Помнишь?

— Да, — испуганно ответил Лернон, как-то, он действительно писал такие строки. Это было в далеком детстве, на далеком севере, когда он впервые приехал в большой город.

— Ты понимаешь тогда, о чем я говорю тебе? — прошептал загадочно старик.

— Мне очень этого хочется! — ответил Лернон и в горле у него пересохло.

— А ты не старайся, просто расслабься и проникнись.

— Мне страшно! — Вдруг сознался Лернон.

— А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что всегда страшно быть искренним с самим собой, себе-то труднее всего лгать… никто не оценит! Потом ты обязательно скажешь, спасибо тебе… лошадь…

— За что? — вытаращив глаза, трясущимися губами, спросил Лернон.

— За то, что тебя нет, — Неожиданно для Лернона, произнес старик и отвернувшись от него к окну, продолжал, — Стыдно жить, когда стыдно смотреть в глаза даже белой лошади.

— А ты и не смотри, все же не смотрят, — ответил Лернон.

— И я улыбаюсь, — говорил старик, — и чувствую что если бы, она и была, то, улыбалась бы в ответ. Я стою и дышу туманом. Давно ли я стал разборчив в жизни? В нашем возрасте, сказала мне ОНА, надо уже выбирать что засовывать в себя. И куда засовывать. Да и вообще не мешало бы начать думать, и желательно головой анализировать.

— Я анализирую, — Заорал на всю палату Лернон, — Да, ОНА нравится мне, ДА… мне нравится с ней общаться, но ОНА вряд ли пустит меня в свою жизнь. И тем более в свое сердце. Ей тоже было больно, у нее тоже есть опыт общения с сильным полом, может так же как и я, она разграничивает времена года по душевным своим переживаниям. Осень любви, зима забвения, весна холода и синее лето (пытался утопить ее в водке, пиве и всяческого рода приемлемых по цене и качеству субстанциях) и опять осень с таким шлейфом прошлого я вряд ли буду ей интересен потому что может, буду сравнивать, конечно же оценивать (опять!!!) боятся лезть к ней в душу очаровывать. Проще жить так. А проще ли? — Лернона трясло от собственных мыслей и слов, руки его тряслись, — Единственное чего я никогда не смогу сделать для нее, так это понять. Конечно женщина рождена для того чтобы ее любили, а не для того чтобы понимали. И только в ее силах приблизить меня к себе, просто приблизить. Я умею слушать, могу быть ласковым, могу рассмешить, но заставить себя полюбить я вряд ли смогу этого не может даже бог. ОНА сказала мне, что красивая и умная женщина всегда сама решает с кем ей быть и сама делает выбор в жизни. Ну что ж, ОНА права. И ОНА всеми путями старается уберечь нас от ЭТИХ отношений, ОНА, как и все женщины считает что потом, они обязательно испортятся, да и как потом смотреть друг другу в глаза?

— Глазами, — улыбаясь ответила белая лошадь. Или это был все тот же старик? Лернон замотал головой, но видел перед собой все ту же лошадь.

— Неужели все так просто? — процедил Лернон, пытаясь оттереть глаза от наваждения.

— Все очень просто!!! — Голос у нее был бархатный и уверенный.

— Почему же тогда так просто все усложнять до безобразия, что это? Пафос?

— Это жизнь, — прошептала лошадь… такая жизнь.

— Много ты понимаешь в женщинах, лошадь!

— Жить в мире, где лошадь больше разбирается в женщинах, иногда опасно, — тихо сказала белая лошадь, — можно стать колбасой. Мужчины думают, что они познали мир. Хотя многие из них не знают где у них в доме хранятся свежие носки (а многие о их существовании даже и не подозревали). Но ведь это же такая ерунда по сравнению с вселенскими масштабами познания женского (такого простого) естества. Ты расстался с одной, а теперь хочешь впустить в свое сердце другую. Так и отпусти ту, ту кому ты так ласково писал эти письма. В сердце не может быть двух ангелов.

— А лошади верят в ангелов? — Глупо спросил Лернон.

— Лошади верят в то, что если ты искренне чего-то хочешь, то оно обязательно сбудется. Если ты хочешь чтобы ОНА тебе верила, сам начни верить людям… чтобы понимала постарайся понимать. Чтобы полюбила дай ей время. Любовь не рождается из пустоты… у нее благодатная почва. Из трогательности, ума, печали и радости. Нежности и страсти. Ожидания и простой улыбки. И не смотря на все эти эпитеты, любить ОНА тебя станет, за просто так. Вот к примеру одно из твоих писем… я прочту если ты позволишь?

— Валяй, — отрешенно проговорил Лернон и совсем опустился с табуреточки на пол, ему было трудно дышать.

— Мне нравится, находится дома в одиночестве, когда никто тебе не мешает, не лезет в твою голову, не учит жить. Как-то раз ты сказала мне что тоже любишь приходить вечерами домой, и чтобы кто-то, просто заваривал тебе чашку крепкого и сладкого чая, ставил на стол и молча уходил. И ты бы сидела молча, возможно укутавшись пледом, потом ты бы тихонько достала скомканный листок бумаги, и тайком развернув его еще раз прочла:

Помнишь, как в прошлой жизни я прикоснулся к тебе небрежно, просто ладонью взял тебя за руку. Она была чуть-чуть холодная, но от этого не менее нежная. Мы сидели за небольшим столиком, простым таким круглым, пустым столиком. Я смотрел на тебя, изучая изгибы твоих плеч, морщинки на твоей ладони, и красоту твоих обворожительных глаз. Мы молчали, вот уже казалось целую вечность, и я понял, что все это длится уже миллионы лет. Этот стол, ты, и наше с тобой молчание.

Единственное что ты можешь мне предложить, так это быть твоей тенью. И я растворяюсь в твоей красоте, теряю и нахожу смысл жизни, и понимаю, что тенью я уже стал давно, те же миллионы лет назад. Тень не нуждается в заботе, любви и участии, она просто ЕСТЬ.

Но несмотря ни на что, давай пожалуйста еще посидим с тобой, вот так просто, за небольшим круглым столиком, ну еще немного, еще пару жизней.

— И что? — Заплакав, попытался задать искренний вопрос, Лернон.

— Зачем тебе в голове столько мусора, зачем ты раскладываешь все это по полочкам, хранишь? Засыпаешь с этим, просыпаешься? Зачем тебе вся эта парадоксальность? Прошлое убивает тебя, тянет за собой. Когда в голове столько мусора, сердце не может спокойно биться. Забудь! Не вдавайся в размышление, по каким причинам или же почему она в тот или иной период поступила именно так она просто «ТАК» поступила. Она просто по-другому и не могла. Она не могла. Ты же не вникаешь в тонкие процессы метафизики преобразования углекислого газа в кислород и все это в обыкновенном листке на любом драном деревце. Так вот подумай об этом нужно ли тебе все это знать и понимать? Так случилось только потому, что так оно и случилось, выкинь это из головы. Освободи место для новых впечатлений.

— Значит любовь это всего лишь впечатление? — Грустно спросил он лошадь.

— Жизнь, это и есть одно большое впечатление, отпечатком оставшееся на твоей душе. Преобразованное в опыт, через переживания. Каждое слово соткано из тени и света. Из звука и тишины, оно рождается и не умирает больше никогда, поэтому думай, пожалуйста, прежде чем, что-либо родить из своего рта. Слова эти поднимаются высоко к небу… и кружатся там вечно. Не старея и не исчезая, только порою лезут нам в голову как некий мыслительный процесс. И каждый поступок не остается не замеченным и каждое движение не случайность. И ОНА тоже не случайность, как некая материализация чувственных идей.

— И как мне понять все это, — Кричал и плакал Лернон, — как отпустить, легко всегда давать советы, трудно их притворять в жизнь.

— А ты вспомни ваши мысли, — тихо, так же неспешно, прошептала лошадь, проговори их в голове, раздели на роли.

Лернон закатил глаза и начал отчетливо шептать:

ОН.

Все как и обычно, нет мира. Ничего нет. Просто ничего нет. Маски, что окружают изредка, опостылели и стали у горла сладковатой слизью. Но вдруг, как будто я ощутил аромат, нет, не какой — то особенный, а как будто нечто волшебное родилось в потаенных уголках подсознания и вышло через маленькие поры в этот мир. Мой мир, которого еще секунду назад и вовсе не было. Следом за ароматом появились цвета. Сначала чисто белый, потом оранжевый, голубой, синий и намучено и восторженно родился зеленый. Из этой чудесной зелени, обволакивающе на меня смотрела вечность. И я понял, что ты есть. Для меня, убого жившего в черно белом мирке, без запахов и цветов, без света, это было потрясением. Я смотрел в зелень этих глаз, я верил каждой нотки чувств исходящей от этой кожи, я не ходил уже, но летал.

ОНА.

Глупость. Глупость это когда ты вот так смотришь на меня. Мне не уютно. И слова, слова что я говорю, ты же запоминаешь их, ты учишь их наизусть. Зачем тебе это? С этого дня, и всегда ты будешь спать без меня. Всегда!!!!

ОН.

Почему любовь выбирает такие незамысловатые цели. Зачем ты в моей жизни? Зачем скрывала наши с тобой отношения, да и были ли они, эти, наши с тобой?

ОНА.

Ты очень многое сделал для меня в жизни, да я говорила тебе, что любви не существует, но сейчас и правда сама влюблена. Может это и благодаря тебе. Хотя я всегда была тебе чужой. Мы из разных миров.

ОН.

— Ну нет, извини меня конечно, — обратился Лернон к белой лошади, — но ОНА вряд ли так стала бы выражаться! Но главное я — то понял, нужно просто закрыть глаза.

Лошадь улыбнулась, — да мой дорогой. Не просто забыть, забыть ее вряд ли ты сможешь. А вот закрыть глаза, это тебе под силу.

— Но как жить с закрытыми глазами?

— А как жить в обволакивающем тебя ужасном тумане? — Парировала с усмешкой она. Пойми, пожалуйста. Чтобы иногда быть счастливым, нужно, на что-то просто закрыть глаза.

— И, я закрываю глаза, — прошептал Лернон и перестал плакать, — И я уже не вижу тебя, не читаю твоих писем из прошлого, но кожей все еще ощущаю туман окутывающий меня. Но однажды открыв свою страницу в интернете я отчетливо прочитал эти слова, ПРИВЕТ, КАК ДЕЛА?

Мое сердце свободно, мои крылья на месте, я снова готов к череде взлетов и падений. Знай, что от простого твоего участия в моей жизни, я частенько летаю над городом. И верю, верю что там, где-то в низу, в тумане, есть ТЫ. И она, моя белая лошадь, моя светлая мечта.

— Вот так, — подытожил услышанное старик и громко хлопнул в ладоши.

Лернон очнулся, он сидел на полу, зареванный, с расстегнутым воротником и глубоко и отрывисто дышал.

— Вам лучше? — спросила лошадь, потом она покачнулась и преобразовалась обратно в старика — больного.

— Что это было? — Лернон аккуратно приподнялся с пола и вытер мокрые ладони о брюки. Ему было не хорошо, в голове шумело.

— Это воспоминания, — тихо произнес старик, — вы просто многого не помните.

— Чего?

— Это рассказ, из последних, тот, что вы читали последним, он предназначался не вам. Он был адресован следователю по этому кровавому делу. Ведь этих девушек убили, тех, что вы показывали мне. Я хотел предельно точно описать убийцу, разложить его портрет, дать максимальное количество подсказок. А пришли вы.

— Вы знаете убийцу? — Взорвался Лернон и подскочив к старику, схватил его за отворот пижамы.

— Да, он приходил ко мне, забирал тексты, мы подолгу беседовали с ним, о ней. Вернее о них. Как он не видит цвета глаз, как он не может забыть. Он рассказывал и просил написать, а точнее сказать, он приходил вот для такого же транса, как у нас с вами. Я погружал его, и он рассказывал мне. Я записывал, и всего — то. Так что автор этих строк, он. А я, за такие именно способности здесь и сижу, в полной изоляции. Зачем этому миру правда?

— Значит, вы просто записывали за ним?

— Да, он приезжал изредка, останавливался где-то в гостинице, на окраине городка.

— Кто он? — У Лернона снова пересохло в горле.

— Это вы, — тихонько и учтиво произнес Александр и улыбнулся.

— Что? — Лернон еще сильнее схватил старика за отворот и приблизил его к своему взгляду, — Это какие-то ваши штучки?

— Нет, это какие-то ваши штучки. Разве вы не помните как приходили ко мне. Как диктовали ваши записки. Кстати, вот последняя, за ней вы обещались зайти через две недели, — старик аккуратно вынул из складок пижамы листок и передал его Лернону.

Он взял записку, но развернуть не успел. В палату вошли. Лернон повернул голову, это был майор и два полицейских в форме. На заднем плане маячил его недавний знакомый, служащий желтого дома.

— Лернон, вы арестованы, — громко и четко проговорил майор, — вас подозревают в серийных убийствах.

— Вот, — кричал торопливо мед брат, — возьмите записи, на камерах внутреннего наблюдения явственно видно, это он приходил к старику. Я сразу же позвонил вам, как вы и просили.

— Как вы можете это объяснить? — Майор пристально смотрел в глаза Лернону и тряс в руке видеокассеты.

— Это какой-то бред, — устало процедил Лернон. В голове его снова зашумело. Перед глазами пошли разноцветные круги. Все закрутилось и завертелось, белые лошади, старики, девушки, творцы. Все, что-то говорили ему на перебой. И только майор, все спрашивал и спрашивал. Руки ослабли и записка упала на потертый желтый паркет. Следом, без сознания, упал и сам Лернон.