Все точки над I

Почему я во сне не занимаюсь с тобой любовью? Почему не глажу твои обворожительные ноги, не целую тебя, медленно руками не исследую твое тело. Все его впадины и соблазнительные выпуклости. Нежно не ласкаю губами твои плечи, медленно опускаясь все ниже и ниже, к источнику любви. Твоя кожа пахнет счастьем, и я теплыми руками глажу твой живот, бедра. твои волосы пахнут ночью, и я закутываюсь в этой ночи, и до бесконечности заставляю тебя небрежно вздрагивать в сладостной истоме, я знаю все что тебе нравится. И ты как пластилин в моих руках, и я леплю из тебя нечто совершенное, свое, любимое. Ты забываешь все плохое, ты улетаешь куда то в небо, и иногда даже забываешь обо мне. Я хочу чтобы тебе было хорошо, и тебе действительно хорошо. Ты становишься горячей, пылкой, и в то же время беззащитной, но в этой беззащитности есть некое управление мною, здесь я твой слуга, здесь я делаю только то, чего хочешь ты. И я не сделаю тебе больно и только потому, что не занимаюсь с тобой любовью во сне.

Но ты все равно молчишь. И туман пожирает тебя ты опять только тень. И растворяясь в тумане, как будто напоследок ты шепчешь мне что-то, и я уже не вижу тебя, не вижу твоих глаз, но слышу, слышу очень отчетливо все то, что ты пытаешься донести до меня, я спрашиваю у тебя как дела? И ты шепчешь, шепчешь, шепчешь.

Майор дочитал последнюю его записку, ту, что передал старик, и закурил.

Теперь все в этом деле перепуталось окончательно.

Во-первых, что мы имеем, — скрупулезно размышлял он, — видеозаписи из желтого дома. На них отчетливо записаны все визиты Лернона. Этот паразит периодически приходил к старику. Тот вводил его в транс и записывал за ним, эти чертовы записки. Ну, во всяком случае, так утверждает старик. На записях же, мы просто видим приезжающего в больницу аналитика. Кстати, родился он где-то на севере. Но, все станет совершенно ясно, если мы ответим сами себе на несколько очень простых вопросов.

Первый. Почему Лернон приезжал именно к старику и диктовал ему эти записки?

Второе. Прав ли старик в том что говорит, или это плод его воображения (ведь прямых улик в подтверждение его слов у нас нет)?

Третье. Кто этот незнакомец, что знал все жертвы? Откуда он и где он?

Четвертое. Почему, а главное зачем, он направлял их общаться с творцом?

И наконец, пятое, зачем этот неизвестный, вообще затеял такую игру?

Ход его мыслей прервала отворяющаяся дверь. В кабинет, пропахший табачным дымом и вопросами, вошел Лернон. За его спиной стоял страж.

— Оставьте нас, — скомандовал майор и предложил ему присесть. У Лернона был усталый и потерянный вид.

— Кофе?

— Пожалуй «американо», — уныло пробурчал Лернон и медленно присел в предложенное кресло. Ноги его не слушались.

— Вы родились на севере? — четко спросил майор и пристально посмотрел на изнеможенного коллегу.

— Я прекрасно понимаю ход вашей мысли, — неожиданно спокойно и утвердительно начал говорить Лернон.

— О чем вы?

— Сейчас вы сопоставляете все в единую картинку, ведь так? — Лернон устало посмотрел на принесенную чашку с напитком и с удовольствием принялся цедить сквозь зубы.

— Ну, наши методы не новость для вас!

— Так вот, — более уверенно проговорил Лернон, — Я не сумасшедший. Да, я никак пока не могу объяснить произошедшее в желтом доме. Не могу объяснить эти видеозаписи с моими мнимыми визитами. Да, на записках, как выяснилось, мой подчерк. Но, я же не сумасшедший. Я же никого не убивал. Это бред. Я даже не полицейский, я консультант. Я всегда занимался литературой, — он уже перешел на крик, — я во всем разберусь.

— А этот рассказ?

— Чертов рассказ, — заорал Лернон, — там же все перемешано. И мое детство, и мои давнишние проблемы с алкоголем.

— Ага, значит проблемы с алкоголем, — майор что-то записал.

— Да, — взорвался Лернон, — Но там еще и про творца, про его детство, про его рыбу. И…

— И еще про какого-то парня, который убивая, работает на другого парня, — майор откашлялся и встал.

— Старик сказал, что он писал этот рассказ с моих слов. Но я, я же ничего подобного не припомню. Какой-то бред. Это, то же самое, как если бы вам сказали, в один прекрасный день, что вы женщина. Вы понимаете меня?

— Вы, только вы знали про детство творца, — спокойно прервал его майор и нервно зашагал по кабинету, — вот у вас в голове все и перекрутилось. Как во сне.

— Это не моя жизнь, — свирепо зарычал Лернон и тоже поднялся.

В эту минуту в кабинет постучали. Лерон сел на свой стул. Вошедший лейтенант аккуратно положил на край стола тетрадь в кожаной обложке и что-то шепотом на ухо сказал майору. Тот, в свою очередь удивленно скривил гримасу.

— Вот, — майор пододвинул в сторону Лернона тетрадь, — это сегодня нашли у вашего творца. Прокурор дал наконец-то санкцию на обыск в его особняке.

— Что это? — равнодушно спросил Лернон.

— Можете прочесть, — сказал майор и вышел из кабинета.

Лернон устало взял тетрадь в руки и развернул с первого листа. Текст был аккуратный, как будто выведенный чистюлей отличником из начальных классов. Он начал читать следующее:

Тишина. Она бывает: утренней и вечерней, ночной и предрассветной, кристально зимней и безрассудно летней, испепеляющей сухой и влажно росистой, c прозрачностью воды и вязкостью тумана. Тишина отдельное блюдо для наслаждения. Тишина пронизывающая и гнетущая. Всепобеждающая, успокаивающая и нагло убивающая на повал. Сводящая с ума. Полная смысла и решенная его на прочь. Слушать тишину надо уметь, иногда ценить, прогонять, погружаться, дышать ею, впитывать и растворяться.

В самолете было уютно. Странно даже, но уютно. Она наняла меня для этой поездки, для этого странного, но очень хорошо оплачиваемого путешествия. Мне следовало отыскать ее взбалмошную сестру. Я отчасти консультант, но и все детективное мне не чуждо. Особенно если за работу платят хорошие деньги.

Я расположился в первом классе, и никто мне не мог помешать погрузится в свое, точнее в свою тишину. Я достал ее подарок и включил. На экране мигал знак пришедшего сообщения:

— Расскажи мне о ней, — писала мне моя недавняя знакомая.

Я открыл клавиатуру и набрал.

— О ком?

Отправить.

— О ней, — тут же огорошило меня очередное сообщение.

Я устроился удобнее, и начал писать:

Иногда мне казалось, что она просто живет в моих фантазиях. Некий идеал восхищения или же притворства. И фантазиям моим суждено было как рождаться так и умирать. Я заворачивал ее в свои обиды, в свои похотливые желания, в свою гордость. Глубоко закапывал в зыбкую почву. Но она воскресала как обычно. А ведь это мы сами создаем у себя в голове такие всполохи чувств. Но разве мы можем их контролировать. Разве мы боги? Нам всегда так хочется, так хочется, чтобы было непременно так. Именно так, как нам хочется. И если это совпадает с планами господа Бога, то мы становимся счастливыми, но вот вопрос на сколько, и на долго ли? И возможно ли быть и прибывать в этом состоянии вечно? Я не смог ответить себе на эти вопросы. Может потому и попал в водоворот этой страсти.

Отправить.

— А может вся тайна бытия в простоте? — Появилось сообщение на маленьком экране. Она явно не дремала.

— Простота, а в чем она заключается, эта твоя простота? И разве возможно назвать отношения людей, а тем более влюбленных, простыми? А если учесть что в жизни вообще просто так ничего не дается, то где она тогда, эта твоя простота?

Отправить.

— Простота в слове, — замелькало новое сообщение от нее.

— Простота во взгляде, — отвечал я — в понимании окружающего тебя мира. Может Господь все устроил так вот сложно, чтобы мы с тобой попроще на это смотрели. Нам не надо вдаваться в подробности, каким именно образом, к примеру, летит шмель. Ведь у него такие маленькие крылья, такие совсем малюсенькие крылышки, что он и по определению совсем не должен летать. А он просто летит и все. И знаешь почему? Только потому, что он любит. Это же просто!

Значит, нужно было просто любить? А может я не знаю, что это такое, любить? Не присваивать себе человека. Не устраивать ему геноцид чувств. Не заставлять делать необдуманных поступков, говорить ненужных слов, жить твоей жизнью. Не прирастать кожей, не кричать на весь мир о своем. Не думать, не сострадать, не искать правды, не любить. А что значит любить?

Отправить.

— А может ты вовсе не шмель, а?

Я выключил планшетку и сунул в боковой карман сумки. Не шмель, крутилось теперь у меня в голове «совсем не шмель». А ведь она совсем не та, за кого себя выдает. Совсем не дура. Тогда кто?

Город встретил меня ласковым июльским солнышком.

Я не специально (хотя кого я обманываю) подъехал к этому месту. Попросил таксиста постоять минут десять. И не ошибся.

Что это за очередной бред? — подумал Лернон но стал читать далее:

И не ошибся.

Она стояла у витрины, с интересом копалась в цветах. Она, как мне казалась, вела себя как довольно счастливый человек. Она должна была быть счастлива. Хотя и останавливалась на мгновения, замирала, чувствуя каким-то шестым чувством прикосновение моего взгляда. Но помнит ли она его тепло? История, из какой-то прошлой жизни. Где она не любила цветов, где она была близко, где она была.

Тогда я дышал с ней одним воздухом. Я говорил, что судьба подарила мне эту встречу, чтобы просто начать в полную силу дышать воздухом. И я чувствовал его и сейчас, сквозь это расстояние. Каждую нотку, каждую мелодию. Она моргала, и легкий ветерок доносил до меня это незримое волнение силы. Той силы, которой обладает только она. Каждое ее движение несло загадочный тантрический смысл, который я пытался разгадать. Она нелепо отрывала взгляд от ароматных бутонов роз и с откровением смотрела в пустоту. Я так знал эти секунды. Именно в это время она думала о самом сокровенном. О чем-то своем, неведомом никому, даже самым близким, и казалось даже Богу. Нет, она не летала в эти минуты в заоблачных высотах, и не строила планов на жизнь. Она просто была в них настоящей. Без фальши, без прикрас, без масок и мимики настоящая она, с какой-то своей правдой в вечном и не прекращающемся диалоге. В котором, каждое движение — правда. И никаких лишних слов, жестов, мыслей. И воздух наполняется этой искренностью, и я дышу ею. Тайно, из под тишка, воруя каждый глоток.

Прошлое, как же оно, было. Было, иначе и не скажешь. Я мысленно погружаюсь в воспоминания.

Было, было, было.

Вдруг у Лернона проступил холодный пот, руки его затряслись, далее в тексте значилось следующее:

Три года прошло с того последнего раза, когда я был в этом городе проездом. Да, вздохнул я, и еще раз пристально посмотрел на нее из тайного своего убежища, три долгих года.

Я встретил ее в уютном, но пустующем сегодня кафе. Она сидела с глупой дамской сигаретой в правой руке, и урной из под кремированного пепла в другой. Темные очки, бледные тонкие губы, растрепанные волосы чуть ниже плеч, бутылка коньяка на столе и никакой перспективы в позе.

Я открыл электронную записную книжку и начал писать:

Дневной свет почти не проникал в это темное, страшное, но сухое помещение. Он вышел быстро, быстрее чем она думала. Она даже не успела докурить, как он протянул ей эту урну, скорее похожую на банку.

— Это все? — Спокойно спросила она.

— Да, это все, — он машинально вытер руки о край халата, как будто замарался в чем-то мерзком и не очень приятном, — и что вы будете с этим делать? Поставите дома, на телевизоре?

Она улыбнулась, — увы, нет, но мне кажется, то, что я хочу сделать ему бы понравилось, конечно понравилось.

— Вы бледненькая, вам надо побольше бывать на солнце, осень нынче прямо балует.

— Вы правы, — она выбросила сигарету и закурила новую.

— Вы много курите, но я вас понимаю, — попытался утешить он, — я сам был в такой ситуации, и тоже курил одну за другой, но потом прошло, и у вас пройдет.

— У меня, — она затянулась и задумалась, — не волнуйтесь у меня не пройдет.

— И что же вы будете с этим делать? — Он странно посмотрел на банку.

— Меня ждут, — отрезала сухо она и пошла к выходу, — спасибо вам за хлопоты, деньги я оставила вам там, на полочке.

Она быстро вышла и направилась к машине, солнце и на самом деле припекало, странно, подумалось ей, уже конец октября а осень действительно балует. Еще деревья так интересно украшены желтою листвой, еще женщины ходят в легких осенних пальто, еще можно жить, жить и любить, и она заплакала. Слезы ручьем потекли сами собой, хотя ей казалось что она уже все выплакала, что где то там внутри уже все давным давно пересохло. Она вдруг вспомнила утренний разговор с мужем: