнату, остановились на пороге. Полулежа на накрытом газетами столе, соседка из девятой квартиры Галя исполняла песню из репертуара Кадышевой, а пьяненький Пустовалов, подперев голову двумя руками, внимательно слушал, сосредоточенно глядя ей в рот, но подпевать уже не пытался, только вдумчиво и согласно кивал. На столе красовалась полупустая бутылка водки, еще одна, уже без содержимого, лежала на полу. Роль закуски выполняли сваренный в мундире мелкий зеленоватый картофель и погрустневшие от долгого пребывания вне банки с рассолом соленые огурцы. Все это за неимением тарелок любители народных песен разложили прямо на газете. В банке из-под консервов лежала изрядная кучка окурков, в комнате было накурено.

Ба прошла к окну, распахнула форточку. Потом присела к столу, обмахнув ладонью единственную свободную табуретку. Левушка, давясь от смеха, остался стоять в дверях. Песня закончилась, Галя упала грудью на стол и сладко разрыдалась. Пустовалов усилием воли сосредоточил взгляд на Ба, потом на бутылке. Поправил лежавший перед ним огурец, полюбовался проделанной работой и, удовлетворенно кивнув, сообщил:

– Натюр… Натюрморт. Да.

– Это я поняла, что не пейзаж, – согласилась Ба. – Я не поняла, по какому поводу гуляете? Что за праздник у вас?

– О! Лизавета! – обрадовалась Галя, сразу перестала всхлипывать и заулыбалась. – Давай с нами, бляха-муха!

– Елизавета Владимировна, – отрезала Ба. – Так что празднуем?

– Горе у меня, – радостно объявила Галя. – Уволили меня на хрен!

– Давай без «хрена». За что на этот раз? И трех месяцев не проработала, кажется?

– А у меня один… козел «зайцем» ехал, – принялась объяснять Галя, старательно выбирая слова. Было заметно, что она побаивалась строгой соседки. – Я ему культурно так говорю – плати, а он мне – хрен.

Ба оценила усилия рассказчицы держаться в рамках относительно цензурной лексики и на этот раз сделала вид, что «хрена» не услышала и сунутой ей под нос фигуры из трех пальцев не заметила.

– Ну вот. Он мне – иди на…, бабка! Какая я ему бабка?! Козел безрогий! Я ему и говорю…

Дословно воспроизведенная тирада опять ввергла вернувшегося было к жизни Пустовалова в легкий ступор. Ба, оглянувшись через плечо, строго посмотрела на Левушку, который не смог удержаться от смеха.

– Галя, – мягко начала Ба, – я все спросить тебя хочу, да забываю: ты где работала раньше? Где ты так материться научилась? У меня бойцы в госпитале тебе в подметки не годились.

– Диспетчером на автобазе, – охотно пояснила Галя, приняв последнее замечание Ба за похвалу. – Но мужики, шофера-то, не все так могли, как я, только некоторые. А я от мужа научилась, он у меня сидел. Так-то ничего был мужик, разве по пьянке только.

– Я так и думала, – кивнула Ба, как будто это все объясняло. – А дальше что было? На работе у тебя?

– А дальше там одна сучка… ну то есть одна старая корова, я у нее назло пенсионное проверила, чтоб под телку не косила. А она, б… такая…

Неожиданно Ба изо всех сил стукнула кулаком по столу – так, что жалобно звякнули стаканы. Галя подскочила и виновато закрыла рот ладонью, снизу вверх глядя на соседку. Пустовалов с проснувшимся интересом переводил взгляд с одной женщины на другую, явно не понимая, о чем идет речь.

– Хватит. Объясняй по-людски, – категорически потребовала Ба. – Так что эта женщина?

– Она пошла в управление и на меня телегу накатала, – вполне литературно завершила свой рассказ Галя. – Меня после смены начальник вызвал и стал беседу проводить. А я ему сказала…

Левушка заранее фыркнул, Ба поспешно сказала:

– Все, я поняла. Значит, у тебя опять каникулы начались. А зачем человека спаиваешь?

– Так жалко же его. Один он. Душа болит, как у меня. И картина эта, падла, никак не выходит. Ему лето надо, а у нас зима. Ну я вот… для сугреву, как говорится. Чтоб лето вспомнил.

Пустовалов вздрогнул и посмотрел через плечо на исчерканный синей краской лист бумаги.

– Вы ложитесь спать, Алексей Николаевич. Я к вам завтра зайду. Мы с вами чаю попьем, хорошо? Я котлеты принесу, они и вчерашние вкусные. У вас же все равно холодильника нет…

Успокаивающе бормоча, Ба знаком подозвала Левушку, и они совместными усилиями переместили пьяненького художника на диван, укрыли тощим одеялом, а под голову за неимением подушки подложили старое пальто. Что-то пробормотав про белую ротонду, Пустовалов мгновенно провалился в сон.

– Отправляйся домой, – строго сказала Ба соседке. – Завтра часов в двенадцать я за тобой зайду.

– Зачем? – испугалась Галя.

– На работу пойдем устраиваться. И не надейся увильнуть. Сигареты свои забери. – Ба проследила за взглядом соседки и добавила: – А бутылку оставь, я тебе верну. Когда-нибудь.

Не осмелившись возражать, Галя бочком выбралась в коридор. Ба еще с минуту постояла, глядя на спящего художника, вздохнула. Тогда Левушка подошел, тихонько тронул ее за плечо. Ба щелкнула выключателем и шепотом спросила у Левушки:

– Как ты думаешь, а что, если завтра в Союз художников позвонить? Ведь люди же они, в конце концов. Все равно надо что-то делать.

В предновогодние дни торговля на оптовом рынке под названием Екатеринбургский привоз просто-таки кипела. Горожане хватали все подряд: подсолнечное масло и тушенку – ящиками, муку и сахар – мешками, туалетную бумагу – связками, по опыту зная, что после новогодних праздников цены непременно подскочат, а они хоть на сотню-другую, да обманут проклятое племя торговцев, которое наживается за их счет. Как говорится, мелочь, а приятно. Представители «проклятого племени» задубевшими на морозе руками пересчитывали мятые купюры и, кряхтя, едва успевали подтаскивать тяжеленные мешки с собачьим кормом и стиральным порошком. Им, в свою очередь, была приятна мысль о том, что на ту самую сотню-другую они взопревших от жадности покупателей уже обсчитали. Словом, все были довольны, и торговля набирала обороты.

У Женькиного лотка покупатели не толпились, но без дела она не сидела и с утра продала уже восемь коробок петард, десяток римских свечей, шесть ракет и четыре фонтана, а копеечных бенгальских огней – и вовсе тридцать две пачки. Если и дальше так дело пойдет, то, пожалуй, и правда удастся весь товар реализовать до праздника, и тогда Ольга разрешит ей не работать. Хорошо бы, а то начнется сессия, и придется после праздника сидеть за прилавком с учебником – много ли вычитаешь таким макаром… Да и кому нужны петарды после новогодней ночи.